Собравшись в противоположных сторонах вокруг герцога и меня, участники турнира выстроились близ ристалища в определенном порядке — за трубачами. Впереди — пеннон сеньора–предводителя, далее — сам сеньор, потом его знаменосец; участники турнира попарно, за каждым — его знаменосец. Все остановились перед барьерами ристалища с обеих сторон.

Солнце сегодня не имеет преград — на небе ни единого облачка. Ослепляющие блики от полированных доспехов бьют по глазам.

Герольд герцога Давингтонского, обращаясь к судьям, просит открыть барьер. Гербовый король удовлетворяет просьбу.

Две колонны рыцарей въезжают на поле ристалища, внутрь ограды. Знаменосцы двоих предводителей располагаются возле входов.

Обе партии разделены расстоянием между канатами, где рядом с трибунами стоит почетный рыцарь Хэрри Эльсинер. Когда все выстроились, гербовый король зычным голосом возгласил: — Приготовьтесь рубить канаты!

Четыре человека, сидя верхом на перекладинах барьера, держат поднятые, готовые к удару топоры. Гербовый король продолжает:

— Слушайте! Слушайте! Слушайте! Сеньоры судьи мои просят и требуют от вас, сеньоры мои бойцы турнирные, чтобы никто никого не разил с размаху или со спины, равно как и ниже пояса, как вами обещано было, не толкал и не тащил. И ежели у кого ненароком падет шлем с головы, никто бы его не касался, пока тот его не наденет. Помимо сего, уведомляю вас: когда сыграют трубы отбой, и барьеры отворятся, не оставаться долее на ристалище и не брать никого в плен!

Звучат трубы, судьи командуют шеренгам обеих партий осадить назад; потом гербовый король трижды выкликает:

— Рубите канаты! Да свершится бой!

Канаты рухнули, и две массы блистающих всадников ринулись друг на друга. Знаменосцы и воины выкрикивают боевой клич хозяина, но их так много, что слышно только рев.

Краем глаза я заметил как трубачи, герольды и персеванты выходят из схватки, укрываясь за барьерами.

Левая моя рука судорожно вцепилась в скобу на передней луке седла. В правой занесен для удара турнирный меч. Я опрометчиво ворвался в строй герцогских людей. С обеих сторон на меня посыпались удары турнирных мечей и булав. На три удара я успевал ответить всего одним. Четверо рыцарей взялись за меня, как крестьянские молодцы за молотьбу хлебных снопов. Черт возьми, где же мои рыцари?! Видимо увязли в схватке. Грохот, звон металла, крики, я что‑то орал, но не слышал даже самого себя! Клубы мелкой желтой пыли поднимались снизу из- под копыт коней. Блеск стали… Удар, еще удар…

Я не успел порадоваться успешному удару по шлему рыцаря с головой красного коня на шлеме, как кто‑то ловкий и наглый рубанул меня по правому колену. От ослепительной, режущей боли я качнулся вперед — оглушающие удары по шлему, и я выпал из седла. Правда, мне кто‑то помог слева!

Я падал под ноги рыцарских коней и ничего не мог с этим сделать! Мир перевернулся. Удар о землю. Режущая боль в колене. Чудовищной силы удары по шлему и по плечу… Задыхаясь от боли, я улетел во тьму…

Я выплыл на свет. В голове все плыло. Рот пересох. Воды… Воды…

Я лежал в палатке, в той самой, где на меня надевали доспехи. Теперь их с меня сняли.

Пульсирующая боль в плече и режущая в колене вцепились в меня при первой попытке двинуться.

Я был зол. В первые же минуты боя в нарушение правил меня ударили по ноге и вытолкнули из седла?! На что смотрели судьи?!

— Гвен! Томас! Дуган! — мой голос охрип и дрожал.

Оруженосцы стоят рядом. Мальчишки виновато смотрели на меня. Глаза Гвена покраснели.

— Воды!

Они метнулись за водой.

Струйка холодной воды потекла в рот, а также заливая бороду и шею, вниз. Я пил и не мог напиться. Черта с два я когда еще выйду на турнир!

С болью что‑то надо делать.

Я начал с плеча. Левая ладонь зажала плечо. Боль стрельнула в голову огненным копьем. Я заскрежетал зубами.

— Милорд, не трогайте рану, повязку только что наложили!

Пальцы закололо. Я должен помочь сам себе! Я смогу!

Холод добежал до запястья, а потом вытек через пальцы вон. После боли ее отсутствие — настоящее блаженство!

— Помогите мне!

С помощью оруженосцев я сел на столе. Звон стали, ржанье коней, и крики глухо раздавались снаружи.

— Бой продолжается?

— Да, милорд….

— Кто побеждает?

Парни приуныли.

— Герцог побеждает, милорд…

Но меня теперь больше интересовало мое колено. Малейшее движение отдавалось в нем режущей болью.

Я содрал с него повязку и ужаснулся. Из рваной раны торчали обломки костей. Кровоточащее мясо… Я закрыл рану ладонями и закрыл глаза.

Закололо пальцы. Заледенели кисти… В душной жаркой палатке меня охватил озноб… Зубы застучали друг о друга. Я откинулся на стол.

— Прикройте меня, я замерзаю…

Гвен набросил на меня два плаща сразу. Томас выбежал вон. Послышались голоса.

В палатку вбежала Адель, а следом наш лекарь мэтр Фэргюсон.

— Он сказал, что замерзает!

— Плохой признак, миледи! Готовьтесь к худшему!

— Грегори!

Адель обняла меня, вглядываясь в мои глаза. Ее зеленые глаза быстро наполнялись слезами. Я обнял ее одной рукой.

— Все хорошо, дорогая… Мэтр Фергюсон, не трудитесь, все хорошо!

Но они все же добрались до моих ран.

— Как это понимать, Томас, Гвен? Ран нет?

— Они были, миледи!

— Грегори, ты вылечил себя сам?

— Если я смог вылечить короля, то уж для себя чуть-чуть магии должно было остаться?

Адель целовала мое лицо, в нос, в губы, в брови. Она прижималась ко мне грудью.

— Я так испугалась, Грегори… Я с ума сошла от страха…

Под ее руками оказались не залеченные ушибы. Я охнул.

— Тебе больно?!

— До ушибов руки не дошли — засмеялся я.

Когда я вышел из палатки, нарочно хромая и опираясь на оруженосцев, бои был закончен.

Трубы трубили отбой, барьеры открылись, и первыми выезжают, не дожидаясь своих хозяев, знаменосцы. Понемногу их нагоняют участники, и в правильном порядке, как и приехали, обе стороны покидают поле; трубы не должны смолкать, пока на поле оставался хоть один боец. Почетный рыцарь уехал во главе одной из групп, предшествуемый тем, кто держал его шлем на трибуне дам и продолжал нести на обломке копья.

Многочисленные слуги высыпали на ристалище, вынося сраженных рыцарей, ловя и выводя боевых коней с опустевшими седлами. На моем Малыше приехал Дуган. Его лицо сияло. Парень обожал лошадей, а проехаться на Малыше для него было наградой.

Трубы затихли, и судьи громко стали выкликать имена победителей. Моего имени там не было. Я был в числе проигравших.

Первым справиться о моем здоровье явился Хэрри.

— Дорогой граф, я рад, что все обошлось, и выходка вашего коня, сбросившего вас прямо под копыта, не обошлась вам слишком дорого!

— Выходка моего коня?!

— Именно к такому выводу пришли судьи! Кроме того, ведь никто не претендует на победу над вами!

Это было «замечательно». Меня изувечили, сбросили из седла под копыта — а виноват оказался мой Малыш! Но вслух я ничего не сказал.

— Грегори, вы сможете завтра принять участие в копейном бое?

— Безусловно! За ночь подлечу свои ушибы и завтра буду как новенький!

Хэрри раскланялся и уехал. Теперь у дам, как почетный рыцарь, он имел оглушительный успех и спешил этим воспользоваться.

На ночь мы не вернулись в город, а остались среди своих людей в лагере у ручья. Бернадетте это не понравилось, она надулась и рано ушла спать.

Мои рыцари легко отделались. Только ушибы. Никто не был выбит из седла или побежден. Я залечил обширный ушиб на плече Майлза Гринвуда.

— Я видел, как люди герцога вытолкнули вас из седла, милорд.

— Ты запомнил их гербы?

— Нет, милорд, только навершие шлема одного из них в виде красной конской головы. Нас оттеснили от вас сразу же. За их рыцарями, что атаковали нас, трудно было разглядеть подробности. Но вы не могли сами упасть, я уверен!

— Но судьи ничего не увидели, барон?