Темпест приник щекой к ее шелковистым волосам.

— О Боже, как ты хороша, как я люблю тебя! Тото, послушай, я освобожусь, и, когда я буду свободен, мы обвенчаемся. Полгода — за полгода можно добиться развода, а пока я останусь здесь, и мы будем видеться каждый день. С первого же дня, как я увидел тебя, — там, в Копенгагене, в итальянском ресторане, — я не мог забыть тебя, ни на минуту не мог отогнать мыслей о тебе. Я не поехал в Париж — побоялся, и здесь случайно встретил тебя. Скажи, скажи словами — ты любишь?

Тото попробовала обнять его.

— Не хватает рук, — улыбаясь, шепнула она. — Сказать? Не знаю, могу ли… мне просто все время хотелось видеть вас. Вы не ехали, и я решила, что вы забыли меня. Но вчера… с первой минуты, как мы увидели друг друга… я поняла: нет, он не забыл. Вы стояли передо мной, а меня тянуло, тянуло к вам… совсем как магнитом. Если бы вы не пришли сюда, я сама пошла бы к вам. А сегодня за чаем, когда вы смотрели на меня, когда один раз случайно дотронулись до моей руки — я вся затрепетала. И это было так сладко. Меня била дрожь. Мне казалось, что даже голос мой изменился, и я боялась, как бы вы не заметили… А вы, Ник… вы знаете тоже этот трепет?..

Ник чуть улыбнулся, незаметно для нее.

— да, я знаю этот трепет, — уверил он ее. — Сказать кое-что? Еще несколько месяцев тому назад меня в дрожь бросало от одной вещи — от того, как дрожал иногда твой крошечный милый подбородочек.

— Никогда не думала, что мужчины замечают такие пустяки!

Он снова засмеялся.

— О, сколько я мог бы рассказать тебе о тебе самой, сколько я подметил всяких мелких черточек…

— Ну, расскажи… пожалуйста…

— А что мне за это будет? Что я получу?

— Всю меня, милый. Я теперь твоя!

"Всю меня!" — пропело у Темпеста в душе. Глаза его нежно вспыхнули.

— Вот… когда ты встревожена, нижняя губка становится ужасно взрослой и серьезной! А как широко-широко ты раскрываешь свои зеленые глазки, когда улыбаешься! Как приглаживаешь волосы, не сгибая ладони! Как обрызгиваешь духами свои крошечные милые ушки! Бэби, кто научил тебя этому?

— Никто. Я обрызгиваю и шею, а когда настроена очень смело или жду гостей — и верхнюю губу под носом!

— Да неужели, скажите пожалуйста! Теперь скажи, что ты подметила у меня?

— Иногда, в солнечные дни, я замечала ту полоску, на которой останавливается бритва. И такой же золотой пушок видела на руках, под манжетами. И мне тогда ужасно хотелось сделать вот так, — она неожиданно ущипнула Ника за руку, — но я боялась, что ты будешь шокирован! И сколько раз я следила за тем, как ты представлял какие-нибудь вещи: у тебя такие удивительные руки…

— Одна из них прокралась как-то ночью к самому твоему сердцу, — сказал Ник.

— Не хочет ли она снова? — спросила Тото, прильнув головкой к его плечу и заглядывая ему в лицо смеющимися глазами. — Я покажу ей дорогу.

Она взяла руку Ника и прижала ее к своему сердцу. Он чувствовал у себя под ладонью маленькую грудь, которая трепетала, как птичка, пытающаяся вырваться. Мысль о том, какая Тото еще юная, вдруг больно кольнула его. От острого чувства стыда он готов был возненавидеть себя.

Он сказал очень ровным голосом:

— Я не имел права целовать вас, Тото! Я не имел права приходить сюда… И я это знал и все-таки пришел. Не мог, не могу справиться с собой. Но клянусь всем святым, я буду беречь тебя, буду охранять тебя, моя крошка, даже… — тут голос его упал, и он закончил едва слышно: — Даже от самого себя.

Он поцеловал ее еще раз и ушел, не дав Тото опомниться.

Прижавшись лицом к замерзшему оконному стеклу, Тото ждала, чтобы он вышел на улицу; все еще шел снег, ветер, подхватывая его, гнал вперед сверкающие смерчи, но и сквозь эту пелену взор Тото нашел то, что искал, — высокую фигуру, которую он и провожал до тех пор, пока она не скрылась за снегом от глаз… даже самых любящих.

Она отошла тогда от окна и приложила обе ладони к пылающим щекам — к лицу, которое Ник поцеловал, к которому он прижимался своим лицом, так что она ощущала прохладную шероховатость его щеки. Так вот она, любовь! Радоваться даже дыханию любимого! Всем существом желать, чтобы сильные руки кольцом охватили тебя и сжали до боли!

Она вдруг заметила у себя на губе трещинку. Она на цыпочках, чтобы не разбудить Скуик, выбралась из комнаты в спальню, зажгла свет и подбежала к зеркалу: эта крошечная трещина — след поцелуя Ника, последнего поцелуя, когда он так впился в ее губы, что она чуть не вскрикнула, а все-таки не вскрикнула, чтобы не оборвать поцелуя!

Тото улыбнулась самой себе в зеркало, улыбкой застенчивой и ликующей юности, и мягко сказала вслух:

— Ник, его печать.

И она продолжала вспоминать; вся трепеща, пока холодная комната не засияла огнями, не наполнилась чудесными ароматами.

"Через полгода мы обвенчаемся"…

До того чудесно, что почти невероятно, а все же это так. Через полгода она будет совсем принадлежать Нику, а он ей — и она будет целовать его, когда захочет, будет постоянно болтать с ним, они будут всегда вместе.

Она упала на колени возле своей маленькой жесткой кровати.

"О, научиться бы стать совсем-совсем хорошей, чтобы Ник мог любить меня еще сильней! Научиться любить его так, как ему хочется быть любимым! Чтобы мы были счастливы всегда-всегда!"

Она долго еще стояла на коленях, отдаваясь воспоминаниям, от которых дыхание учащалось и сердце билось быстрее.

Скуик, войдя, так и застала ее.

— Тото, крошка, уж не больна ли ты?

Тото вскочила на ноги.

— Тебе нельзя сюда, здесь слишком холодно. Идем назад. Хорошо в тепле, правда? О, Скуик, случилась самая изумительная вещь на свете! Ник любит меня. Мы обвенчаемся через полгода… как только он получит развод. Пока он женат, понимаешь? Скуик, представляешь себе? Не верится, правда?

— Женат… развод… — пролепетала Скуик. — Но, Тото… — запротестовала она и закашлялась.

Тото опустилась подле нее на колени, обнимая ее за плечи. Когда приступ кашля кончился, она опустила головку на грудь Скуик.

— О, дорогая, порадуйся за меня. Хорошо это или дурно — об этом я не думаю. Мы с Ником нашли друг друга — все остальное неважно. Не существует.

Скуик гладила ее по головке. Скуик шепотом задавала вопросы. Отказать в чем-нибудь Тото всегда было для нее непосильной задачей. Могла ли она теперь отказаться разделить с ней ее радость?

Она забыла суровые правила, в которых была сама воспитана, увлеченная энтузиазмом Тото. Конечно, Ник необыкновенно красив! Конечно, он — молодой Бог, сошедший на землю! Конечно, он обаятелен, и, конечно, он — единственный во всем мире — предназначен для Тото!

— Он придет завтра и каждый день будет приходить! — восклицала Тото.

— Каждый день! — как эхо, повторяла Скуик. Когда Скуик улеглась, когда обе они улеглись, То-то в темноте прокралась опять в гостиную.

Остановилась, хрупкая и легкая, как призрак, у окошка и прошептала:

— Милое окошечко, у которого мы поцеловались в первый раз, спокойной ночи!

Глава XVII

"Я могу освободиться, я заставлю Алтею дать мне свободу", — твердил про себя Темпест, возвращаясь домой под слепящим глаза снегом, и в душе у него разыгрывалась буря.

В один миг разлетелись принятые решения, и он, как соломинка, отдался силе ветра.

Куда прибьет его ураган?

В душе сейчас заговорило все, что в ней было лучшего, самого нежного, самого бескорыстного; все неисчерпанные запасы любви он хотел излить на Тото, служить ей опорой и защитой.

Она ответила на его чувство, о чем он и не мечтал никогда. Она так щедро давала — на это способна лишь молодость, которой только и хочется давать, давать как можно больше.

Тото в любви своей нетронутая, едва проснувшаяся. Ее поцелуи, как весенние цветы, такие же нежные, такие же пьянящие. Он еще слышит ее шепот: "Целуй, целуй еще…"