Размышляя об этом, она зашла в сквер напротив своего дома, прошлась по аллеям и вокруг кафедрального собора, который как раз уже встал в строй и притягивал к себе люд страждущий обещаниями утешения в скорбях. Тут в уголке, возле памятника погибшим на посту милиционерам, было всегда людно — молодые мамы облюбовали это место для своих прогулок. И не зря. В сквере пахло смесью прелой прошлогодней листвы и молодой зелени, отчего не чувствовалась загрязненность воздуха выхлопными газами многочисленных машин. На деревьях начинали распускаться почки и тоже невозможным образом обогащали мир, окутывая его флером чистоты и сообщая ему чарующую иллюзию бесконечной благости и приветливости.

Только об одном оставалось подумать Ясеневой — как бы не навредить себе резким выходом из столь долгого и напряженного поиска изувера и вступлением в полосу покоя и отдыха. И тут она задумалась — а все ли сделала до конца? Может, остались кое-какие невыясненные моменты?

Она начала перебирать в памяти всех людей, причастных к этой истории, и просчитывать, все ли ей с ними ясно и понятно. Ну, распавшаяся чета Сухаревых, образовавшая две счастливые (если это не прозвучит кощунственно при столь печальных обстоятельствах, в которых это произошло) пары, и Дубинская, довольная складывающейся жизнью своей дочери, вопросов не вызывали. Биденович, покрывавшая своего соседа, оказавшегося искомым Зверстром, может, не имела злого умысла, а была ловко им обманута. Тут следствие само разберется, как придет черед. Участковая врач Лысюк Лидия Степановна не совершила никакого неблаговидного поступка — Ваня Васюта действительно сильно болел, как и Хохнин, кстати, — весь февраль лютовал грипп, не удивительно. Мария Григорьевна рассказала все, как на духу, с нее нечего больше взять. Мальчишки Артемка и тот же Ваня Васюта, хоть и не правы были по сути дела перед законом, но поступок их был продиктован благородным стремлением отомстить за своего коллегу по шахматам Женю Пиленко и выявить нелюдя, сеющего смерть. Безвременно ушедшая Евдокия Тихоновна Жирко, светлая ей память, ускорила выявление злодея, с чем не могла справиться милиция.

На днях девчонки поговорят в магазине с Хохниным, и тогда он или выдаст себя необдуманными действиями, так как будет застигнут врасплох (ведь именно от них он менее всего ожидал разоблачения), или, что предпочтительнее, чтобы не таскать по судам Артемку и Ваню, после этого сам себе вынесет смертный приговор. Тут Ясенева больше склонялась ко второму варианту, ибо чувствовала всеми своими фибрами, что Зверстр дошел до черты, за которой ему жизни нет: фантазия его выдыхается, нервные и физические возможности, видимо, тоже, а психика требует все новых впечатлений. Круг замкнулся, ему надо кончать с жизнью. Ну не вычисли они его сейчас, может, и появилось бы еще с десяток жертв, а потом все стихло бы, и никто бы не догадался, что ужас отошел вместе со странным самоубийством скучающего старого холостяка — неустроенного в личной жизни, заплывшего жиром тихого субъекта.

Дарья Петровна не заметила, как сошла с аллеи и пошла по газону, наслаждаясь ощущением утопания туфель в живом теплеющем черноземе. Казалось, она вернулась в свое сельское детство и сейчас идет на уроки по слегка утоптанной стежке, выбирая наименее влажные места, чтобы сохранить в чистоте обувь. Они с подружками состязались в том, кто чище и аккуратнее доберется до школы по едва просохшим проселкам. Она очнулась, когда споткнулась о трубу полива, и остановилась, озадаченно озираясь: чего забрела сюда, почему не смотрела под ноги, что так сильно отвлекло ее от действительности?

Плавное и логичное течение мысли, конечно, поглощает человека, снижая его внимание, но не настолько, чтобы свергнуть с дороги, споткнуться о лежащий на пути предмет. Значит, что-то не устраивает ее в выстраиваемой цепочке размышлений. Камень преткновения появился сначала там, а уж потом она начала плутать по местности и спотыкаться в прямом смысле.

А Хохнин ли? Один ли он? Не совершает ли она недосмотра? Что ее не устраивает, что настораживает в его фигуре? Ответ надо было найти немедленно, счет шел на часы, девчонки в магазине могли в любой момент наломать дров и нажить неприятностей, а то и испортить все дело, так хорошо выстраиваемое совместными усилиями.

Найти этот камешек преткновения, что мешал Ясеневой хуже занозы, ей оказалось не просто, пришлось еще с часик покружить по скверу, погулять на свежем воздухе, а потом посидеть в своем кабинете, где ей так уютно и плодотворно думалось, и порисовать схемы событий, ища их пересечения в пространстве и времени. Затем она, откинувшись на спинку кресла, облегченно вздохнула, удивляясь невероятности своего предположения, выплывшего на поверхность из очевидных фактов. И отменять то, что готовилось в магазине, не стала.

***

Новый день выдался не хуже предыдущего. Конечно, вспышку цветения, взрыв зеленой листвы сдерживали ночные прохлады, но, видно, и сама природа, не глядя на термометр, знала, когда ей пришла пора пускать на свет новую жизнь. Набухшие вовсю почки сирени словно заснули, досматривая последние кадры отошедших видений, словно застыли на старте, на изготовке, ожидая команды «Живи!», чтобы ринуться к печальному финишу осени. Всех мастей тополя бурно сбрасывали на землю продолговатые бурые соцветия, никогда не соединяющиеся в представлениях людей с цветением, они лишь добавляли работы дворникам. Но душа от вида и этих неказистых примет зеленых свадеб освобождалась от уныния, тянулась навстречу новым ожиданиям, в кой-то раз зная, что и как будет, а все же ожидая невозможного чуда. От кого? От природы, от людей ли, или от непредсказуемой судьбы?

Дарья Петровна, вновь купив угощение, пошла по старому адресу — к Марии Григорьевне. А та и не удивилась, привыкшая ко всему.

— У меня к вам недолгий разговор, — сказала Ясенева, отказываясь от чая и приглашая добродушную старушку во двор на посиделки, — только на два слова, — и сама первая вышла на улицу, поджидая там свою собеседницу.

А когда та показалась, одетая не по сезону тепло, догадалась, что Мария Григорьевна собирается от души погулять на пленэре, не торопясь к нескончаемым домашним заботам.

— Я уж тебе все обсказала, кажись, — добродушно посмеиваясь, заметила Мария Григорьевна, усаживаясь на лавке на свой манер, чуть бочком к столу, чтобы одной ногой свободно покачивать навесу. — Или что новое объявилось?

— Ничего нового не прибавилось, — буднично произнесла Дарья Петровна. — Только я подумала, что однобокая у меня информация о вашей подруге набралась. Она ведь и с Зоей Сафроновой отношения поддерживала, не только с вами. Как, кстати, ее отчество?

— Зойки-то? — зачем-то переспросила бдительная Мария Григорьевна. — Ивановна. А что?

— Хотелось бы мне с нею встретиться, поговорить, — призналась Дарья Петровна. — Как вы думаете, не помешает это нашему делу?

— Нашему… — засмеялась старушка. — Я-то тут при чем? Тебе же в газету написать надо, не мне. А поговорить с Зойкой, известно, не помешает. Чем больше узнаешь, тем лучше про Евдокею правду поймешь. Я лично не возражаю, если ты из-за этого ко мне пришла.

— Вот и хорошо, — Ясенева посмотрела на собеседницу пристально, мол, кумекай проворнее, что еще мне от тебя надо. А та ни в какую. Пришлось дальше объяснять: — Мне привычно новые знакомства заводить, но тут ведь дело тонкое — смерть на перекрестке, это не шутка. Лучше бы мне через вас на нее выйти.

И начала Ясенева учить Марию Григорьевну, как поступить. Надо позвонить Зое Ивановне будто по своему почину и сказать, что приходила журналистка, можно и имя Ясеневой назвать, которая хочет дознаться до истины, почему у Евдокии Тихоновны удар внезапный случился. Ну и собирает факты последних дней ее жизни.

— Скажете приблизительно такое: я, мол, все рассказала, но, может, и ты чем-нибудь поможешь. Подруга все-таки. Да этой самой Ясеневой все равно известно, что Евдокия Тихоновна на том перекрестке оказалась по вашей просьбе. Начнешь упираться, а она, не ровен час, заподозрит вас в неладном и в газете об этом напишет. Поговорить — это ж не куль с мукой на мельницу нести. Соглашайся.