Знакомьтесь — два мастера-татуировщика Тарас и Дэн и пирсер, она же по необходимости парикмахер Мурзила. Как на самом деле зовут Мурзилу, никто не знает. Ей девятнадцать, на год меньше, чем мне, высокая, красивая, очень весёлая, принципиально не пользуется макияжем и стрижётся почти наголо. За ней постоянно гоняются скауты из больших модельных агентств, но зря. Мурзила презирает модельный бизнес и прочие отрыжки капитализма, читает умную публицистику и слушает радикальный панк-рок. Приехала она в Питер из Кандалакши, но говорить об этом не любит. Как и про Ника, одного из самых старых и уважаемых татуировщиков города, с которым Мурзила делит кров и постель. Когда-то Мурзила совмещала проколы с сидением на телефоне, но с тех пор, как по городу пронесся слух, что она делает пирсинг, а главное — зашивает тоннели совершенно без боли, в салоне объявилась вакансия. Которую я и заняла. Мы как-то сразу очень подружились и если что — горой стоим друг за друга. Женская солидарность против кольщиков-сексистов. Мы так шутим с Мурзилой, потому что на самом деле у нас замечательные отношения с Дэном и Тарасом.
Тарас — типичный хипстер на вид, этакий студент-модник в вудиалленовских очках, интеллектуал и очень тактичный человек. Встретишь его на улице и в жизни не догадаешься, что он татуировщик, мастер с большим опытом и безграничной фантазией. К нему очередь на полгода вперёд. В свои двадцать шесть он выглядит на восемнадцать. Художественное образование, личный сайт, награды международных конвенций — всё в Тарасе вызывает уважение, а он нисколько не кичится, общается с нами на равных, ещё и комплексует из-за своего моложавого вида. Девиц, которые во время нанесения узоров на их тела пытаются с Тарасом заигрывать, мы с Мурзилой сразу предупреждаем, что у него жена и двое детей, и каждый раз с азартным удовольствием наблюдаем, как их челюсти брякаются об пол.
А вот Дэн совершенно свободен, и с ним флиртовать можно сколько угодно. Только вот выглядит он так брутально и пугающе, что редко кто решится на флирт. Настоящий татуировщик, весь заколот собой и друзьями, сухое жилистое тело подкачано, лицо как у злодея из дешёвого голливудского боевика, мистическая бородка, чёрные волосы сбриты с боков головы, а на загривке лежат толстой косой, тоннели в ушах зашиты, язык раздвоен сплитом, и Дэн поэтому сильно шепелявит. Он этого дефекта речи немного стесняется и говорит с клиентами мало и неохотно, а они частенько думают, что он надутый сноб. Нужно и язык зашить, вот только некогда, потому что Дэн самый востребованный мастер в городе. Он виртуоз, делает тонкую работу любой сложности. Всё время занят. Жаль его. На личную жизнь никакого времени. Несмотря на монструозную внешность, Дэн — добрейшей души человек. Это он предложил мне полетать. Я так давно ждала приглашения. Слушала его рассказы про саспеншн (перед нами, в отличие от клиентов, Дэн не стесняется шепелявить) и думала, как было бы здорово, если бы он меня позвал. Но напрашиваться не хотела. И желание сбылось! В субботу мы пойдём с ним в закрытый клуб, где мне всадят под кожу на спине шесть стальных крюков и поднимут за них к потолку. Возможно, моя жизнь после этого изменится. Скорее всего. Все, кто летал на крюках, описывают свои ощущения по-разному. Одним открылась истина, другие, кроме боли и дискомфорта, ничего не испытали, а третьи ждут не дождутся следующего раза, чтобы испытать то невообразимое счастье, наступающее за порогом чувствительности, когда ты паришь на отслоившейся от мяса коже над собственной жизнью.
Говорят, что в подвесе, как в любви, первый раз — самый впечатляющий и запоминающийся, и той остроты ощущений и полноты нирваны, которые ты получаешь, взлетев первый раз, ты больше никогда не получишь, как ни старайся. А ещё говорят, что ты можешь увидеть наяву то, что видишь во сне. А мне это очень нужно! Если я увижу свой сон, будучи подвешенной на крюках, я его уже точно никогда не забуду. А ещё меня прикалывает, что это будет не позёрское подвешивание у всех на виду, а некое таинство, инициация: только я, Дэн и ещё пара его друзей-фриков, которые очень серьёзно уже несколько лет занимаются подвесом в Питере. Даже не знаю, брать ли с собой Риту. Если не позову, она смертельно обидится. А если позову, стопроц устроит мне истерику и костьми своими длинными ляжет, чтобы я туда не ходила. Ритка — страшная собственница и ревнивица во всём, что касается моего тела. Моего тела хочет касаться только она. А всяческий бодмод она просто на дух не переносит. Никаких экспериментов над телом. Дай ей волю, она бы все мои любимые стальные побрякушки из меня вытащила и выбросила. Но я ей воли не даю. Держу в чёрном теле. Хотя тело у Риты молочно-белое. Простите, если из меня время от времени будет лезть игра слов, — вредная привычка, доставшаяся от отца. Ничего не могу с собой поделать — дурная наследственность. Так вот, Ритка терпеть не может тату и пирсинг. О чём она думала, когда пристраивала меня в салон два года назад? Может, решила, что я насмотрюсь на всех этих разукрашивающих и прокалывающих себя малолеток и меня начнёт тошнить от любого бодиарта, как гинеколога от промежностей. На самом деле Ритка молодец, она меня в салон работать потащила, потому что знала: тату — моя тема. Дома, сидя в постоянном полусонном коматозе, я почти совсем зачахла. А в салоне под стрёкот машинок, хард-рок из колонок и заливистый смех Мурзилы я стала постепенно оживать. Так что поступилась Рита принципами из-за меня, а сама салон стороной обходит, как ведьма церковь. Хотя Ритка на ведьму и похожа. На симпатичную такую, безобидную ведьмочку А ещё она совершенно не выносит боли. Как она в волейбол играла в детстве — непонятно. Для неё кровь сдать — страшная мука, сразу в обморок бухается. Здесь, естественно, и кроется главная причина её отвращения к тату, а потом она свои страхи на меня переносит и за меня начинает бояться. Других причин нет. Ритка не ханжа. Была бы ханжой, я бы с ней дня не прожила. Бесят меня эти лицемерные тётки на пляже Петропавловки, недовольно качающие своими тупыми репами и толкающие в жирные бока дремлющих под пивом супругов при виде нас с Мурзилой, загорающих топлес. Мне смешны все эти унылые брюзжащие высказывания типа «Ну подумай, как будет выглядеть твоё тело в наколках, когда тебе будет семьдесят». Да если всё время думать о том, какой ты будешь в семьдесят, то вообще жить не стоит. И что они думают, что их дряблые, морщинистые, дебелые старушечьи тела будут выигрышно смотреться на моём татуированном фоне? Логика чугунная! Все будем выглядеть одинаково прекрасно, если доживём. И пуритане, и модники, и альтернативщики. Лучше бы жрали поменьше. Или про пирсинг взять их рассуждения ханжеские:
— Это же больно. Зачем тебе эти цацки дикарские? Не понимаю. Так неестественно всё. Фу! Нужно быть красивой своей природной красотой. А эти пирсинги-шмирсинги — просто извращение! Это всё дурь в башке!
Ну-ну. Значит, пирсинг, который мне нравится, — дурь и дикарство, а всякой разноцветной химией лицо каждый день мазать — это ум и цивилизованность. Хорошо, что в помаду свинец перестали добавлять, а то бы дохли, курицы, к сорока, как в девятнадцатом веке. Каблучища по десять сантиметров тоже признак ума и культуры, я уж не говорю о ежедневном бритье ног и эпиляции линии бикини. И красиво, и не больно! Вот уж где естественная красота и гармония проявляются, ну и ум с цивилизованностью, куда же от них денешься. Ненавижу ханжей! Первые проколы мне мама сделала. Уши проколола. Я до сих пор те детские серёжки храню. В память о маме.
А папаша мой тоже тот ещё волк в овечьей шкуре, только ненавидеть у меня его не получается, потому что люблю. Это ему назло я первую татушку сделала, бабочку на спине, когда узнала, что он с какой-то тёткой встречается всего год спустя после смерти мамы. А ведь так плакал, каждый вечер про их с мамой любовь мне рассказывал и про то, что меня никогда не бросит. Я так до сих пор его и не простила, потому что не понимаю. Человек умер, но любовь-то никуда не исчезает, если она настоящая. Я, во всяком случае, так устроена и других мнений не приемлю. Не могу разлюбить Егора только потому, что он умер.