– Садись, дорогая, – чувствуя неловкость, пригласила миссис Маллен.

Кейт отрицательно замотала головой.

– Вилли ведь копит на мебель? – спросила она.

– Да, девочка моя, – растерянно сказала пожилая женщина.

– Думаете, у меня найдется что-нибудь нужное ему?

Миссис Маллен изумленно посмотрела на соседку.

– Знаю, вещи не новые, – продолжала Кейт, – но у нас есть горка для кухонной посуды, одна крепкая кровать. Потом еще лавка со спинкой, высокий комод, кухонный стол…

– О чем ты говоришь, дорогуша?

– Я хочу все продать! – выпалила Кейт. – Я должна срочно уехать отсюда, а у меня почти нет денег. Только двадцать два шиллинга. Мне надо собрать десять фунтов, но мебель столько не стоит. Миссис Маллен! Займете мне немного? Когда я найду работу, я верну вам долг.

– Дорогуша! Сядь и успокойся. С какой стати ты решила сорваться с места? Я думала, скоро вернется доктор…

Кейт замотала головой.

– Я не могу вам все рассказать, миссис Маллен. Просто поверьте мне, это серьезно. Я должна уехать немедленно. Как вы считаете, Вилли захочет купить что-нибудь из моей мебели?

– Возможно. Я спрошу у него, когда он вернется домой. Но к чему эта спешка? Когда ты едешь?

– Как только соберусь, так и поеду. Только не задавайте мне больше вопросов, миссис Маллен. Если бы я могла, то сказала бы… Вы всегда были добры ко мне. Просто я не могу.

– Но сейчас же Рождество, Кейт! На Рождество никто никуда не срывается с места.

– Рождество! – горько воскликнула Кейт. – Рождество – как раз самое время срываться с места и ехать, куда глаза глядят. Все несчастья случаются со мной на Рождество! Я ненавижу это время года! Я терпеть не могу Рождества! Господи боже мой!

Кейт выскочила из дома. Миссис Маллен с удивлением уставилась на захлопнувшуюся за ней дверь.

Ожидание

Родни стоял, опершись на трость, и выглядывал из окна гостиной Дэвидсонов. Внизу вяло катила свои воды между илистыми берегами речушка Дон. Справа простирались бесплодные холмы Солт-Грасс. За ними вдали виднелись домишки Джероу. Из всех тоскливых пейзажей, что существуют на земле, этот, по мнению Родни Принса, был самым тоскливым. Боже правый! Если бы только он мог избавиться от всего этого раз и навсегда…

Пегги Дэвидсон вошла в комнату, неся в руках поднос.

– Родни! – воскликнула она. – Зачем ты встал? Садись сейчас же и подними ногу повыше. Питер рассердится, когда узнает.

– Терпеть не могу этого пейзажа, – отворачиваясь от окна, проворчал доктор Принс.

– Да. Ужасно, не правда ли? Но я давно перестала его замечать. Садись, Родни. Сюда…

Миссис Дэвидсон погладила рукой мягкую диванную подушку, лежащую на стуле.

– Можно ли так долго прожить с уродством, что перестанешь его замечать? – задал вопрос Родни.

– Да… Думаю, да. Знаешь, я не собираюсь спорить с тобой. Не люблю жарких дискуссий в полдесятого утра. Лучше садись и выпей мясного бульона. Насколько я помню, ты клятвенно обещал Питеру, что если он позволит тебе спуститься вниз, то ближайшую неделю, а то и больше, ты не будешь забивать себе голову всякими пустяками.

Родни улыбнулся и опустился на стул.

– Представить не могу, что со мной было бы без тебя и Питера, – сказал он.

– Такова воля Всевышнего.

– Пегги! Сейчас ты говоришь, как старуха-ирландка. Все же в тебе много осталось от уроженки Джероу.

– И я этим горжусь.

Пегги радовало, что Родни хоть на секунду расслабился и заговорил в своей обычной легкой, добродушной манере. Они с мужем очень беспокоились о его здоровье. Несмотря на всю свою привязанность к Родни, его друзья серьезно подумывали о том, чтобы он для смены впечатлений уехал куда-то ненадолго. Но больной даже слушать не хотел ни о каких санаториях. Несколько месяцев назад, находясь на грани психического слома, Родни поехал к себе домой, предполагая, что зиму проведет там, но через две недели вернулся в еще большей депрессии. Пегги очень хотелось узнать, куда уехала эта дурочка и почему до сих пор не возвращается.

Родни сидел, погруженный в собственные мысли.

«Пегги не способна меня понять, потому что она счастлива. Счастлива…»

Отчаяние вновь нахлынуло на него.

«Кейт! Где ты? Почему не возвращаешься? Ты не можешь не знать, что теперь ничто не помешает тебе спокойно здесь жить!»

Прошлой ночью ему опять приснился сон, после которого Родни пробудился с иллюзией, что любимая наконец рядом с ним. Пару секунд он лежал, купаясь в волнах радости. Покой сошел на измученное сознание Родни, а потом пришло понимание иллюзорности подобной радости, и вместе с этим нахлынуло отчаяние. Впервые он видел этот сон после ампутации ступни ноги. Тогда Родни задремал, и ему приснилось, что Кейт рядом. Он проснулся, зовя ее. Его товарищи по несчастью ничего ему не сказали. Почти каждый из них через это прошел.

Быть военнопленным, мягко говоря, не сахар при любых обстоятельствах, а вот лежать и ждать, когда немецкие врачи будут тебя резать, совершенно не считаясь с твоим мнением, не слушая твоих протестов и жалоб, – это настоящий ад. Он не знал, почему ему не ампутировали левую руку. Немецкие хирурги уже готовились к операции. Мысли о предстоящем почти свели его с ума. Родни смотрел на безвольно лежащую искалеченную руку и кипел от ненависти на хирургов, которые почему-то не торопились. Тогда он решил, что все равно потеряет руку. Он ее даже не чувствовал, а вот ампутированная ступня мучила его фантомными болями.

Вид человека, быстро идущего по улице, вызывал в его душе страшную зависть. Пьяный рабочий, куда-то ползущий на карачках, заставлял терзаться извечным вопросом: «Почему я, а не он?» Ему нужны обе руки и обе ноги. С их помощью Родни смог бы сделать еще столько хорошего и доброго, а вместо этого остается почти беспомощным инвалидом.

Когда спазмы душевного самобичевания принимали невыносимый характер, Родни Принс утешал себя тем, что он мог бы потерять обе руки и ноги.

Когда ему впервые сказали, что надо будет ампутировать все конечности, его разум отказался воспринимать это всерьез. Родни впал в оцепенение. В такое время жалость может погубить, разрушить как тебя, так и тех, кто рядом с тобой. Разумнее упиваться ею не допьяна. Ты смеешься… Ты сквернословишь… Ты клянешься… Ты клянчишь… А немецкий врач, это Родни Принс хорошо помнил, никогда не ругался, а был вежливо холоден и постоянно торопился.

Страшно даже подумать, что случилось бы с его измотанной нервной системой, если бы не помощь и поддержка со стороны Питера и Пегги Дэвидсонов. После возвращения Родни из плена Стелла изменила свое отношение к нему. Ее доброта и забота удивили и неприятно озадачили выздоравливающего раненого. Жена проявляла неусыпное внимание к его нуждам, но ее постоянная забота не разожгла ни искорки огня в погасшем очаге его страсти. Как раз наоборот. Родни тяготился обществом Стеллы. Они не переписывались, пока он был на фронте. Первое письмо от жены Родни Принс получил накануне своего отбытия в Англию. Каждая строка в нем излучала любовь и беспокойство о его здоровье. Хорошо понимая, что горбатого могила исправит, Родни спрашивал себя: «Что ей от меня нужно?»

Ему не терпелось встретиться с Кейт, но, будучи зависимым от милости посторонних, Родни не мог даже написать ей письма. Поэтому он поручил Питеру связаться с ней. Друг не выразил своего удивления, не стал надоедать советами, а просто сказал, что пойдет и переговорит с Кейт от его имени.

Принесенные Питером новости так обеспокоили Родни, что, несмотря на все уговоры, он вскоре предпринял отчаянную попытку научиться ходить на протезе. Стелла предприняла все возможное, чтобы удержать мужа. Единственное, чего она не сделала, так это не заперла Родни в его спальне.

Когда он все же добрался до района Пятнадцати улиц, миссис Маллен объяснила ему перемену, произошедшую со Стеллой, и причину исчезновения Кейт.

– Она, должно быть, нашла себе работу, доктор, – сказала миссис Маллен Родни. – Вчера я получила от нее письмо с четырьмя фунтами, которые она взяла у меня в долг перед отъездом. Обратного адреса нет, но на конверте – лондонский штемпель.