Однажды под вечер в бараках рабочих поднялся страшный шум, и Шелдон в сопровождении матросов-таитян отправился усмирять бунт. Им удалось вырвать из рук дикарей двух женщин, приговоренных чернокожими к смерти, и они заперли этих несчастных в кухне, чтобы спасти их от разъяренной толпы. Проступок этих двух женщин, которые приставлены были варить пищу рабочим, состоял в том, что они искупались в чану, предназначенном для варки картофеля. Дикари не отличались брезгливостью и сами частенько парились в этих котлах, но в данном случае их чувства были оскорблены тем обстоятельством, что в чану осмелились искупаться женщины, — существа, которых они считали низшими и которые на Соломоновых островах были крайне забиты и влачили самое жалкое существование.

За завтраком поутру Джен и Шелдон вновь были встревожены гулом возбужденной толпы. Самое строгое правило домашнего устава Беранды было нарушено. Чернокожие вторглись в усадьбу без всякого разрешения или распоряжения и притом все гуртом в числе двухсот человек, исключая только приказчиков, и таким образом все они совершили вопиющее преступление с точки зрения местных плантаторов. Чернокожие дикари столпились у веранды, выкрикивая проклятия и угрозы. Шелдон подошел к перилам веранды и посмотрел вниз. Джен остановилась немного поодаль, выглядывая из-за его спины. Когда бурные возгласы немного утихли, вперед выступили два брата. Эти два молодца выделялись из толпы своим высоким ростом, сильно развитой мускулатурой и особенно свирепыми лицами. У них были прозвища. Одного звали Карем-Джама — Молчаливый; другого — Беллин-Джама — Кичливый. Оба служили прежде на квинслэндских плантациях, и хозяева всегда опасались их.

— Мы, фелла-рабочие, требуем, чтобы нам выдали двух фелла-марий, — заявил Беллин-Джама.

— А что вы намерены с ними делать, с этими вашими фелла-мариями? — спросил Шелдон.

— Убьем, — ответил Беллин-Джама.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать? — бешено крикнул Шелдон, выходя из себя. — Как вы смели войти без спросу? Разве не слышали колокола? Вам место не здесь, а на поле. Колокол звонил, а вы тут разговариваете о ваших женщинах. Убирайтесь сейчас же в поле!

Толпа выжидала, что будет делать Беллин-Джама, а Беллин-Джама собирался с духом.

— Моя не пойдет, — выговорил он наконец.

— Ты дождешься, Беллин-Джама, что я тебя отправлю в Тулаги! — зарычал Шелдон. — И тебя там вздуют — лучше не надо.

Беллин-Джама сделал воинственный жест.

— А этого хочешь? — огрызнулся он, потрясая кулаком, на квинслэндский манер.

На Соломоновых островах, где белых очень мало, а черных огромное большинство, и где все белые являются представителями правящего класса, подобный вызов со стороны дикаря считается самой смертельной обидой. Трудно было представить себе, что кто-нибудь из чернокожих возымеет дерзость предложить белому бокс. Довольно с них и того, что белые их беспощадно колотят.

Героическая выходка Беллин-Джама вызвала ропот восхищения в толпе насторожившихся чернокожих.

Брошенный вызов звучал еще в воздухе, а ропот восхищения только поднимался, как Шелдон вдруг мигом спрыгнул с веранды, перемахнув через перила. Оттуда до поверхности земли было добрых двенадцать футов. Беллин-Джама стоял под самыми перилами. Шелдон смял его при падении и Беллин-Джама рухнул замертво наземь. Бить беспощадно лежащего было уже незачем.

Джен содрогнулась при виде неожиданного прыжка и увидела, что Карем-Джама — Молчаливый — подбежал и схватил Шелдона за горло, что Шелдон едва удержался на ногах и что с полсотни дикарей накинулось на него. Она выхватила револьвер, и в ту же секунду Карем-Джама разжал пальцы и упал сраженный пулей, попавшей ему в плечо. Джен рассчитывала прострелить ему руку, что было бы не трудно ввиду близости расстояния, но нахлынувшая толпа оттолкнула Карем-Джама, и пуля попала ему в плечо. Наступил тот решительный момент, когда самое малейшее обстоятельство могло повести к важным последствиям.

Как только Шелдон высвободил шею из цепких рук, душивших его за горло, он нанес сильный удар кулаком Молчаливому, и тот беспрекословно улегся рядом со своим братом. Мятеж был подавлен, и пять минут спустя после этого пострадавших братьев уже тащили в барак, а бунтари, предводительствуемые надсмотрщиками, мирно поплелись на полевые работы.

Войдя на веранду, Шелдон застал свою гостью в горячих слезах. Она лежала, беспомощно растянувшись в качалке.

Это зрелище смутило Шелдона гораздо больше, нежели только-что испытанная им неприятность. Он вообще не переносил женских слез, но на этот раз заливавшаяся слезами женщина была не кто иная, как мисс Джен Лэкленд, от которой он всегда ожидал чего-нибудь непредвиденного, и он струсил, как мальчишка. Он выпучил глаза и растерянно переминался с ноги на ногу.

— Я ваш должник отныне, — промолвил он. — Вне всякого сомнения, вы спасли мою жизнь, и я должен сказать…

Девушка порывисто отвела руки от своего лица, и он обомлел при виде гневного выражения устремленных на него серых глаз.

— Вы зверь! Вы низкий человек! — закричала она, как ужаленная. — Вы заставили меня ранить человека; я еще ни разу в жизни не провинилась ни в чем подобном.

— Рана ничтожная, он не умрет, — попытался оправдаться Шелдон.

— Что из этого? Ведь я все-таки поранила его. Вам совершенно незачем было прыгать. Это — зверский и низкий поступок!

— О, да, но подумайте… — произнес он смиренно.

— Уйдите с глаз моих! Я вас ненавижу! Слышите, ненавижу! О, когда же вы, наконец, уйдете.

Шелдон побледнел от досады.

— Но во имя здравого смысла, зачем же в таком случае было стрелять?

— Затем, что вы — человек белой расы, — всхлипнула она. — А мой отец никогда не отказывал белому в защите. Но виноваты вы сами. Вы сами создали безвыходное положение. Вы не имели права этого делать. И к тому же ваш поступок не вызывался необходимостью.

— Кажется, мы совершенно не понимаем друг друга, — коротко отрубил он и повернулся к дверям. — Мы вернемся в другой раз к этой теме.

— Вы бы посмотрели, как я обращаюсь со слугами, — продолжала она говорить, заставляя его из вежливости остановиться в дверях. — Двое из них заболели: я сама за ними ухаживаю. Когда они выздоровеют, то вы не можете себе представить, как они мне будут признательны и как охотно они будут исполнять все мои приказания. Мне не придется опасаться их каждую минуту. Все это зверство и все эти жестокие расправы совершенно излишни. Пусть они людоеды. Но они все-таки люди, они такие же люди, как и мы с вами. Они — разумные существа, и этим мы все отличаемся от низших животных.

Он поклонился и вышел.

— Послушайте, давеча я вела себя непростительно глупо, — обратилась она к нему по прошествии некоторого времени, после того как он вернулся домой с очередного обхода плантации.

— Я заходила в барак и видела раненого. Он уже чувствует себя гораздо лучше. Рана в самом деле пустяшная.

Шелдон чрезвычайно обрадовался перемене ее настроения и почувствовал себя счастливым человеком.

— Вы не отдаете себе еще надлежащего отчета в нашем положении, — начал он поучать ее. — Прежде всего надо держать их в узде. Снисходительность и гуманность обращения — против этого нельзя ничего возразить, но править ими одним только этим способом невозможно. Гавайцы и таитяне, это — дело другое. Что касается их, то я с вами согласен. Вы полагаете, что они ценят ласковое обращение. Охотно вам верю. Лично мне с ними не приходилось сталкиваться. А вы не знаете негров, и здесь вы должны на меня положиться. Они совсем не то, что ваши земляки. Вы привыкли к полинезийцам. А здешний народ — меланезийцы. Посмотрите на их курчавую шевелюру. Они стоят на гораздо более низкой ступени развития, нежели американские негры. Смею вас уверить, что разница между теми и другими огромная.

Вы не добьетесь от них ни благодарности, ни любви. Если будете обращаться с ними гуманно, они припишут это вашей глупости. Если вы будете снисходительны, то они подумают, что вы их боитесь. А если они будут думать, что вы их боитесь, то будьте настороже, они до вас доберутся. Обратите внимание, например, на тот процесс, который обычно совершается в мозгу бушмена, когда он встречает в своих родимых зарослях белого человека. Его первая мысль исполнена ужаса: «Убьет или не убьет меня этот белый дьявол?» Второй проблеск мысли, когда он почувствовал, что его еще не убили, это: «Не могу ли я убить его сам?» Недалеко отсюда, милях в двадцати, на нашем побережье проживал некий Пакарт, колониальный торговец. Он гордился тем, что обращается с туземцами по-человечески и что ни разу ни в кого не стрелял. В конце концов он лишился всякого авторитета. Он, бывало, садился в вельбот и приезжал навестить меня и моего друга Хью. Когда его команда решала, что пора возвращаться домой, он должен был подчиняться ее воле и следовать за нею, хотя он был не прочь погостить и подольше. Помню, как-то раз, в воскресенье, Пакарт сидел с нами за обедом. Не успели поставить суповую миску на стол, как Хью заметил выглядывавшую из дверей черную рожу. Хью встал из-за стола, чтобы дать нагоняй нарушителю устава Беранды. Негр, в случае надобности, должен обращаться к слуге, а сам ожидать у калитки. А этот нахал, принадлежавший к команде Пакарта, осмелился без спросу взойти на веранду, отлично сознавая, что нарушает строгое постановление.