Я покачал головой и посмотрел на «работу» наших охотников. Лодка как пьяная покачивалась на волнах, ее сбитый парус торчал в сторону и хлопал по ветру. Охотник и гребец лежали на дне, а рулевой — поперек лодки, наполовину высунувшись и опустив руки в воду. Голова его моталась из стороны в сторону.
— Пожалуйста, не смотрите туда, мисс Брюстер, — просил я ее, и, к моей радости, она послушалась меня и отвернулась.
— Держите прямо на них, мистер ван Вейден, — приказал Вольф Ларсен.
К тому времени, когда мы приблизились, огонь прекратился, и мы увидели, что сражение окончено. Остававшиеся две лодки были взяты в плен нашими пятью, и теперь все семь ждали, чтобы мы подняли их на борт.
— Посмотрите! — невольно вскричал я, указывая на северо-восток.
На горизонте снова появился дымок «Македонии».
— Да, я слежу за ней, — спокойно ответил Вольф Ларсен. Он измерил глазом расстояние до полосы тумана. — Думаю, что мы успеем, но не сомневаюсь, что мой милейший брат разгадал нашу игру и теперь спешит к нам. Ага, взгляните-ка!
Пятно дыма вдруг выросло и стало густо-черным.
— Но все-таки я перехитрю тебя, братец! — усмехнулся Вольф Ларсен. — Я перехитрю тебя и заставлю твою старую машину развалиться на части.
Мы легли в дрейф, и началась суетня. Лодки поднимались на борт одновременно с обеих сторон. Как только пленники оказывались на палубе, наши охотники отводили их на бак, а матросы кое-как устанавливали лодки на палубе, не теряя времени на привязывание их. Мы двинулись в путь и вскоре мчались на всех парусах.
И торопиться следовало. Извергая из трубы густой черный дым, «Македония» на всех парах неслась к нам. Не обращая внимания на свои оставшиеся лодки, она изменила курс, чтобы пересечь наш путь. Наши курсы сходились, как стороны угла, вершина которого лежала на краю тумана. Только там, но не дальше «Македония» могла надеяться догнать нас. Для «Призрака» же вся надежда была в том, чтобы раньше «Македонии» достигнуть этой точки.
Вольф Ларсен правил, сверкающими глазами следя за всеми обстоятельствами, которые могли повлиять на исход состязания. Он то осматривал море, улавливая признаки усиления или ослабления ветра, то следил за парусами и, поминутно отдавая приказания, довел «Призрак» до его предельной скорости. Все ссоры и недовольство были забыты, и я с изумлением увидел, что люди, столько терпевшие от него, с необычайным усердием исполняли его распоряжения. Странно, но в эту минуту мне вспомнился злополучный Джонсон, и я пожалел, что он не может полюбоваться этой картиной. Он так любил «Призрак» и всегда восхищался его мореходными качествами.
— Приготовьте ружья, ребята, — обратился Вольф Ларсен к охотникам; и все пятеро, с ружьями в руках, расположились вдоль подветренного борта.
«Македония» была теперь всего в миле от нас и мчалась с такой быстротой, что дым из ее трубы стлался под прямым углом. Но стена тумана была уже недалеко.
Вдруг с палубы «Македонии» вырвался клуб дыма, мы услыхали тяжелый гул, и посреди нашего грота образовалась круглая дыра. Они стреляли в нас из маленькой пушки, которая, как мы уже раньше слышали, имелась у них на борту. Наши матросы, столпившись на шканцах, замахали шапками и насмешливо закричали «ура». Новый клуб дыма, снова гул, и на этот раз ядро упало всего в двадцати футах за кормой и дважды перепрыгнуло с волны на волну, прежде чем пошло ко дну.
Ружейной стрельбы не было, так как часть охотников «Македонии» были в далеко отставших лодках, часть — у нас в плену. Когда оба судна еще больше сблизились, третий выстрел пробил новую дыру в нашем гроте. Но тут мы вошли в туман. Он окружил нас, окутал и скрыл своей густой влажной пеленой.
Внезапность перехода была поразительна. За секунду до того мы мчались в ярких солнечных лучах, над головой было ясное небо, море катило свои волны до самого горизонта, и корабль, изрыгавший дым, пламя и чугунные снаряды, бешено преследовал нас. И вдруг, в мгновение ока, солнце скрылось, небо исчезло, даже верхушки мачт пропали из виду. Горизонта не стало, только густые волокна тумана скользили мимо нас. Каждая ворсинка на шерстяной одежде, каждый волос на наших головах украсились хрустальными шариками. Ванты и реи покрылись влагой, капавшей с них на палубу. Мною овладело странное чувство какой-то стесненности. Шум корабля, разрезавшего волны, отбрасывался туманом назад, и так же отбрасывались назад наши мысли. Ум отказывался признать существование другого мира за этой окутывавшей нас пеленой. Весь мир, вся вселенная сосредоточилась здесь, вокруг нас, и пределы ее были так близки, что, казалось, их можно было раздвинуть руками. Все за этой серой стеной было сном, воспоминанием сна.
Это было волшебство. Я взглянул на Мод Брюстер и понял, что она переживает то же, что и я. Потом перевел взор на Вольфа Ларсена, но тот всецело был поглощен сиюминутной задачей. Он твердо держал колесо, и я чувствовал, что он считает минуты.
— Ступайте и возьмите круто под ветер, но без малейшего шума, — понизив голос, сказал он мне. — Но прежде возьмите марселя на гитовы. Поставьте людей на все шкоты и смотрите, чтобы не скрипели блоки и не было слышно голосов. Ни звука, понимаете, ни звука!
Приказ был выполнен в точности. Едва мы успели повернуть, как туман вдруг поредел. Мы снова вышли на солнечный свет, безбрежное море опять развернулось перед нами до самого горизонта. Но океан был пуст. Разъяренная «Македония» не бороздила его поверхности и не чернила небо своим дымом.
Вольф Ларсен направил шхуну по самому краю полосы тумана. Его план был очевиден. Он вошел в туман с наветренной стороны парохода, и в то время как последний вслепую пробирался сквозь туман, он вывел шхуну обратно и теперь намеревался войти в туман с подветренной стороны. Если бы это ему удалось, то его брату было бы найти нас труднее, чем иголку в стоге сена.
Вскоре мы благополучно закончили этот маневр, и в тот миг, когда пелена тумана снова поглощала нас, я готов был поклясться, что вижу смутные очертания судна, выходящего с наветренной стороны. Я быстро взглянул на Вольфа Ларсена. Он кивнул головой. Он тоже заметил «Македонию» — она угадала его маневр и только на миг опоздала предупредить его. Не было сомнений, что мы ускользнули незамеченными.
— Он не может продолжать эту игру, — заметил Вольф Ларсен. — Ему придется вернуться за своими лодками. Поставьте матроса на руль, мистер ван Вейден, пусть покамест держит тот же курс. Поставьте также вахтенных. Сегодня ночью нам отдыхать не придется. Я дал бы пятьсот долларов, — добавил он, — за то, чтобы побыть пять минут на «Македонии» и послушать, как ругается мой брат. А теперь, мистер ван Вейден, — сказал он мне, когда его сменили у руля, мы должны принять наших гостей. Поставьте охотникам побольше виски и несколько бутылок пошлите на бак. Держу пари, что завтра все они до единого будут спокойно охотиться с Вольфом Ларсеном, как раньше охотились со Смертью-Ларсеном.
— Но не убегут ли они, как Уэйнрайт? — спросил я.
Он хитро усмехнулся.
— Не убегут, потому что этого не допустят наши старые охотники. Я обещал им по доллару с каждой шкуры, добытой новыми. Их сегодняшние старания наполовину объясняются этим. О нет, они не дадут им убежать! А теперь пойдите в лазарет, там, вероятно, вас ждет много пациентов.
Глава XXVI
Вольф Ларсен освободил меня от обязанности раздавать виски и занялся этим сам. Когда я возился на баке с новой партией раненых, там уже начали появляться бутылки. Мне случалось видеть, как пьют в клубе виски с содой. Но там пили совсем иначе. Матросы же пили из чашек и кружек, а то и прямо из бутылок, огромными глотками; уже от одного такого глотка можно было охмелеть, но они не довольствовались одним или двумя. Они все пили и пили, все новые бутылки появлялись на баке, и не было этому конца.
Пили все. Пили раненые. Пил помогавший мне Уфти-Уфти. Воздерживался один Луи, он только осторожно мочил губы в водке, хотя в шумной веселости не уступал другим. Это была настоящая оргия. Они галдели, обмениваясь впечатлениями дня, спорили о подробностях сражения и братались, забыв о недавней вражде. Пленники и победители икали друг у друга на плече и клялись в вечной дружбе и уважении. Они оплакивали невзгоды, перенесенные ими в прошлом и ожидающие их в будущем, под железным управлением Вольфа Ларсена. И все проклинали его и рассказывали ужасы о его жестокости.