Я тогда был настолько увлечён лозо… то есть лоховодством Эда Нибли, что не придал этому значения, но мой мозг, должно быть, всё время сам собой возвращался к тому моменту. Мясник не просто отвернулся — он сознательно избегал смотреть мне в глаза. Ему было что-то известно! Шанс на то, что я отыщу его в этот поздний час, был ничтожен, но должна же мне, наконец, улыбнуться удача! Она и так весь день только строила гримасы, а всё из-за дурака-управляющего. Тот под конец нашей беседы впал в паранойю и погнал весь свой персонал выбраковать продукты, у которых закончился срок годности, — на случай если мы собираемся взять это дело на заметку да и устроить великое разоблачение. Нам с Лекси он запретил показываться в его магазине, хотя Лекси и угрожала натравить на него свой «Клуб 3 З».

Супермаркеты «Уолдбаум» открыты круглые сутки, так что если в три часа ночи припрёт нужда в геле для волос или вдруг позарез захочется мороженого, то за облегчением страданий слишком далеко ехать не придётся. Это также значило, что встреча с управляющим мне, скорее всего, не грозит. Да, ещё вот какое соображение: если мяснику что-то известно о матери Шва, то и другие работники магазина тоже могут что-нибудь знать.

Когда я добрался до супермаркета, почти пробило полночь. Я прошёл вдоль замороженных продуктов и свернул налево, в мясной отдел. Маленький прилавок, у которого мясник обслуживает покупателей, освещён не был, однако это ещё не означает, что в отделе никого нет. В задней части супермаркетов имеются обширные помещения, как в аэропортах, где тусуется персонал, сортируя потерянный багаж и всё такое. То есть, не думаю, что в супермаркете можно найти потерянный багаж, хотя кто его знает — судя по тому, какой «порядок» царит в нашей гражданской авиации, вряд ли стоит удивляться, обнаружив среди телячьих котлет пару забытых после вчерашнего рейса в Кливленд носков.

За стеклом тёмной витрины мясо было уложено в прекрасный натюрморт. Свиные котлеты образовывали симметричный узор, положенные встык ломти антрекота напоминали художественную кафельную кладку. Кто-то любовно позаботился об этом мясе. Неужели мясник? Нет, навряд ли; этот народ обычно не настолько изыскан. Ведь если подумать — труд мясника, пожалуй, один из самых отвратительных в мире, если не считать работы дам, обрезающих ногти на чужих ногах. Ну кто в здравом рассудке может находить удовольствие в том, чтобы день-деньской рубить и крошить несчастных животных в мелкие кусочки? Хотя с другой стороны, может, таким образом эти парни дают здоровый выход своим наклонностям Джека-Потрошителя?

Как вскоре выяснилось, моя догадка была недалека от истины.

Из-за двери с надписью «Только для персонала» до моих ушей донёсся шум. Это был высокий звук, напоминающий писк всасываемого гелия. Я последовал на звук сквозь пару пружинных дверей и оказался в комнате из белого кафеля и нержавеющей стали, полной оборудования для разделки туш. Здесь царил раздражающе неприятный запах — как если бы скрестить давно немытый старый холодильник с ногами моего братца Фрэнки. Какой-то мужик в защитных очках и отнюдь не белоснежном рабочем халате стоял в дальнем конце у стола из нержавейки и резал говяжью тушу чем-то напоминающим циркулярную пилу. Мужик был настолько сосредоточен на своём занятии, что создавалось впечатление, будто он проводит сложнейшую медицинскую операцию.

Внешность у мясника была такая, что вам ни за что в мире не захотелось бы встретиться с ним, когда у него в руках острый предмет. Он был высокого роста и до того сутул, что при взгляде на его выдающуюся вперёд под немыслимым углом шею мой собственный затылок свело судорогой. Редкие волосы давно не видали расчёски. Трудно было сказать, седые они или просто очень-очень светлые. Сквозь жиденькие прядки проглядывала розовая кожа.

— Прошу прощения, — проговорил я, но мужик не слышал — знай себе резал мясо. Каждый раз, натыкаясь на кость, машина издавала противный визг.

— Прошу прощения! — сказал я немного громче.

Мясник, не взглянув на меня, выключил пилу, и та, пожужжав, затихла.

— Тебе сюда нельзя! — промычал он.

Странный акцент. Вроде как немецкий, но не совсем.

— Мне бы хотелось всего лишь задать несколько вопросов. Вы же здешний мясник, так?

— Я ночной мясник, — уточнил он.

Опаньки. Будь это кино, любой пацан с зачатками мозгов немедленно пустился бы наутёк, если только мечтой его жизни не было оказаться за стеклянной витриной в виде аккуратно разложенных ломтиков. Потому что ни одному пацану с зачатками мозгов не захочется оказаться один на один в помещении, полном ножей, пил и мясорубок, с человеком, называющим себя Ночным Мясником.

— Поиздеваться пришёл, да? — Мясник повысил голос. — Ты и твои дружки. То шины проколете, то гадкие слова на стёклах понапишете. Я всё знаю! Думаешь, я не знаю?

— Кажется, сейчас не очень подходящее время для беседы. До завтра!

Я попятился к двери, но промахнулся и свалил метлу. Рукоять метлы ударилась об пол с мерзким «чвак!». Моё сердце побежало прятаться куда-то в левый ботинок.

— Э нет! — проревел он. — Раз уж приволокся, выкладывай. Разберёмся здесь и сейчас!

И пошёл на меня. Шея у него была заскорузлая, словно покрытая чешуёй, и багровая, как сырое мясо.

— Нам не в чем разбираться, — пропищал я. — Я не прокалывал вам шины и ничего нигде не писал! Ну правда, я же не такой дурак, чтобы связываться с Ночным Мясником!

Он задумчиво почесал шею.

— И что — я должен тебе верить?

— Ага.

Мужик снял свои очки и вгляделся в меня. Глаза у него были такие же дикие, как и космы.

— Ладно, поверю. Покуда. Так чего тебе надо?

— Я пытаюсь помочь одному своему другу. Вы давно работаете в «Уолдбауме»?

— Фламандский! — гаркнул он.

— А?

— Тебе хочется узнать, что у меня за акцент. Фламандский. Я из Бельгии родом. Про Бельгию ты знаешь только шоколад и вафли. А теперь знаешь и меня.

— Ага, усёк: Бельгия — это вафли, шоколад и вы. Так как долго вы работаете в «Уолдбауме»?

— Девятнадцать лет. Когда я начинал, туши рубили толсто — баранья котлета шла с вместе с солидным куском филе. Эх, что говорить — мясо тогда было мясом, а не… — Он на мгновение мечтательно устремил взгляд в даль, в добрые старые времена, а потом выпалил: — Гюнтер!

— А?

— Тебе хотелось узнать, как меня зовут.

— Вообще-то нет, но всё равно спасибо. — Для меня всегда было проблемой не отвлекаться от основной темы, но здесь я, по-моему, впервые столкнулся с человеком, для которого эта задача оказалась ещё трудней. — Вы всё время работали именно в этом магазине или в разных?

— Всё время в этом, — ответил он.

— Отлично. Значит, вы были здесь девять лет назад, когда маленького мальчика оставили одного в тележке для покупок.

В его поведении настала резкая и внезапная перемена.

— Нет! — Он повернулся обратно к туше, которую разделывал. — Я тогда ещё не явился на дежурство! Я не помню!

— Если вы не помните происшествия, то как же вы можете помнить, что ещё не явились на дежурство?

Он поскрёб шелушащуюся шею. Сухие чешуйки кожи посыпались на разделочный стол. В жизни больше не стану есть мясо из «Уолдбаума».

— Экзема, — пояснил он.

— А?

— Ты хотел знать, почему я чешу шею.

— Что вы там делаете с шеей — это ваше личное дело.

Он перестал чесаться и уставился на меня долгим взглядом. Я поёжился.

— Это ты тот мальчик из тележки? — спросил он.

— Нет. Это мой друг.

Гюнтер кивнул, потом снял свой халат и принялся мыть руки.

— Этот твой друг — с ним сейчас всё в порядке?

— Не совсем.

Какую бы эдакую историю выдать Гюнтеру, чтобы его проняло? И вдруг я сообразил: правда, пожалуй, будет лучше всего.

— Он думает, что его мать попросту растворилась в воздухе. Так и не оправился после этой травмы.

Гюнтер вздохнул.

— Мне жаль это слышать. — Он поставил стул и уселся, затем подтащил ещё один — для меня. — Садись.