Что самое трудное, так это то, что эти три столь различных умонастроения не должны, как это случается, действовать порознь при рассмотрении отдельных аспектов характера, но весьма часто должны быть очень тесно взаимосвязаны. Ведь поскольку человек представляет собой свободную сущность в общей цепи природы, то даже то, что от него исходит совершенно самостоятельно, легко приобретает некоторую организацию, а потому даже при достаточно тщательном историческом исследовании характера всегда оказывается необходимым в то же время стараться объяснить его с точки зрения природы и организации, а также идеально оценивать его как самое свободное проявление чисто человеческих сил. Для моральной природы человека нужно также констатировать подвижную организацию, удивительную легкость, с которой она может нечто в себя включать, столь же легко заменяя это на нечто иное при изменении направленности характера. Действительно, мы видим, что, с одной стороны, человек может усваивать некоторые качества таким образом, что они связываются со всей его сущностью, сказываются даже на его физических характеристиках и переходят от него также и к другим людям; но что, с другой стороны, как только дух его обретает иную направленность, он может отбросить предшествующую форму и заменить ее другой. Эта последняя сила часто удивительно активно проявляется в борьбе индивидуальных черт с родовым или национальным характером. Такое, на первый взгляд столь мало понятное сочетание устойчивости и подвижности, бесспорно, находит себе объяснение во взаимодействии чувственных и чисто духовных сил в человеке. Первые всегда стремятся все ассимилировать, обратить все в привычку и в природу. Напротив, вторым чуждо какое бы то ни было постоянство, основанное не на стабильном согласии с настоящим моментом, а на сохранении предшествующих впечатлений. И хотя в борьбе всегда побеждают духовные силы, чувственные все же не утрачивают своей активности, что в целом и приводит к образованию основного типа натуры, который, однако, перестает быть господствующим, если вступает в противоречие с изменившейся направленностью духа.

Было бы трудно — если это вообще возможно — искусно и закономерно отыскать ту надлежащую пропорцию, с которой в рамках подлинного человековедения должны взаимно сочетаться столь разнородные подходы. В действительности исследователи человека чаще всего бывают либо слишком эмпиричны, либо слишком спекулятивны. Поэтому лучшая школа человековедения — это жизнь, и наибольшего успеха в ней добьется тот, чей собственный характер стоит на высокой ступени развития, тот, кто обладает богатством форм и в то же время достаточно привычен к суждениям, основанным на законах. Ибо тот, кто сам сочетает в себе необходимую свободу и закономерность, не испытывает недостатка ни в восприимчивости, необходимой для охвата данного ему материала, ни в силах, необходимых для строгой проверки этого материала в соответствии с законами.

VII. О различии характеров вообще

Первая отличительная черта, которую мы отмечаем в массе случаев и которая не может ускользнуть даже от самого беглого взгляда, — это различие в предметах занятий людей, в продуктах их труда, в способе удовлетворения их потребностей и в образе их жизни. С этими очевидными вещами прежде всего связано представление о своеобразии как отдельных индивидуумов, так и целых наций, из которых о многих только это и известно, то есть известны лишь их одежда, занятия, развлечения, образ жизни и т. п.

Второй класс различительных признаков, присущих людям, уже ближе затрагивает их личность, хотя еще и не характеризует непосредственно ее внутреннюю сущность. К нему можно причислить все внешние особенности телесного строения и поведения: фигуру, цвет лица и волос, физиономию, язык, походку и мимику вообще. Этот вид различительных признаков важен в основном постольку, поскольку он, с одной стороны, более приближает нас к самому человеку, чем признаки первого класса, а, с другой стороны, дает нам более верную и правдивую картину, чем та, которая получается на основании умозаключений, исходящих только из внутренних факторов. Поэтому на этих признаках основывается не только естественный п здравый смысл, который, хотя и совершает отдельные промахи, в целом все же ошибается редко, но и самый философический знаток людей обязан неизменно держать их в поле зрения, чтобы на них, как на непосредственных фактах, проверять и корректировать свои глубинные суждения.

От обеих этих разновидностей признаков можно, наконец, перейти к собственно внутренним различиям. Последние обнаруживаются не в силах как таковых, поскольку ими обладает весь, без исключения, человеческий род, но, скорее, в их степени, ибо они могут у одного индивидуума достигать такой высоты, на которую никогда не вознесется другой, в их соотношении, когда в одном господствующей является, к примеру, фантазия, а в другом — рассудок и пр., или же в их движении, ибо один может быть неутомимым и деятельным, а другой — вялым и пассивным, и т. п.; далее, в чувствах, которые у одного могут быть более нежными и ранимыми, чем у другого, наконец, в склонностях и страстях.

Но все эти различия, если рассматривать их по отдельности, как это сделано выше, указывают скорее на разницу в отдельных внешних проявлениях, а не на разницу самих характеров. Пока каждое из них рассматривается само по себе, всегда остается неясным, не коренятся ли они в различии внешних условий и обстоятельств, нежели во внутренней форме характера, которую сам индивидуум либо вообще не в силах изменить, либо может изменить лишь в незначительной степени. Но только в последнем случае налицо собственно различие характеров, и для того, чтобы к нему подойти, необходимы другие и более глубокие наблюдения

О духе, присущем человеческому роду

Введение

Человек, нуждающийся в соблюдении последовательности и единства своих мыслей и действий, при определении предметов своей деятельности и выборе средств не может довольствоваться лишь условными соображениями, не может соразмерить по масштабу качества и достоинства вещи, которые сами по себе имеют ценность только в соотношении с другими; он должен искать конечную цель, единый и абсолютный масштаб, и таковой должен находиться в тесном и непосредственном родстве с его внутренней природой.

Если в иные времена он и мог ограничивать свой исследовательский дух более узкими рамками, то в настоящую эпоху это уже стало для него невозможным. Пока за пределами человечества многое еще держится прочно и непоколебимо, это внешнее и дает надежные критерии для сравнения, и непосредственно необходим только вопрос: грозит ли опасность этим опорным столпам человеческого благополучия? Но когда все окружающее нас теряет устойчивость, надежное убежище остается только внутри нас, и с тех пор, как в одной из самых важных и развитых частей свега произошла фактическая переориентация всех отношений, остается неясным, в какой мере они сохранили стабильность в других местах, тем более что в наш философский век эта переориентация выглядит как нечто единственно правомерное, абсолютно и морально необходимое.

Но обязательность стремления к чему-либо конечному и безусловному имеет еще одну причину. Все опосредованное и обусловленное может лишь односторонним образом удовлетворять либо наш рассудок, либо наши чувства; только к тому, что близко затрагивает нашу собственную и внутренюю сущность, тянется вся, а следовательно, лучшая и истинно человеческая наша природа.

Поэтому человек должен стремиться к тому, чему он как конечной цели может подчинить все и в соответствии с чем, как

WilheimvonН umbо Idt. UeberdenGeistderMenschheit(1797), с абсолютным масштабом, он может все соразмерить. Этого он не может найти нигде, кроме как в самом себе, ибо во внутренней сущности всех вещей все соотносится только с ним; но это не может быть связано ни с его преходящим наслаждением, ни с его счастьем вообще, ибо к благородным достоинствам его природы принадлежит способность пренебрегать наслаждением и обходиться без счастья; следовательно, это должно заключаться только в его внутренних качествах, в его высшем совершенстве.