Рыжий подскочил к огню первым. Возле дотлевающих углей, которые время от времени вспыхивали на легком ветру, он увидел темную полоску крови. «Охотники вернутся, — подумал он. — Они вернутся завтра либо послезавтра, их выстрелы выбьют глаза зверям и оставят пятна крови возле наших костров».
Рыжий швырнул свой пистолет в дотлевающие угли. Искры взметнулись вверх. А потом родилось новое пламя. Рыжий почувствовал, что рядом стоит его дружок в меховой шапке. «Этот тоже бросит оружие в огонь», — подумалось ему.
Он терпеливо ждал.
Черная мокрая лодка
Человек в клетчатом костюме бросал плоские камушки так, чтобы они чиркали о серую гладь реки. Вода сердито булькала возле толстых подметок его спортивных башмаков, булькала непрерывно, чуть постанывая, словно несла непосильный груз. Человек бросал и бросал, пока не перебросал всю гальку, лежавшую у его ног. Лицо его, брюзгливо замкнутое, не разгладилось от этого занятия. Он был недоволен результатом. Ни один камушек не подпрыгнул над поверхностью больше трех раз. «А бывало, они прыгали у меня до девяти раз», — думалось ему.
«Надо вернуться в ресторан, — размышлял он дальше. — Глупость какая, выйти к воде без пальто. И это в конце ноября».
Но у него больше не было сил присутствовать на семейном торжестве в «Зеленом салоне» ресторана. Бесила эта улыбчатая гордость, с которой демонстрируют детей, когда тем удалось более или менее успешно окончить начальную школу, не застряв на второй год. Это настырное смущение, с которым между десертом и кофе приподнимают завесу над суммой месячного дохода. Эти покровительственные расспросы, с которыми липнут к нему тетки и кузены: «А ты, Юрген, как, все еще рисуешь?» — «А сколько тебе платят за одну картину маслом?» — «А какие существуют возможности продвижения в вашей отрасли? Ну, к примеру, можешь ты стать старшим художником или, там, возглавить отдел? Да, еще ставки! Какие у вас, у художников, ставки, собственно говоря?»
Вот какие были вопросы. Те, кто их задавал, не знали, что такое рисунок гуашью или гравюра на дереве, зато они знали, сколько у них под началом человек. «У меня тридцать человек под началом», — сказал несколько минут назад Тео, младший его зять, чьей профессии он не знал, да, пожалуй, и знать не желал, Тео в черном шерстяном костюме высшего качества. Тео с серебряным галстуком и с платочком в нагрудном кармане. Вот тогда-то ему и захотелось глотнуть свежего воздуха.
Человек в клетчатом костюме увидел скопление плоских желтых льдин, проплывающих мимо. Лед, слишком рано образовавшийся в излучинах из-за преждевременных заморозков, а теперь подтаявший и вспученный под лучами солнца. «Водянистый серый цвет, пятнистая, выщелоченная желтизна, — думалось ему. — И еще движение. Хорошо бы все это удержать на полотне. Но движение, медленный и тяжелый ток воды, не схватишь. На палитре его нет. Потому что дело тут не в краске. Я сам должен наметить его между желтыми кусками льда».
Тут человек увидел лодку. Она застряла в голых ветках двух кривых и жалких березок, чьи корни почти не находили здесь пищи.
В несколько шагов человек перемахнул каменистую россыпь и оказался возле лодки. Она до половины лежала на берегу. Дерево ее пропиталось водой и почернело. Лишь весла блистали новизной и свежей краской, причем одно было зеленое, другое — красное. Не теряя времени на долгие раздумья, человек шагнул в лодку и внимательно оглядел зеленое весло. Странная какая-то зелень. Лишь теперь он догадался, как она получилась: должно быть, в ведре были остатки фиолетовой краски и это отняло у зеленой обычную остроту.
Человеку вдруг захотелось пошлепать веслами. Он вышел из лодки, изо всей силы столкнул ее в воду и прыгнул сам в темную деревянную посудину. Прыгая, чуть не упал. Доски были осклизлые. Но потом несколькими ударами весел ему удалось смирить пляшущую лодку.
Он хотел подойти к кромке ледяного поля, но, пока он вышел на середину реки, ноздреватые льдины ушли далеко вперед по течению. И все же он не жалел, что прыгнул в лодку. Если смотреть по-над водой, льдины выглядели красивее, чем с берега.
Вдруг что-то захрипело на дне лодки, и человек увидел, что в одном месте на носу по черному дереву быстро растекается блестящее пятно.
Человек нагнулся к луже, но что-то звучно всплеснуло по обеим сторонам лодки. Это весла упали в воду. Человек лишь коротко мотнул головой. Он нашел трещину — узенькую, в нее с трудом проходил ноготь. Лодка неуклюже завертелась. Колени у человека намокли. Он так и стоял, согнувшись над трещиной и ощущая кончиками пальцев жизнь воды.
Ничего другого он не делал. «Не умею плавать, — думал он. — Ни здесь, в воде, ни там, в ресторане. Они обойдутся и без меня, деятельные кузены и кузины. На семейных сборищах обычно подводят итоги. Ну что ж, подводи свой, — сказал он себе, мимоходом заметив, как край его рукава начинает впитывать воду. — Ты проработал двенадцать лет, но так и не научился рисовать текущую воду. Ты не смог продать ни одной картины, а на выставках твоей группы о тебе всегда поминали в разделе «и др.» и вешали в самых темных углах. Утонул в ноябре. Сборище в ресторане скинется на объявление: “Нелепый трагический случай оборвал… подающий надежды художник…”»
— Эй, Юрген!
Человек поднял глаза. На берегу стоял Тео. Один. И размахивал руками.
— Юрген! — кричал он. — Юрген! Что случилось?
— Течь в лодке! — крикнул человек.
— Заткнуть!
— Чем?
— Платком! — И, выдернув из нагрудного кармана свой игрушечный платочек, Тео отчаянно замахал им.
Человек почувствовал, как вода набирается в башмаки. Не хотелось ему затыкать щель.
— Давай же! — неистовствовал Тео. — Затыкай!
Он шел по берегу, чтобы держаться вровень с неуправляемой лодкой, скользил порой на мокрых круглых камнях, но не останавливался.
— Мне велено привести тебя! — кричал Тео, и с каждым словом облако пара вырывалось у него изо рта. — Чтоб ты нас нарисовал!
«Чтоб я их нарисовал», — повторил про себя человек. И усмехнулся, а потом даже засмеялся, да так громко, что Тео услышал.
— Ну, справишься? — крикнул Тео. — Или помочь?
Все еще смеясь, человек достал свой голубой носовой платок, помахал им — для Тео — и потом тщательно затолкал его ногтями в трещину.
— Вычерпывай воду! — крикнул Тео. В руках у него вдруг оказалась доска. — А потом я брошу тебе эту штуковину. Вместо весел! Ну, валяй!
Тео поскользнулся, выпрямился и запрыгал дальше по камням.
«Я их нарисую, — думал человек, ладонью выплескивая воду за борт. — Я их нарисую».
Когда берег медленно подошел ближе и лицо Тео, довольное, красное над серебряными полосками галстука, стало видно вполне отчетливо, человек подумал: «А сегодня ночью я попробую нарисовать движение воды между льдинами».
Передышка для мишени
Нескладные. Бурые, как земля. Ни лица, ни шеи.
Так они стоят, мишени на краю полигона. Повторяя очертания человеческой фигуры. Отчетливей всего даны нагрудные карманы.
— Прицел на пуговицу правого кармана! — говорит унтер-офицер Зебальд.
Унтер-офицер здорово загорел. Много бывает на воздухе: ориентирование на местности, упражнения по маршировке, переходы, стрельбище. Вот как сегодня утром, когда солнце еще с большим трудом одолевает утреннюю росу.
На лежаке возле небрежно выпрямившегося унтер-офицера — солдат Дворский. Дуло его винтовки пляшет в воздухе и никак не успокоится.
С лежаков по левую и по правую руку от Дворского через равные промежутки времени доносятся выстрелы. Дворский не стреляет.
— Затвор заело? — спрашивает унтер-офицер.
— Нет, — отвечает Дворский.
— Другая беда? — спрашивает унтер-офицер.
— Нет, — отвечает Дворский.
— Тогда стреляйте, — говорит унтер-офицер, добавляя выразительное «пожалуйста». Вот так: — Стреляйте, пожалуйста. По-жа-луй-ста! И помните, куда наводить: пуговица правого нагрудного кармана.