— Тебя Славка с Гапоном искали. Говорят, закатим пир на весь мир!

«Пир закатим»… Лет пять назад Чумаков пришел к нему и сказал, озираясь:

— Пошли. Будет пир на весь мир!

— Я без Шурика не могу. Куда его?

Он редко брал брата с собой к ребятам, потому что тот картавил: «р» Шурик–то выговаривал, но почему–то произносил его вместо «л». А пацаны и давай учить, нарочно подбирая ему всякие хитрые фразы.

Шурик рад стараться, все с ног от хохота валятся.

В тот раз Валька его с собой все же взял. Взрослые уезжали за город и приказали — от братишки ни на шаг. А охота ли сидеть с ним в душной комнате.

Чумиций собрал ребят в овраге. Пришли Валькины одноклассники, Юрка с Пашкой, и еще Гапон.

— Сегодня праздник, — торжественно сказал Чумиций.

— Какой?

Все вытаращились на него.

— В календаре посмотрите: сто двадцать лет со дня рождения Боклевского!

— А кто это? — опешил Шурик.

— Знаменитый человек. Надо устроить пир на весь мир!

— А как? — с любопытством спросил Пашка.

— Давай по домам и все вкусное — сюда!

— У отца вино есть, — оживился Гапон. — Запас у него.

— Тащи. Живей только. А я ждать буду. Я уже принес. Вот! — Чумиций вытащил из–за пазухи газетный сверток. — Три котлеты и огурец!

Дома Валька заглянул в календарь. Чумаков не соврал: там было напечатано: «120 лет со дня рождения (1816) П.М.Боклевского, русского художника–иллюстратора. Умер в 1897 году».

Шурик уже сновал по общей кухне — в квартире было трое соседей — и складывал в кошелку пирожки. Валька открыл духовку. На противне лежало жареное мясо, на дне духовки лоснились разбухшие толстые сосиски.

— Бери.

Шурик тут же загреб горсть сосисок.

А, ладно. Валька забрал всё. И они, захлопнув дверь, помчались к оврагу. По пути им встретился Пашка. Руки у него были заняты всякими свертками, а ногами он катил здоровенный полосатый арбуз.

Начали пировать в овраге, закончили в уютной песчаной канаве у забора парка.

Съели все подчистую: мясо, пирожки, сосиски, котлеты, яблоки, яйца и огурцы, хотя есть и не очень хотелось. Но день был большой, и потому справились.

Насытившаяся компания двигалась вдоль забора, голося на весь парк: «Сашка–сорванец, голубоглазый удалец…» Любимая песня соседки тети Тони, у нее летом каждую субботу появлялся летчик с голубыми глазами. Когда он приходил, она заводила пластинку «Сашка–сорванец» по нескольку раз. Даже Шурик и тот успел запомнить песню наизусть. И почему–то считал, что все летчики обязательно Сашки.

Перед домом весь кураж неожиданно улетучился, и Валька с Шуриком долго бродили под окнами, не решаясь войти. Их смущала нервозная обстановка на кухне. Там что–то кричали соседи, наскакивая друг на друга и размахивая руками.

На крыльцо выскочила мать — видать, заметила! — схватила братьев за руки, притащила в комнату и прикрыла дверь. Когда их волокли, соседи умолкли и выжидающе проводили глазами.

Отец сидел на диване.

— Ну? — сказала мать сыновьям.

Все смотрели на них. Валька оробел и хотел дать деру, но вошел дед и встал у двери, отрезав всякую попытку к бегству.

— Валя, — ласково начал дед, — ты ничего не брал на кухне чужого?

— Нет, — промямлил Валька.

— Не брал, — поддержал Шурик.

— Валя, говори правду, — сказала мать.

— Чего говорить! — взорвался отец. — Не видишь, что ли? Был бы он такой тихий!

— Мне важно, чтобы он сам признался, — сказала мать. — Значит, ни дыню, ни варенье вишневое, ни баклажанную икру вы не брали? — коварно спросил дед.

— Откуда они? — возмутился Шурик. — Там же только сосиски, пирожки да мясо было!

Дед невольно засмеялся. Остальные тоже.

— Не будут они больше, чего вы… Спать давайте, носит вас! — Дед толкнул Вальку и Шурика за перегородку, чтоб спасти от кары.

— Ладно, — отец встал. — Ремня вы, так и быть, не получите. И без ремня понять можете.

— Хоть сами съели или так — собакам? — поинтересовался дед. Валька поспешно закивал, а Шурик провел ладонью по горлу.

— А вот с соседями как? — отец с беспокойством взглянул на мать.

— Куплю я им все. Схожу завтра, что ж делать…

— Я не про то.

— Кричите, и посильней. Будто порют! — посоветовал дед.

Валька с Шуриком завопили. Особенно младший старался.

— Мамочка! Мамочка! По головке не бей! — вдруг заорал он, не придумав ничего лучшего.

— С ума сошел! — перепугалась мать.

В дверь тут же забарабанили соседи, до этого с удовлетворением внимавшие крикам братьев.

— Не трогайте ребенка! Как не стыдно!

Вскочил рассвирепевший отец и тут же задал обоим сыновьям ремня. А так как братья теперь мужественно молчали, соседи постояли немного под дверью и разошлись.

— Надо же было вчера Боклевскому родиться! — сокрушался утром Шурик.

…С тех пор их пути с Чумаковым развела жизнь.

И даже не с тех пор, а как–то незаметно, постепенно, как уводит друг от друга людей, оставшихся на разных его половинах, большой разводной мост через Оку.

Матери у Славки не было, а когда его отец ушел на фронт, Славка бросил школу, вставил себе «фиксу» — медный блестящий зуб, завел хромовые сапоги — «пархари» и выбрал в лучшие дружки известного на всю улицу хулигана Шляпина.

Глава 10

Районная газета «Светлый путь» размещалась в старинном доме.

Через узкие окна, проделанные в приземистом каменном цоколе, виднелась типография: станки со снующими ременными шкивами, наборные рамки, ящики со шрифтом на дощатых столах и кипы серой, разлохмаченной по краям бумаги. В бревенчатом бельэтаже, обшитом зелеными досками, находилась сама редакция — три отдела в двух комнатах: в той, что побольше, — промышленно–сельскохозяйственный, агитации и пропаганды, в другой — писем и учащейся молодежи.

Юрий поднялся по дубовой лестнице и толкнул дверь в отдел писем и учащихся, там обычно бывал редактор.

На этот раз его не оказалось. За столом сидела Зина в пуховом платке, по–бабьи перехлестнутом назад.

— Приветик, — удивленно сказал ей «поэт» и развалился в единственном уцелевшем кресле. В углу валялись обломки остальных, ими топили по вечерам буржуйку.

Зина кивнула и принялась важно разбирать жиденькую пачку писем.

— Чего копаешься?

— Я не копаюсь, я работаю!

— И давно? — опешил он.

— Я уже второй день в штате!

— И сколько тебе положили?

— Чего положили?

— Ну, зарплаты.

— Я не за деньги, я за так, — смутилась она и озабоченно заметила: — Трудно знаешь как! Все на нас лежит.

— А редактор где?

— На почте. Может, хоть сегодня газеты придут. Материалов нету, хоть плачь.

— Не плачь. — «Поэт» солидно отвернул иолу пальто и положил на стол пухлую общую тетрадь. — Вот вам.

— Стихи? — оживилась она.

— Увидишь, — многозначительно сказал Тихонов, но, когда Зина взяла тетрадь, не выдержал и похвастался: — Моя поэма «Убьем врага в его берлоге». Можете дать отрывок.

Она, даже не читая, умчалась в наборную. А Юрка долго сидел, листая телефонный справочник Москвы, неизвестно как оказавшийся в редакции.

Когда он собрался уже уходить, вернулась запыхавшаяся Зина.

— Ты только не обижайся, — виновато сказала она, отводя взгляд. — Наши говорят… не пойдет поэма. Мура, говорят. Извини…

— Пусть, — сдержанно ответил он и поднялся. — Я в «Красную звезду» пошлю. Ну, пока.

— Я тоже домой, — Зина смутилась. — Обед уже…

На улицах собирали листья, набивали в мешки. Хоть и дыму от них много, а все же горят.

Про свою тетрадку с поэмой Юрка забыл от огорчения, и Зина бережно несла ее в руке.

— Зима скоро, — сказала она. — Вот тогда бы на лыжах!

— Мои на растопку пошли.

— В клубе сегодня «Чапаев».

— Сходим?

— У меня дежурство, — сразу потускнела она.

— «Дежурство»… — передразнил ее он. — А чего ж зовешь?

— А я не зову! Я просто так…

У табачного ларька стоял Чумиций со своими дружками. Они дымили цигарками и беззлобно переругивались с продавщицей, которая отказывалась отпустить им махорку без карточек.