— Ни в коем случае, Ваше Величество! — торопливо попытался он сгладить неловкость. И тотчас добавил еще более неуклюже: — Но, со всем своим уважением, я все же должен напомнить, что Его Величество король Аквилонский не оставит без внимания помощь, какую собрат его, монарх, оказывает врагам нерукотворного Рубинового Престола.

— Никакой помощи им никто не оказывает, — накаляясь, ответил Милон. — Разве ваши шпионы еще не донесли вам, что остатки мятежников вернулись в Паллосскую долину, где у них нет даже подвоза продовольствия? Так что им приходится рыскать в поисках съестного по всей округе. Знаменитые бессонские лучники заняты отстрелом оленей и уток! Ты говоришь, посол, Прокас одержал сокрушительную победу над ними? Отчего же могущественнейшая Аквилония так боится горстки мятежников, которым и есть-то нечего? Нам докладывают, что силы их истощены, что с каждым днем от Конана уходит все больше солдат.

— Все это верно, Ваше Величество, — холодно проговорил Квесадо, к которому уже вернулось его прежнее высокомерие, — но скажите, во имя богов, чего хочет добиться король Аргосийский, предоставляя этим бандитам убежище в своих землях? Ведь когда они поймут, что свергнуть короля Аквилонии им не удастся, они могут повернуть оружие против аргосийского трона!

Милон, нахмурившись, промолчал, ибо ничего убедительного он не смог бы ответить послу. Не мог сказать, что верит старому другу графу Троцеро, что обещал дать ему кров и хлеб на своих землях. Не мог сказать, что ему отвратительна настырность посла. Король Милон любил старых друзей и не любил менять однажды уже принятых решений.

Поднявшись, он, наконец, изрек:

— Мы обдумаем мнение нашего брата короля Аквилонского, господин посол. Вам объявят, какое решение мы сочтем полезным для нашего блага. А теперь можете удалиться.

Скривив рот в фальшивой улыбке, Квесадо согнулся в поклоне и вышел, но сердце его было полно злобы. «Счастье и на этот раз улыбнулось тебе, киммериец, — думал он. — Но это в последний раз, ибо ты ведать не ведаешь, какую змею пригрел у себя на груди».

А Львы все же были не так обессилены, как думал король Милон. Их небольшое войско крепло с каждым днем. Отощавшие лошади отъедались на зеленых лугах, женщины-аргосийки ухаживали за ранеными. Удалось спасти и довольно большую часть обозного скарба, к тому же не проходило и дня, чтобы не возвращались пусть оборванные и голодные, но все-таки уцелевшие воины. В лесу слышался шелест травы под ногами охотников, звенели под ударами топора вековые сосны, а в лагере гудели наковальни, где пуантенские мастера правили притупившиеся клинки и готовили связки новых остро отточенных копий и стрел.

А в один прекрасный день войско всколыхнула радостная весть: аквилонский барон Гродер сумел увести прикрывавший на Алимане тылы отряд на восток в горы и избежал разгрома. Чтобы проверить, правда это или нет, Конан послал Просперо на поиски барона, дав ему небольшой отряд легкой конницы. Декситус не переставая молился Митре, чтобы слух оказался правдой, ибо в этом случае ряды мятежников почти удвоились бы. В конце концов, троны завоевывают не только числом, но умением и отвагой.

Полная луна смотрела на Паллосскую долину подобно желтому оку разгневанного бога. Резкий свежий ветер пробегал в высокой луговой траве и трепал незримыми пальцами плащи часовых, стоявших на страже вокруг лагеря.

Конан допоздна засиделся в своем шатре за кружкой эля, продолжая долгую беседу. Собравшиеся жарко спорили. Кто-то считал, что после поражения какое-то время нужно вести себя потише. А кто-то, горя жаждой мести, рвался в бой, не желая ждать, когда войско наберется свежих сил. Одним из них был Троцеро.

— Послушай, Конан, — говорил граф. — Амалиус Прокас сейчас не ждет удара, так что мы легко застанем его врасплох. А кроме того, стоит перейти Алиману — и к нам присоединится весь Пуантен, там только того и ждут.

Отважное сердце варвара-северянина сильнее забилось при этих словах. Пересечь границу именно сейчас, когда счастье, казалось бы, отвернулось от мятежников, и впрямь могло бы оказаться для неприятеля полной неожиданностью. Конану отчаянно захотелось устроить такую вот дерзкую вылазку — даже не ради победы, но чтобы поднять боевой дух своего войска. Солдаты, пока, правда, потихоньку, начали уже уходить. А если течь не заделать вовремя, тоненькая струйка грозит быстро превратиться в потоп.

Киммериец за долгие годы странствий научился смотреть на все происходящее спокойно. И сейчас опыт подсказывал: надо поумерить пыл, ибо главное — сохранить остатки армии. По крайней мере, до возвращения Просперо. Если Гродер вернется с ним, то с такой поддержкой можно смело назначать и день, и час вылазки.

Распрощавшись за полночь с друзьями, Конан устремился в нежные объятия Альцины. Золотистокожая танцовщица всегда встречала киммерийца с радостью, но сегодня она лишь улыбнулась и легко выпорхнула из рук великана.

— Я приготовила тебе благороднейший напиток, мой повелитель. Достаточно ты наливался горьким пивом, как какой-то бродяга. Я съездила в Мессантию и привезла бутыль прекрасного вина, специально чтобы доставить тебе удовольствие, — сказала она.

— Кром! Девочка, сегодня я и так достаточно выпил. А сейчас вино твоих губ пришлось бы мне по вкусу больше, чем виноградный сок.

— Это вино разгорячит тебя, умножив твои желания и мое удовольствие, повелитель, — мягко продолжала настаивать танцовщица. Освещенная пламенем свечи, в длинном, шафранного шелка, почти прозрачном одеянии, которое лишь подчеркивало мягкие линии тела, она с очаровательнейшей улыбкой протянула киммерийцу кубок: — Я положила туда пряности, привезенные с моей родины. Мне так хотелось взбодрить тебя, мой повелитель. Неужели же ты откажешь мне в столь крохотном удовольствии!

В нетерпении глядя на ее бледное, словно луна, лицо, Конан сказал:

— Когда я слышу запах твоих волос, мне не нужны никакие пряности. Но если уж тебе так хочется, я, конечно, выпью.

Тремя большими глотками он осушил кубок, не обратив внимания на слегка горьковатый привкус, и отбросил сосуд прочь. Потом потянулся к прекрасной танцовщице, не сводившей с него внимательного взгляда. Но едва варвар собрался заключить подружку в свои объятия — полог шатра закружился перед глазами, все нутро пронзила нестерпимая боль. Конан попытался ухватиться за стойку шатра, но пальцы не слушались, и киммериец тяжело рухнул навзничь.

Альцина нагнулась над неподвижным телом. В угасающем сознании Конана лицо красотки плыло подобно туману, сквозь который ярко мерцали изумрудно-зеленые глаза.

— Кром! Ах ты, мерзкая ведьма! — простонал Конан. — Ты меня отравила!

Киммериец попытался было подняться, но тело его словно налилось свинцом. От усилия лицо побагровело, вены натянулись, варвар лишь едва приподнял голову. Задыхаясь от слабости, он снова ткнулся лицом вниз. Тут сознание его потускнело, залитый светом свечей шатер поплыл перед глазами, и Конан будто провалился в странный, тяжелый сон. Он различал слова, но не мог ни говорить, ни шевелиться.

— Конан, — позвала, наклонившись, танцовщица. Великан-северянин не отозвался. Нежный голосок прошелестел: — Наконец-то ты сдох, киммерийский пес! Скоро вы все встретитесь в преисподней!

Альцина спокойно села рядом с распростертым телом и вынула из-за пазухи амулет. Судя по отмерявшей время свече, до встречи с хозяином оставалось не менее получаса. Недвижно, как сфинкс, ждала она, пока пройдет время. Потом зажала обсидиановый полумесяц в ладони и сосредоточилась.

Далеко-далеко в Тарантии Зуландра Тху даже засмеялся от удовольствия, увидав на полу поверженного киммерийца. Колдун убрал магическое зеркало, кликнул слугу и приказал ему отправляться в королевские покои.

Хиау вошел в опочивальню, когда четыре крепкие обнаженные служанки делали Нумедидесу растирания. Скромно опустив глаза к плитам мраморного пола, Хиау низко поклонился и проговорил: