– Элизабет и ее малыш, мальчик, умерли во время эпидемии желтой лихорадки в Нью-Йорке.
– Какой ужас! Она была такая милая, добрая…
– По-видимому, сам Донни и Луиза тоже переболели, но выжили, хотя на это не было никакой надежды, и место Донни в полку продали, чтобы обеспечить средства его дочери в случае его смерти. Он пишет, что у него осталась только одежда – поэтому он может приехать повидать меня!
Несмотря на прискорбное положение, тетя и племянница засмеялись.
– Ну, по крайней мере, он не претендует на большее. Ты позволишь ему приехать?
– Разумеется. Сара, дорогая, пойди и распорядись, чтобы приготовили еще две спальни.
– Буду рада это сделать, – ответила Сара и удивилась, почему ее ноги просятся в пляс при мысли о скорой встрече с умницей и красавцем Донни Напье.
В первый раз она встретилась с полковником Напье апрельским вечером, и теперь вновь стоял апрель – только апрель 1780 года, ибо с памятного дня прошло уже более четырех лет. Выглянув из окна дома леди Элбермарл в Стоук, Сара Леннокс во все глаза смотрела на теплый весенний полдень, замечая, как легкий ветер колышет цветущие нарциссы, как прыгают неподалеку на лугу молодые ягнята, отряхивая шубки от капель ночного дождя, принесенных с холмов. День был окрашен в бледные, приглушенные тона – тусклое золото, дымчато-сливовый оттенок, нежную зелень. Среди этого пастельного пейзажа разливались трели ранних весенних птах, сливаясь в приветственный хор. Нанятая Донни Напье карета двигалась по длинной аллее к дому леди Элбермарл, ее отдаленный силуэт становился все более различимым – карета будто везла судьбу Сары.
Сара еще никогда не видывала, чтобы отец и его ребенок были настолько непохожими. Донни был по-прежнему высоким и хорошо сложенным, с отличной для мужчины фигурой, только теперь исхудал, сделался подобным обтянутому кожей скелету, но глубокие голубые глаза поблескивали на изглоданном лихорадкой лице. Что касается Луизы, то Сара едва могла взглянуть на одинокую, печальную малышку.
– Дорогая моя, – невольно воскликнула она и бросилась обнимать девочку. Поверх головы ребенка Сара встретилась со взглядом Донни и быстро отвернулась, притворившись, что поглощена тем, чтобы снять дорожную одежду Луизы. Тут появилась ее собственная Луиза с заметно неровными зубками, улыбками и всей важностью, возможной в одиннадцатилетнем возрасте, и сразу же завладела вниманием своей маленькой одинокой тезки, которой так нужна была подруга.
– Я думаю, девочки пообедают пораньше нас и вдвоем, – произнесла леди Элбермарл, – а мы пока выслушаем то, что вы имеете рассказать нам, Донни.
Он улыбнулся, но Сара заметила, как в его глазах блеснули слезы.
– Я ждал этого момента с тех пор, как впервые узнал, что могу поправиться. Не могу сказать, что означает для меня приезд в этот дом, через двери которого я проходил мысленно тысячи раз! – Он повернулся к Саре. – Иногда мне казалось, что за дверями меня встречаете вы, миледи, а иногда – что в комнате пусто.
– По счастливой случайности я здесь, – ответила она. – Ибо у меня появился собственный дом в Гудвуд-Парке – очень маленький, но очаровательный. Надеюсь, вы с Луизой навестите меня там.
– Почту за честь, – произнес военный с легким поклоном.
Они допоздна засиделись за обеденным столом, наблюдая, как апрельский вечер приобретает фиолетовые тона и за окном постепенно сгущаются сумерки. Вскоре зажгли свечи, посуду убрали, и обе женщины молча принялись слушать, как Донни Напье описывает им осаду Чарльстона в Южной Каролине и то, как он, вернувшись оттуда в Нью-Йорк, обнаружил, что Элизабет и ее сын погибли от желтой лихорадки – одни в чужой стране, похороненные прежде, чем он успел узнать об этом.
– Буду откровенным: мне не хотелось жить на свете без нее. Но во время бреда я чувствовал, что Элизабет хочет, чтобы я жил, и я боролся за свою жизнь. На борт попутного транспортного судна меня перевезли еще в глубоком обмороке. Память вернулась ко мне только в море.
– Какое испытание для вашего ребенка – должно быть, малышка до сих пор не пришла в себя.
– Иногда мне кажется, что она не сможет оправиться от потрясения. Знаете, она целыми днями не говорит ни слова.
– Луиза Банбери вскоре поправит дело, – уверенно заявила леди Элбермарл. – Она настоящая болтушка. А теперь, если молодежь извинит престарелую даму, я хотела бы лечь. Прошу вас, продолжайте делиться воспоминаниями. Знаете, полковник Напье, в беде бывает полезно с кем-нибудь поговорить.
– Боюсь, я уже не полковник. Мой командир продал мое звание, когда думал, что я уже при смерти, чтобы у Луизы было достаточно денег для возвращения в Англию. Как я упоминал в письме, моя карьера закончена и будущие перспективы весьма туманны.
– Значит, вы должны что-нибудь предпринять, – уверенно заметила Сара и тут же удивилась своему повелительному тону.
Донни сверкнул улыбкой, и его худое, ястребиное лицо заметно смягчилось.
– Я попытаюсь отправиться в Ирландию и вновь собрать отряд, чтобы по крайней мере получить капитанское звание.
Сара удивилась, почему разочарование легло на ее сердце, подобно камню.
– И вы заберете Луизу с собой?
– Конечно. Семья моей матери живет в Дублине. Я поселю девочку со своими родными.
Они не заметили, что леди Элбермарл тихонько вышла из комнаты.
– Ваш отец – шотландец, верно?
– Был, мадам. Сейчас лордом Напье и главой семьи стал мой племянник. Во всяком случае, проказнику папаше удалось оставить после себя десятерых сыновей и двух дочерей. Он вырастил нас, дал нам образование и отослал в мир идти своим путем. Никто из нас никогда не ждал от него помощи.
– Не беда, – произнесла Сара, – вы способны сами достигнуть успеха.
Донни откинулся на спинку кресла, вертя между пальцами тонкую ножку бокала и глядя в его рубиновое нутро с легкой улыбкой.
– Как культурно все это выглядит…
– Что?
– Сидеть здесь, быть сытым, пить отличный портвейн и слушать слова ободрения от красивой женщины.
– Я даже не представляла, что ободряю вас.
– Я думал, вы хотите сказать, что не представляли себе, что вы красивы.
– В юности я привыкла, что меня считают красавицей, но, увы, теперь все изменилось. Знаете, мистер Напье…
– Донни, прошу вас.
– Донни, я недавно отметила свой тридцать пятый день рождения.
– Наш возраст измеряется нашим видом и чувствами, и ничем иным.
Сара рассмеялась.
– Но я начинаю стареть.
– Напротив. Я считаю, что даже похорошели с тех пор, как я видел вас в последний раз. Прошедшие годы не испортили вас, леди Сара. Выражаясь словами Шекспира, «годы не состарили ее, привычка не сменила бесконечное разнообразие».
В комнате повисло молчание. В камине ярко вспыхнуло полено, выбросив сноп искр.
– Спасибо вам, – наконец произнесла Сара.
– Я сказал то, что думал, – ответил Донни Напье, и по блеску его удивительных глаз она поняла, что он говорит правду.
Насильственное нападение было подобно язве, медленно распространяющей свой яд, поразившей Сидонию гораздо сильнее, чем она предполагала. Разумеется, сразу были предприняты все меры предосторожности, но казалось, что это всего лишь попытки залатать смертельную рану. Никакое количество новых замков, защелок, глазков и цепочек не могло помочь.
Надо помочь ей испытывать те же самые чувства к собственной квартире. Казалось, что, Найджел пытался изнасиловать не только ее саму, но и весь дом, ибо его мирная, прелестная атмосфера улетучилась, рассеянная тем фактом, что прошлое Сидонии было вытеснено страшным настоящим. Ее постоянно преследовала мысль, что Найджел попытается проникнуть в квартиру еще раз.
Ее физические раны быстро заживали под умелыми прикосновениями Финнана, и те же самые уверенные прикосновения наконец помогли Сидонии насладиться расцветом настоящей любви, где не было места ни игрушечным мальчикам, ни боязни шуток, а только счастье и полное отсутствие стыда в обществе любимого и в постели. В сущности, эти замечательные дни портило только то, что влюбленным приходилось часто расставаться: он читал лекции по исследовательскому проекту в Канаде, она играла на различных музыкальных фестивалях в Англии, Франции и Италии.