возможности проведения этого плана в жизнь и методы подобного исследования языка.

Проверка исследований о коренных обитателях испании посредством баскского языка

(Фрагменты)

4.

Основные принципы, в соответствии с которыми осуществляется этимологический подход к баскскому языку

При доказательстве баскского происхождения испанских географических названий очень многое зависит от этимологических принципов, которыми руководствуется исследователь. Хотя те, кто следует Астарлоа и Эрро, как мне кажется, и сумели прийти к некоторым правильным выводам о природе древних языков и баскского языка в частности, однако затем они экстраполировали и использовали эти выводы таким способом, который не вызывает доверия и не может привести к каким бы то ни было надежным результатам. Принятая ими система основывается на общем подходе к баскскому языку, предложенном Астарлоа. Согласно этому автору, в баскском языке каждая буква и каждый слог обладает собственным значением, сохраняющимся также и в сложениях. Следовательно, каждое слово можно разложить на составные элементы, и притом с такой определенностью, что, к примеру, в слове, состоящем из двух букв, первая обозначает родовой, а вторая — специфический признак предмета, или же первая обозначает обладателя, владельца, а вторая — содержимое, обладаемое. Впрочем, значение приписывается элементам не произвольно, но в соответствии с артикуляциями первобытного человека, звуковыми образами, артикуляциями живой природы и шумами мертвой. О обозначает круглое, i— остро пронзающее, и — полое и т. д. ^[21]Характерно, что то же самое, что Астарлоа говорит здесь о баскском, Дэвис ^[22]почти в тех же выражениях утверждает относительно кельтского. Корни, говорит он, весьма просты. Отдельный гласный или дифтонг может образовывать не только частицу, но часто также имя и глагоЛ. Вряд ли имеется хоть одно сочетание отдельного исходного согласного с предыдущим или последующим гласным, не имеющее собственного значения и не стоящее во главе многочисленного семейства производных слов. Самые длинные слова можно разложить на такие корни (но лишь при условии их чисто кельтского происхождения). Но эти корни нельзя мыслить себе как наименования реальных объектов: земли, воды, дерева и т. п.; они суть обозначения различных видов бытия и действия. Автор, который, подобно Дэвису в данной работе, позволяет своей фантазии блуждать среди многочисленных авантюристических сопоставлений, сам по себе, может быть, и не заслуживает особого доверия. Но Оуэн, чей словарь и грамматика получили всеобщее признание (хотя последняя и могла бы быть несколько обстоятельнее), придерживается той же самой системы, и даже в еще более расширенном виде. Он говорит (1. 27), что каждое производное слово может быть закономерно и без каких бы то ни было вспомогательных средств, кроме изменения букв, возведено к одному из ряда элементарных слов, так что для фантазии этимолога места уже не остается. В его словаре при всех словах, которые сами по себе не являются элементарными, в скобках приводятся составляющие их элементы, и при их просмотре можно убедиться в том, что значения их совпадают с теми, которые постулирует Дэвис. Приведем некоторые примеры использования подобных принципов указанными авторами. Астарлоа выводит ule'шерсть* из и 'полый' и 1е 'зачинщик, инициатор*, то есть 'производитель множества дыр1; ахе 'воздух' — из а 'вытянутый' и хе 'уменьшительный слог', то есть 'тонкая протяженность'; itz'слово' — из i'проникающий' и tz'показатель излишка', то есть 'излишек проникновенности'. Дэвис говорит: ирландское иг означает 'покрывать, распростирать', и отсюда происходят обозначения множества объектов, таких, как земля, огонь, вода, зло, убийство и т. п.; а в языке Уэльса обозначает 'отодвигать, продвигаться', а потому в родственном наречии оно обозначает 'холм, предгорье, повозку' и т. д. Оуэн разлагает слово tan'огонь' на элементарные слова: ta'то, что распростирается над чем-либо, превосходит что-либо' и an'начало, элемент'. Подобное применение значений элементарных слов (выбранных в качестве исходных звуков) к определенным предметам, особенно в примерах из Астарлоа, показывает всю шаткость, произвольность и даже авантюризм такой практики, если она не основывается на установлении действительного звукового родства в соответствии с точной системой правил. Трудно понять, как сам языковед не видит, что без такой системы, за вычетом редких особо прозрачных случаев, тщетны попытки угадать тот путь, который прошло обозначение понятий, двигаясь от общего к частному и наоборот, и что даже при наличии такой путеводной нити все же иногда остаются непреодолимые трудности. Столь абстрактная, ограниченная и узко систематическая теория, как та, которая используется Астарлоа, затемняет даже действи*

Тельную, реально существующую связь между некоторыми словами, которую еще можно установить исходя из их звучания и значения, как в случае с немецким Wolle'шерсть ^[23]и, возможно, баскским ule— тоже 'шерсть'.

5.

Более подробное описание этих принципов

Конечно, верно, что слова, обозначающие предметы, суть результат применения общих понятий к определенным случаям обозначения вещей по их признакам и что многие слова, кажущиеся простыми, первоначально были сложными. Также правильно и проницательно было замечено, что следы сложений гораздо отчетливее видны в первоначальных, то есть подвергнувшихся небольшим изменениям, языках и что самостоятельная значимость элементов, несомненно, представляет собой главную характерную особенность этих языков. Но объяснение языка на основе его корней предполагает наличие гораздо более определенной и точной языковой теории и не может быть произведено с равным успехом во всех языках. Можно с уверенностью считать, что в основе каждого языка лежит некоторое количество простых звуков, дальнейшее развитие которых путем внешних добавлений или внутренних изменений приводит к возникновению гораздо большего числа производных слов. Первые, называемые корнями, находятся, следовательно, в двояком соотношении с последними, а именно в материальном (в том, что касается родства букв и аналогии деривации) и в идеальном (в том, что касается значения). Значение же по своей природе является неопределенным и на каждом шагу нуждается в руководстве со стороны формы; будучи оторванным от последней, оно никак не может гарантировать правильности его распознания. Ведь значение корня как такового, будучи обязанным включать в себя значения всех производных слов, естественно, должно быть общим, а тем самым — неопределенным. Сказанное выше в большей или меньшей степени подтверждается на материале любого языка, ибо таков естественный ход всякого речеобразования. Однако не все, но лишь некоторые языки допускают обнаружение большей части корней и регулярное возведение к ним остальных слов. И каждый раз такое возведение может давать повод для недоверия, может казаться махинацией языковых искусников, лишенной национальных истоков, а потому не основанной на самом языке, но лишь привнесенной в него извне. Но если подобное недоверие можно испытывать по отношению к сказанному выше о кельтском языке, то нельзя все же забывать, что есть и другие языки, в которых подобная система является более наглядной и лучше доказуемой на материале языкового строения. Таково положение в санскрите, который в еще большей мере, чем другие восточные языки, приближается к природе, описанной выше для кельтского, ибо его корни также имеют самое общее значение. Они по большей части не имеют никакой другой функции, кроме функции быть корнями, не могут, не подвергнувшись определенным изменениям, в собственном виде употребляться в речи (см. словарь Уилсона, предисловие, XLIV), а потому находятся полностью за пределами той грамматически обработанной сферы языка, в которой выделяются имена, глаголы и т. д. Что сделало возможным это явление, иногда встречающееся и в других языках, являются ли корни идеальными звуками, получаемыми лишь посредством анализа, или же они представляют собой реальные слова, некогда жившие в устах народа, так что язык сохраняет в них следы более раннего состояния, — все это предмет другого исследования. Значение санскритских корней, как отмечалось выше, чрезвычайно неопределенно (см. У и л к и н с, Введение, VII: «исключительно размытое и неудовлетворительное»), и мы впали бы в большое заблуждение, если бы стремились найти в подобном собрании корней перечисление исходных слов, напоминающее, к примеру, свод греческих корней. Но как бы совершенен в этом отношении ни был санскрит, все же и он не допускает надежного возведения к корням всех слов, и для целого класса слов, а именно для тех, которые образованы при помощи так называемых аффиксов unadi, признается (см. грамматику Уилкинса, § 838), что возведение их к определенным корням часто совершенно неоправданно, что такую деривацию не поддерживают ни значения, ни буквенная аналогия, и что устанавливаемые для них правила суть лишь произвольные попытки примирения противоречий. Поэтому и санскрит доказывает, что хотя произведение всех слов от определенных корней есть дело грамматиста, но подобная деривация какого- то числа слов, несомненно, оправдана самим языком (см. В о р р. AnalyticalcomparisonoftheSanscrit, Greeketc. languages[Б о п n. Аналитическое сравнение санскритского, греческого и др. языков].— In: „AnnalsofOrientalLiterature", Vol. I, art. 1, p. 8). Toже самое можно предположительно сказать и о кельтском, хотя соотношение выводимых и невыводимых слов здесь, вероятно, будет иным. Но если на основании приведенных критериев оценивать практику Астарлоа, то сразу обнаруживается, насколько она несовершенна и ненадежна. Конечно, сравнение баскских слов позволяет выделить ряд коренных слогов, каждый из которых служит основой для большого числа слов; также легко обнаружить аналогию в деривации от различных примитивов (см. мои дополнения к „Митридату" (Mithridates, S. 38, 43.)). Но это еще не доказывает, что для баскского языка возможно предложить такой же перечень корней и столь же регулярно возвести к ним все слова, как это можно сделать в санскрите и в кельтском. Несомненно, что Астарлоа преуспел в анализе отдельных слов, и вполне правильно отделяет корневые буквы от таких, которые относятся к области благозвучия или диалектных различий; но ему не удалось, пусть даже частично, установить полноценную систему возведения слов к их корням. Кроме всего прочего, баскский язык в том, что касается его звуковой системы, резко отличается от санскрита и от кельтского тем, что ему совершенно чужды систематические переходы друг в друга звуков различных типов. Следовательно, из обоих способов продвижения от слова к корню Астарлоа выбирает далеко не самый надежный; он более привержен к значению и выискивает такие слова, которые, при одном и том же звучании основы, обнаруживают сходство значений. Само собой ясно, насколько обманчивы такого рода поиски, особенно если принимать во внимание также и метафорические понятия. Настоящий языковед сделает скорее обратное и не будет смущаться значением, если путь правильной аналогии ведет к какому-либо определенному корню. Ведь значения легко меняются с течением времени до полной неузнаваемости, даже при полной сохранности звучания. Далее, Астарлоа приписывает слишком большую ценность предполагаемому значению отдельных букв, вместо того чтобы ограничиться сочетаниями их в пределах корней, и тем самым перескакивает через целую ступень языковой аналогии, если последняя вообще когда-либо могла заходить столь далеко. Ведь при помощи его метода можно анализировать и такие корни, которые со всех прочих углов зрения предстают как неразложимые элементы. Наконец, сами значения приписываются звукам не исключительно на основе трезвого языкового сравнения, но исходя из общих понятий и представлений, иногда совершенно удивительных. Так, звуки а в аагга 'мужчина' и е в emea'женщина' абсолютно серьезно (см. „Апология", с. 35) объясняются тем, что в первом плаче новорожденного мальчика слышен звук а, а девочки — е. Бросается в глаза и то, что трудам Астарлоа, равно как и его последователя Эрро, не пошло на пользу стремление поставить знак равенства между своим языком и праязыком всего человеческого рода. Пока баскские языковеды не решатся полностью оставить подобные бесплодные попытки, тщетность которых уже давно признана другими нациями, и не ограничатся изложением сведений о собственном языке, работы их не смогут принести настоящую пользу ни их соотечественникам, ни иностранным исследователям. Впрочем, мои замечания, без которых нельзя было обойтись при оценке использовавшихся до сих пор принципов, ни в коей мере не должны и не могут умалить заслуги этих ученых в исследовании своего языка. Астарлоа, несомненно, впервые подошел к его изучению с истинно исследовательских позиций и впервые предпринял попытку разложения его на составные элементы. В этом, особенно в области грамматики, он добился весьма значительных результатов, а поскольку он, кроме того, с неустанным рвением обследовал все уголки своей небольшой страны в поисках следов чистого языка, то при чтении его трудов, даже там, где он идет по ложному пути, нельзя не заметить множество весьма верных и интересных сведений.