Пассажиры, недовольно поджав губы и подперев щеки, принялись сверлить пристальными взорами надвигающийся шторм, словно хотели его загипнотизировать и усыпить или, как минимум, развернуть в противоположном направлении.
— Я с тобой, — первой отвела взгляд, вздохнула и сдалась Серафима. — И, поскольку нас большинство, то остальным придется подчиниться.
— Это почему вас большинство? — для проформы возмутился маг-хранитель, для которого идея полета над морем тоже с каждой секундой утрачивала привлекательность всё больше и больше.
— По площади, — резонно сообщила царевна и потянулась в мешок за картой. — Где-то недалеко, к западу, должен быть Синь-город. Там мы сможем переночевать, а утром найдем какую-нибудь посудину и прокатимся на ней… прокатимся на ней… Ну, прокатимся на ней докуда-нибудь. А там пересядем на другую… Еще докуда-нибудь. Будем добираться до Отрягии на перекладных.
— Ваши купцы тоже с отрягами не торгуют? — полюбопытствовал Иванушка.
— Купцы, может, и торговали бы, — пожала плечами Серафима. — Купцы — они и в Узамбаре купцы, ты же знаешь. Только отряги не видят смысла платить деньги за то, что можно забрать даром.
С этими словами она расстелила сложенный вчетверо кусок пергамента на спине Масдая, придавив один его край своей коленкой, другой — коленкой супруга, и уверено ткнула пальцем в какую-то точку.
— Синь-город.
Потом палец покрутился над извилистой береговой чернильной линией и уперся в одну из загогулин-бухт.
— Мы где-то здесь. До города должно быть… часа четыре лету по прямой. Так что, ковер, курс на запад!
— Уговорили, — удовлетворенно хмыкнул Масдай и, не мешкая, выполнил наказ.
Пассажиры закутались поплотнее в купленные накануне в попавшемся удачно на дороге обозе сесландских купцов теплые кожушки, изукрашенные умопомрачительно разноцветными клочками и полосками всевозможного меха, уселись поудобнее[2], и приготовились ждать.
Сначала они приняли почерневшие макушки деревьев за следы пребывания какого-то прожорливого вредителя.
Потом увидели деревню.
Вернее, то, что от нее осталось.
Выжженная земля, обгорелые заборы, обугленные остовы изб, тоскливо и бесплодно вздымающие закопченные печные трубы к равнодушно закрывающемуся тучами небу, обрывки сетей на втоптанных в землю сломанных кольях, изрубленные в щепу рыбацкие лодки…
Лицо Сеньки потемнело, посрамляя приближающуюся грозу.
Она быстро сверилась с картой.
— Метляки.
Адалет раскинул руки, неразборчиво пробормотал несколько коротких слогов и склонил голову, будто напряжено вслушиваясь в одному ему ведомые голоса.
— Неделю назад… — наконец, начал говорить он, словно пересказывая поведанную ему кем-то историю. — Пришло много людей с оружием… С моря… Два корабля… Большая часть жителей убежала… на запад…
— В Синь-город. Под защиту стен, — угрюмо проговорила царевна.
— А меньшая куда? — не подумавши, уточнил Иванушка, затем сообразил вдруг, что сказал, и вспыхнул алым. — Кхм… Я… хотел сказать… Извини, Сень… Мне очень жаль…
Серафима ничего не ответила, лишь отвернулась и, играя желваками, хлопнула ковер по пыльной спине, давая знак трогаться в путь.
— С тех пор, как лукоморский флот разгромил отрягов десять лет назад под Ключ-городом, они к нам больше не суются, — оправдываясь без вины, растерянно говорил царевич, обращаясь к застывшей подобно натянутой тетиве жене. — А раньше и на нашем берегу то же самое творилось… И не только на деревни нападали — на города тоже… по рекам поднимались… У их карраков осадка маленькая… Кораблей по десять-двадцать-тридцать налетали… Всего один раз удалось их так подловить, всей массой-то… Их тогда больше полусотни в Гусиной бухте собралось — планировали набег на Трамонтанск во время ярмарки… Ни один не ушел.
— Повезло вашим, — еле слышно вздохнула царевна и снова замолчала — до конца пути.
Самый большой населенный пункт приморской полосы Лесогорья был укреплен на славу. Высокий вал, налитый свежей водой ров, крепкие стены из прочного синего камня и частые сторожевые башни не давали нежданному противнику приблизиться к Синь-городу незамеченным ни утром, ни днем, ни вечером[3].
Но самая высокая сторожевая вышка — ничто сама по себе без глазастого и рьяного дружинника на ней.
И еще двух — чтобы глазастому и рьяному было не скучно.
Однако, несмотря на все предосторожности предусмотрительного командования, двое компаньонов — начальник караула и его заместитель — увлеклись одной древней высокоинтеллектуальной игрой, и глазастый начинал скучать.
Звали его Егором. Записался он добровольцем в дружину всего месяц назад. Красноречивые рекрутеры обещали ему службу на благо родной страны, полную приключений и опасностей, походы, сражения и долю в добытых в боях трофеях.
Но, вместо этого всё, что пока молодой ратник видел со сторожевых вышек — это обыденные и совсем неинтересные леса, поля, море и облака и — один раз — жалованье. Немалое, конечно, но вполне прозаичное и законное. И даже набег на Метляки случился, пока он был на часах на противоположной стене — ни заметить первым, ни мчаться на подмогу, навстречу обещанным приключениям и опасностям, ему не пришлось.
Нет в жизни справедливости.
Расстроенный парнишка вздохнул и снова принялся обводить внимательным взглядом отданные ему под надзор в сегодняшнем карауле лес и небо. Охраняемые объекты старательно обдувались сердитым ветром — вестником надвигающейся бури, но ущерба это им не наносило, и оставались они, какими и были — мирными и пустыми.
Только точка темная над елками на горизонте маячит.
Одинокий перст самого зоркого и усердного ратника на восточной вышке ткнул в выписывающее замысловатую траекторию в борьбе со штормом черное пятнышко на сумеречном горизонте.
— Гляди-кось, дядька Игнат, во дура-птица!
— Где, Егорка? — седой ветеран неохотно оторвался от домино на полу и поднял голову на молодого солдатика, приподнявшегося на цыпочки и вытянувшего от любопытства шею.
— Да вон, вон, над лесом же!..
— Так это, ворона, поди… грозу проворонила… на гнездо торопится, — степенно предположил Игнат, не вставая с нагретых теплом души досок, и выложил в цепочку черных костяшек на полу «дубль-пусто».
Товарищ его по оружию ответил азартно неожиданной «пусто-шесть» и выглянул мельком за край ограждения.
— Не-е… больше вороны, Игнат… Поморник…
— Над лесом-то, Митяй? — удивился Игнат и закрыл дорогу доминошкам противника другим дублем.
— Удуло… — предположил Митяй, хмуро оценил не в его пользу складывающуюся оперативную обстановку на полу, покосился на свои сапоги, прилегшие отдохнуть в дальнем углу в компании с кафтаном, шапкой и кольчугой, и недовольно взял костяшку из «склада».
Потом другую, третью…
— Чёй-то, кажется, велика она для поморника… — не унимался равнодушный к очарованию и интриге популярной среди ветеранов игры глазастый юный рекрут.
— Мабуть, скопа? — предположил Игнат, довольно поглаживая весь набор шестерок в своей ладони.
— Мабуть и скопа, — сердито пожал озябшими плечами Митяй и потянулся уже за шестой костяшкой.
— А я скопу никогда не видал… — пожаловался закоренелый горожанин Егорка.
— А чё ее видать, Егорша… орел как орел, только рыбу жучит вместо зайцев… — сгреб оставшуюся доминошку Митяй и с облегчением поставил «три-четыре» на другой конец черной с точками неровной змейки.
— А крыльями она машет? — разошелся, охваченный исследовательским пылом, юный натуралист.
— Ну, когда парит, то нет… А когда так, то само знамо…
— А-а-а… Понятно… А голов у нее сколько?
— Чего?..
— Голов, говорю!.. Ну, бошек, то бишь?.. Черепушек?..
— Одна голова… Ты чего, малый, мухоморов объелся? — снисходительно усмехнулся Митяй, нежно укладывая к поставленной ранее «четверке» такой же дубль и умильно поглядывая на утепленный кафтан, готовый вот-вот вернуться к хозяину. — Сколько, по-твоему, у скопы должно быть голов?..