— Я бы помог вам, товарищ майор, — солгал он складно, стандартно и равнодушно, — если бы только мог. Поверьте.
— Ясно, — Савельев резко захлопнул папку. — Я поверил. Посмотри на меня. Видишь, какой я верующий. Эх, отдал бы я этого ляха под трибунал, хотя бы для примера… Эх… Не буду вас задерживать, прапорщик. Свободен.
Леварт встал так энергично, что едва не опрокинул табурет, принял стойку смирно.
— Товарищ майор, прапорщик Леварт…
— Пошел вон, я сказал.
* * *
— Почему Савельев прицепился именно ко мне? А откуда я знаю? — вопросом на заданный вопрос отвечал Леварт. — Повторяю, я видел, как старлей Кириленко получил очередь в спину, это произошло на моих глазах. Но ведь Савельев этого знать не мог. Мне старлей даже нравился… Случилась между нами когда-то стычка, не скрываю, потому что он цеплялся за что угодно… Но это было без свидетелей… Во всяком случае, я так думал. Наверное, все-таки, об этом донесли…
— Даже на войне, — Ванька Жигунов, задавший вопрос, протяжно прокашлялся и плюнул далеко перед собой. — Даже на войне не продохнуть от сраных ментов. Как и там, на гражданке, где за каждым углом мент или ищейка. Везде: на улице, во дворе, на лестничной клетке, в туалете. Получается, в армии не слаще. В казарме ли, в окопе ли, в походе ли, везде у тебя за спиной мент или кагэбист. Совсем как дома. Я правильно говорю, Матюха?
— Правильно, Вань, трудно спорить, — согласился старший прапорщик Матвей Филимонович Чурило, самый старший в компании по званию и по афганскому стажу, которого друзья называли уменьшительно-ласкательным именем Матюха. Это был огромный мужик с милым лицом ребенка. Очень большого, очень мордастого и очень коротко стриженного ребенка.
— Трудно спорить, Вань. Но такова жизнь. И почему это должна отличаться от гражданки наша рабоче-крестьянская армия? Почему тут, за речкой, должно быть иначе, чем на нашей Руси? Что делать? Зубы стиснуть да терпеть.
Они сидели перед модулем, [16]который служил им временной квартирой, скрываясь в тени от афганского солнца. Которое, впрочем, здесь в Баграме, было значительно менее мучительным, чем там, в горах и на перевалах. Здесь не жарило и не высушивало так, как в походах на броне бэтээров. Здесь, в Баграме, меньше мучили пыль и ветер. А тот факт, что тебе не угрожает мина, фугас или пуля снайпера, также значительно влиял на приятное чувство комфорта.
В собрании, кроме Леварта и Валуна, принимали участие еще четыре сержанта из сто восьмой МСД. [17]Упомянутый уже Матвей Чурило, сибиряк из-под Омска. Сержант Иван Жигунов, земляк Леварта из Питера, на гражданке забияка на иждивении то старенькой мамы, то правоохранительных органов. Старшина Марат Рустамов из Степанакерта, с черными усами а-ля Чапаев, которые в последнее время среди сержантов были модным украшением физиономии. Командование относилось к усам снисходительно, к тому же они сигнализировали о внушительно долгом стаже их носителя. И младший сержант Саня Губар, по возрасту тоже самый младший, двадцатидвухлетний белорус из Орши.
Кроме того, что они прослужили уже более одного года «за речкой», то есть за Амударьей, всех их сейчас объединяло одно: вынужденное ожидание нового распределения. Причины были разные, никто в них не вникал, тем более что они не выходили за рамки привычного. Как правило, это были конфликты между сержантами и офицерами. Конфликты, по-разному окрашенные и различного напряжения. Правда, редко такие, за которые грозил дисбат или уголовное наказание. И довольно редко заканчивающиеся так, как закончились для старлея Кириленко.
— А до меня дошло, — поделился Марат Рустамов, закуривая следующую папиросу, — что Хромой Савельев сильно подозревает Алешу Панина. Ходят слухи, что это именно Панин тогда старлея замочил. Грохнул его, чтобы братву спасти, потому что повел их старлей на верную смерть. Что вы об этом думаете, Харитонов, Леварт? Вы же были на «Неве»…
— Были, — опередил Леварта Валун. — И вот что я вам скажу. Если Савельев Панина подозревает, то как-то странно это проявляется. Алексею Панину за тот бой на заставе «Красную Звезду» дали. И оставили его в батальоне. Он единственный на старом месте остался, хотя ему до дембеля вовсе не дольше, чем мне, например.
— Я, — признался Матюха, — не верю, чтобы Алеша Панин в старлея стрелял. Я его хорошо знаю, он не из таких. А что касается подозрений… Что ж, непостижимы решения и непонятны тайные пути чекистов.
— Аминь, — суммировал Жигунов. — Но слушайте, что я вам скажу. Савельев не отступится. Если убийца старлея в том бою выжил, Хромой Майор его достанет. Он этого так не оставит.
— Не оставят и хадовцы, — добавил Саня Губар. — Ходят слухи, что они рвут и мечут, только чтобы достать тех зеленых с афганского поста, с «Невы», которые предали. Правда, шансов у ХАД не очень много. Те уже в горах, у духов. Так что ищи ветра в поле.
— А я всегда говорил, — вспомнил Рустамов, — что давать зеленым оружие — это большая глупость. Мало того, что техника зря тратится, так еще себе вред делаешь. Ты ему сегодня со склада новенький акаэм выдаешь, а он завтра с этим акаэмом в горы. А послезавтра уже стреляет в тебя из засады. Все предатели, грязь, скрытые моджахеды.
— Может, не все, — Валун искоса посмотрел на него. — Может, они не все такие. На том посту возле нашей заставы, о котором мы говорим, было двенадцать. Ровно столько потом насчитали.
— Слышал я, — Губар неприятно скривился, — что всех двенадцать сделали профессионально. Шомполом в ухо во сне. Потому что, если спящего ножом по горлу полоснешь, он иногда может вскрикнуть, других потревожить. А шомполом в ухо пырнешь, даже не пикнет.
— Регулярную армию, — перебил Рустамов, — удалось застать врасплох во сне и заколоть, как свиней? Рохли какие-то, а не армия. А шомполами кололи их же коллеги. И их коллеги басмачей на пост впустили. Все равно по-моему выходит: это все предатели. Слушайте, что я вам говорю. Доверять им наивно, вооружать — глупо.
— Только вот… — задумчиво сказал Матюха. — Это в конце концов, блин, их страна. Афганистан то есть.
— Ну да, их, — оглядевшись сначала, буркнул Валун. — Не наш. Уж не из-за этого ли возникают все проблемы?
— У тебя, может быть, и возникают, — Губар тоже огляделся. — А может, и не только у тебя. Но у нашего замполита так уж точно нет. У него интернационализм, интернациональная дружба, интернациональный долг. Как то мы посчитали, сколько раз за час он использует это слово. После тридцати считать перестали… А ты меня, Харитонов, часом не подначиваешь? Только что о доносах речь шла…
— Ой, братан, — перебил Валун, щуря глаза, — сдается мне, хочешь ты получить по морде.
— Ладно, ладно… — белорус поднял руки. — Я ничего не говорил. Не было разговора.
— Был, — мягко возразил Матюха. — Но тихий. И в своем кругу. Правда, прапорщик Леварт? Твоего мнения в обсуждаемом вопросе что-то мы не услышали. А наверняка оно у тебя есть.
— Я — солдат, — пожал плечами Леварт. — Слушаю приказы. Делаю то, что прикажут. Что Родина велела.
— Возможно, ты не заметил, — сказал после минуты тишины Рустамов, — тогда я напомню. Ты уже не на допросе КГБ.
— Вижу. И по-прежнему делаю то, что Родина велит.
Наступившая тишина длилась еще дольше, чем предыдущая. Прервал ее Ваня Жигунов. По-солдатски.
— Да хуй с этими разговорами, смысла в них нихуя, и нахуй нам вся эта философия, — заявил он. — Давайте решим, господа сержанты, что нам лучше сделать с таким классным послеобеденным временем, быть может, последним свободным? Быть может, завтра нас снова погонят на войну, каждого в другой конец этой плодородной страны, чтоб ее черти взяли, пропади она пропадом. Итак, есть два предложения. Альтернативные. Пить или ебать.
— Не понимаю, — нахмурил брови Санька Губар, — почему это должна быть альтернатива?
— По экономическим причинам. Средств хватит либо на одно, либо на другое. Разве что, кто-то из вас получил наследство, выиграл в лотерею или ограбил дукан. [18]Никто? Тогда посчитаем. Значится так. Я договорился с сержантом, из интендантов, могу достать литр водки, настоящей «Столичной». Тридцать чеков за пол-литровую бутылку, цена, как для брата. Имеется также самогон первач, качество сомнительное, десять чеков за литр.