— Видите ли, — начал он, чтобы выиграть время, — в общем-то есть. Но по некоторым причинам… это все, что я могу вам сказать…

— Извините, что я вас допрашиваю.

— Ничего страшного, — сказал мистер Хупдрайвер. — Только я не могу… Гадайте, пожалуйста… Я вовсе не хочу делать из этого тайны… («Может быть, рискнуть и назваться адвокатом?.. Это, во всяком случае, что-то приличное. Но вдруг она знает про адвокатов?»)

— Мне кажется, я могу угадать, кто вы.

— Ну попробуйте, — сказал мистер Хупдрайвер.

— Вы приехали из какой-нибудь колонии?

— Ну и ну! — сказал мистер Хупдрайвер, сразу поворачивая нос по ветру. — Как это вы узнали? (Герой наш родился в пригороде Лондона, дорогой читатель.)

— Догадалась, — сказала она.

Он поднял брови как бы в изумлении и сорвал новую травинку.

— Вы росли на севере Англии.

— Опять угадали, — сказал Хупдрайвер, снова перевернувшись и опершись на локоть. — Вы просто это… ясновидящая. — Он улыбнулся и прикусил травинку. — А из какой колонии я приехал?

— Ну, этого я не знаю.

— Угадайте, — сказал Хупдрайвер.

— Из Южной Африки, — сказала она. — Я почти уверена, что из Южной Африки.

— Южная Африка большая, — сказал он.

— Но это действительно Южная Африка?

— Тепло, — сказал Хупдрайвер, а тем временем его воображение лихорадочно работало, пытаясь представить себе эту незнакомую страну.

— Так действительно Южная Африка? — не отступалась она.

Он снова повернулся и, улыбнувшись, кивнул.

— Я подумала о Южной Африке, потому что вспомнила этот роман Оливии Шрейнер, ну, вы знаете — «История одной африканской фермы». Грегори Роз так похож на вас.

— Я никогда не читал «Историю одной африканской фермы», — сказал Хупдрайвер. — Надо будет прочесть. Как он выглядит, этот Роз?

— Прочтите непременно. Какая это чудесная страна, — там такое смешение рас, и эта новая цивилизация, вытесняющая прежнюю дикость! Вы бывали возле Кхамы?

— Нет, это далеко от тех мест, где я жил, — сказал мистер Хупдрайвер. — У нас там была небольшая ферма — мы, видите ли, разводили страусов — так, всего несколько сотен. Это будет поближе к Йоганнесбургу.

— На реке Карру, да?

— Совершенно верно. Часть земли досталась нам даром, просто повезло. И хорошо же мы там жили в свое время! Но теперь на ферме нет страусов. — У него уже был наготове рассказ об алмазных копях, но он остановился, чтобы дать волю воображению девушки. Кроме того, он вдруг, к своему ужасу, понял, что лжет.

— Что же стало со страусами?

— Мы продали их, когда расстались с фермой. Вы позволите мне закурить еще сигарету? Видите ли, я был совсем маленьким, когда у нас была эта ферма со страусами.

— И там вокруг всюду были негры и буры?

— О, множество! — сказал мистер Хупдрайвер, чиркая спичкой о подошву и чувствуя, что ему становится жарко от принятых на себя новых обязательств.

— Как интересно! Вы знаете, а я никуда не выезжала из Англии, только была в Париже, Ментоне и Швейцарии.

— Путешествия надоедают, знаете ли (затяжка), то есть, через какое-то время.

— Вы должны рассказать мне о вашей ферме в Южной Африке. У меня всегда распаляется воображение, когда я думаю о таких местах. Я представляю себе целое стадо высоких страусов, которых гонят… на пастбище, верно? А что они едят?

— Как вам сказать… Самые разные вещи, — сказал мистер Хупдрайвер. — У них, знаете ли, свои вкусы. Ну, конечно, фрукты там всякие, куриный корм и тому подобное. Тут дело не простое.

— А вы когда-нибудь видели льва?

— Они не часто встречались в наших местах, — скромно ответил мистер Хупдрайвер. — Но я их, конечно, видел. Раза два.

— Подумать только! Видели льва! Вам было не страшно?

Мистер Хупдрайвер уже глубоко сожалел, что попался на эту удочку с Южной Африкой. Он дымил сигаретой и задумчиво взирал на Солент, решая мысленно судьбу этого льва.

— Я даже не успел испугаться, — сказал он. — Все произошло в один миг.

— Продолжайте, пожалуйста, — сказала она.

— Я шел через загон, где откармливали страусов.

— Как, значит, страусов едят? Вот не знала…

— Что их едят? Да, и часто. Хорошо фаршированный страус — очень вкусная штука. Так вот, шли мы, вернее, шел я через этот загон и вдруг вижу — кто-то стоит в лунном свете и смотрит на меня. — Мистер Хупдрайвер покрылся испариной. Его фантазия начала прихрамывать. — К счастью, со мной было отцовское ружье. Но все же, должен признаться, я испугался (затяжка). Я прицелился в то место, где, казалось мне, должна была находиться голова. И выстрелил (затяжка). И, можете себе представить, он упал.

— Мертвый?

— Совершенно мертвый. Это был один из самых удачных выстрелов в моей жизни. А мне тогда было немногим больше девяти.

— Я, наверно, закричала бы и бросилась бежать.

— Бывает так, что не убежишь, — сказал мистер Хупдрайвер. — А в данном случае бежать — это верная смерть.

— В жизни не встречала человека, который бы убил льва, — заметила она, глядя на него все с большим уважением.

Наступила пауза. Джесси, казалось, обдумывала, о чем бы его еще спросить. Мистер Хупдрайвер поспешил вытащить часы.

— Смотрите-ка! — воскликнул мистер Хупдрайвер, показывая ей время. — Вы не считаете, что нам пора двигаться дальше?

Лицо его горело, уши покраснели. Она приписала его смущение скромности. Он понуро поднялся — теперь к грузу, лежавшему на его совести, прибавился еще и лев — и протянул руку, чтобы помочь ей встать. Они спустились в Кошэм, взяли свои машины и неторопливо поехали по северному берегу большой гавани. Но мистер Хупдрайвер уже не чувствовал себя счастливым. Он никак не мог забыть об этой ужасной, отвратительной лжи. Зачем он это сделал! К счастью, она больше не просила его рассказать о Южной Африке, во всяком случае, до Порчестера, зато много говорила о желании Жить Самостоятельной Жизнью и о том, какие цепи накладывает на людей традиция. Она говорила удивительно хорошо, и ум Хупдрайвера заработал. Возле замка мистер Хупдрайвер поймал несколько крабов в прибрежной заводи. В Фархэме они остановились выпить чаю и выехали оттуда почти на закате при весьма ободряющем стечении обстоятельств, о чем вы узнаете в свое время.

21. Спасательная экспедиция

А теперь вернемся к трем предприимчивым кавалерам — Уиджери, Дэнглу и Фиппсу — и к прекрасной даме по имени Томас Плантагенет, которую они вызволяют из беды и которая, как утверждают газеты, известна в обществе под именем миссис Милтон. Если мне не изменяет память, мы оставили их на станции в Мидхерсте, где они в волнении ожидали поезда на Чичестер. Вся спасательная экспедиция была исполнена сознания, что миссис Милтон стойко выносит почти неодолимое горе. Три джентльмена превосходили один другого в выражении сочувствия; они внимательно, почти даже нежно опекали ее. Грузный Уиджери теребил ус и смотрел на нее карими, по-собачьи преданными глазами, в которых отражались все его невысказанные чувства; стройный Дэнгл тоже теребил ус и старался выразить, что мог, своими серыми холодными глазами. У Фиппса, к несчастью, не было усов, которые он мог бы теребить, поэтому он, скрестив руки на груди, бодрым, безразличным тоном храбро разглагольствовал о железнодорожном сообщении между Лондоном, Брайтоном и Южным побережьем, чтобы хоть немного отвлечь бедную женщину от ее печальных мыслей. Даже миссис Милтон прониклась их возвышенной скорбью и постаралась показать это разными тонкими, имеющимися в распоряжении женщин способами.

— Ничего нельзя предпринять, пока мы не доберемся до Чичестера, — сказал Дэнгл. — Ничего.

— Ничего, — подтвердил Уиджери и добавил ей на ухо: — Вы сегодня почти совсем не кушали.

— Эти поезда всегда опаздывают, — сказал Фиппс, поглаживая пальцами край воротничка.

Дэнгл, надо вам сказать, будучи помощником редактора и обозревателем, чрезвычайно гордился своей интеллектуальной дружбой с Томасом Плантагенетом. Толстяк Уиджери, директор банка и хороший игрок в гольф, свое отношение к миссис Милтон воспринимал не иначе, как в духе прелестной старинной песенки: «Дуглас, Дуглас, нежный, верный…» Дело в том, что звали его Дуглас — Дуглас Уиджери. А Фиппс — Фиппс был еще студентом-медиком, и он считал, что положил к ее ногам свое сердце, сердце светского человека. Она же была по-своему милостива ко всем троим и настаивала на том, чтобы они оставались друзьями, несмотря на их несказанно критическое отношение друг к другу. Дэнгл считал Уиджери обывателем, крайне примитивно понимавшим достоинства «Высвобожденной души», а Уиджери считал, что Дэнглу не хватает гуманности и что он неискренен: готов покривить душой ради красного словца. Оба — и Дэнгл и Уиджери — считали Фиппса молокососом, а Фиппс считал Дэнгла и Уиджери неотесанными хамами.