— Мне всего этого очень не хватает, — наконец произнесла она. — А еще я хочу, чтобы Буд мог учиться в хорошем заведении. Дрейк, конечно, много ему дал, и теперь Буд читает те же книги, что и ты когда-то, но там есть по-настоящему хорошие школы, а я немало заработала благодаря своей лавке.

Когда я вошел к Этану, тот сидел у огня.

— Слыхал, что ты вернулся. Наверное, попозже сюда заглянет Стейси.

— А как Урувиши?

— Он ждет тебя, Бен. И все говорит о поездке к Биг-Хорнс. Больше ни о чем, разве что иногда о прошлых временах. Наверное, если бы ты не придумал это путешествие, он бы умер в середине зимы. Он живет только этой мечтой.

— Мы обязательно туда поедем.

— А компания тебе не нужна? Мы со Стейси присоединились бы к вам. Чтобы сгонять мошку с твоей спины.

— Сочту за честь.

— И правильно. Весной сиу вылезут из своих нор. Они начнут очередную охоту, и наши скальпы будут первыми, что они захотят получить.

— Боишься?

— Угу. Но отступать не собираюсь. Поеду. — Он поднял глаза. — Как в старые добрые времена, Бен, совсем как в старые времена.

— Вот и отправимся, если, конечно, не будем нужны здесь.

Ночь была спокойной и морозной. В городе стало больше огней, а значит — больше домов. Черная лента дороги петляла в долине. На этой дороге я когда-то нашел Морелла, по ней ехал на поиски Нинон. Далеко в горах завыл волк. Этот дикий, тоскливый, странный, но прелестный звук отдавался эхом в моей душе, завораживая и успокаивая. Он подходил к моему настроению.

Если мы уедем отсюда, сумеем ли найти что-то подобное? Я не говорю, что наш город — самое лучшее местечко на земле, нет, конечно: лето здесь слишком короткое, а ветры слишком сильны… Есть много мест и получше, но это, пусть недолго, было нашим.

Будем ли мы снова трудиться все вместе, как когда-то? Станем ли смотреть на горы? Мы строили здесь не только руками, но и сердцем. Мы строили свой дом, хотя, быть может, каждый в глубине души чувствовал, что дом этот — временный.

В нас, американцах, навсегда останется чувство, что мы еще не дошли до конца пути. Наверное, лучше, когда человек накрепко привязан к земле, когда он строит дом не только для себя, но и для своих внуков и правнуков. Но мы — так было прежде, так будет и потом — мы всегда пребываем в движении. Мы идем вперед, оставляя позади многое. Можно называть это храбростью или глупостью — но благодаря этому свойству мы никогда не стояли на месте, а всегда двигались вперед. Нам всегда казалось, что где-то за горизонтом этого бескрайнего мира есть места получше здешних.

Мы — люди пограничья, для него родились и воспитывались, наши взоры всегда устремлены к границе. Исчезнет граница нашей земли, фронтир превратится в упорядоченный мир — и тогда мы станем искать новые рубежи, рубежи разума, которые еще не переступал ни один человек. Мы отправимся к тем границам, что лежат дальше дальних звезд, таятся внутри нас самих и мешают нам добиться того, на что мы способны и чего мы желаем совершить.

А мне еще нужно искать свое место в мире. Мне повезло меньше, чем моему брату Каину. Он своими руками превращает железо в сталь, сталь, которая носит на себе отпечаток любви и знак умения мастера выплавить совершенство из холодного металла. Нельзя пренебрегать руками ремесленника, руками, которые ткут, сеют, сваривают и плавят, иначе мы потеряем слишком многое. Всем нам нужна гордость мастера, когда он отступает на шаг, смотрит на плоды рук своих, как я однажды смотрел на сделанный мною пол, и говорит: «Да, это хорошая вещь. Она хорошо сделана».

Я свернул с дороги и подошел к вигваму Урувиши. Сначала подал голос, а потом вошел. Они были там — Коротышка Бык и старик. Он курил у огня.

— Друг мой, Урувиши тебя ожидает, — сказал Коротышка.

Старик поднял глаза и показал, чтобы я сел рядом с ним на шкуру.

Он курил и молчал, а я глядел, как пламя пожирает сухие дрова, которые когда-то были деревьями. Их пепел накормит землю, из которой вырастут другие деревья. И с ними появятся другие звери и другие люди.

— Коротышка Бык говорил, что ты можешь не прийти, — произнес наконец Урувиши. — А я сказал ему, что мы вместе поедем туда, где собираются ветры.

— Поедем.

— Я стар… очень стар. Многие зимы ласкали мои кости, и с каждой зимой их ласка все сильнее. Это должно случиться скоро, сын мой.

— Через две луны поедем, — сказал я. — Сегодня утром там, где нет снега, появилось немного зелени.

— Это хорошо. Пока тебя не было, на наши сердца пала тень. А теперь ты вернулся, и мы снова стали молоды. Значит, через две луны. Мы будем готовы.

Глава 43

Утром мы с Лорной и Дрейком Мореллом поднимались по склону к Рут. Дрейк как будто похудел и стал выше ростом. Он был очень аккуратно одет и тщательно выбрит, но ведь так было всегда.

— Как дела в школе, Дрейк?

— Отлично. Есть несколько очень способных учеников, Бен. Но я, кажется, слишком часто поминаю твое имя всуе. Они тобой восхищаются, а я этим пользуюсь — все время им толкую, что ты не перестаешь учиться до сих пор.

— Тому, кто влюблен в учение, любимая не изменит никогда. Знание бесконечно.

— Я слыхал, ты снова уезжаешь?

— Да, я еду на север с Урувиши. Я ему обещал, и к тому же… ну, сам хочу поглядеть на Лечебное колесо. Мы называем нашу землю Новым Светом, но иногда, особенно в горах, я ощущаю дуновение древности. Дрейк, это очень, очень старая земля. Мне кажется, что люди бродили по здешним тропам куда раньше, чем принято думать. И Урувиши это тоже знает. Похоже, он хочет, чтобы я что-то почувствовал, что-то узнал, пока не стало поздно. Ты, наверное, и сам знаешь — каждое место рождает особое чувство, у каждого — своя атмосфера. В горах мне порой кажется, что они хотят мне что-то рассказать. Эти земли принадлежали индейцам, а теперь мы делим их с ними, как когда-то пикты делили Великобританию с кельтами, саксами и датчанами. Индейцы, которых мы знаем, — не первые здесь, до них тут жили другие, а многие — и до тех. Земля эта принадлежит нам временно, наше время истечет, и сюда придут жить другие. В прериях миллионы бизонов, и до тех пор, пока они пасутся здесь, нельзя обрабатывать землю, нельзя пахать и сеять. Не построить ни школ, ни больниц, ни церквей — бизонам нужен простор, их никакими заборами не остановить. У меня за них болит сердце. Наверное, я чувствую, что я — заодно и с ними, и с индейцами тоже, и время мое истечет вместе с их временем. Не знаю. Старые индейцы рассказывают, что когда-то здесь жили волосатые слоны. На них охотились их далекие предки. Теперь этих слонов уже нет. Здесь водились медведи побольше гризли, и кошки с зубами, похожими на кривые клыки. Один индеец носил на шее такие зубы, а кто знает, откуда они у него? Достались в наследство? Или он нашел их в оползне или пещере? Всего этого давно нет, а мы все плачемся о том, кто уходит на наших глазах. Взваливаем на себя вину за неизбежное. В этом мире только одно достоверно — все меняется. Стоит нам уехать отсюда, и через несколько лет здесь ничего не останется. И если потом сюда придут другие люди, они ничего не заметят, разве что какую-нибудь мелочь. Мы нанесли земле увечья, оставили шрамы — но это все ерунда, настоящие увечья наносила ей грозная рука Господа. Но трава и деревья всегда возвращаются.

— Зачем же тогда строить?

— А в этом и есть радость. Ну, а кое-что остается надолго… на длительное время. Поэтому я и хочу увидеть Колесо. Оно существует уже тысячу лет. Или две тысячи? Десять тысяч? Только слово может прожить дольше. Урувиши знает песни, и мне порой кажется, что они старше, чем это Колесо. А ведь их никто не записывал: ни на бумаге, ни на каменной стене. Они хранятся только в памяти людей, которых мы зовем дикарями.

Дверь нам открыла Рут. Ветер налетел и растрепал ее темные волосы.

— Я уже поставила кофе. Все будет, как раньше.

На корточках у стены сидел Этан с чашкой в руках.

— У нее где-то припрятаны пряники, ребята. Смотрите, чтоб она вас не надула.