— Пожалуйста.

— Что это?

— Эдельвейс.

— Такой невзрачный?

— Я вам тоже невзрачной покажусь, когда присмотритесь. Поэтому попросите вашего друга, майора, отпустить меня домой. Мама заждалась. Я ж собиралась туда и обратно, а застряла.

— Возможно, вы ему понадобитесь.

— Зачем? Матвея ловить?

— Вы уже знаете?

— А то! Говорят, из–за золота он рехнулся. Двух человек убить, это ж нужно! Психопат несчастный!

— Вы верите в эту историю?

— Так сбежал же он. Был бы не виноват, зачем бежать?

— Мысль ваша, Галочка, только кажется логичной.

— Что, не так?

— Не знаю. Много странного.

— Странное знаете что? Вот видишь человека, и в голову тебе не приходит, что видишь его в последний раз. Михаил Михайлович сказал: «Иду за лампой!» И не вернулся… Ужасно это! А вчера возвращаемся мы с Олегом, вечереет, снежок чуть срывается, Демьяныч навстречу. «Здравствуйте, говорю, — дедушка! Куда собрались на ночь?» А он ласково так, уважительно: «Матвея иду проведать, подарочек есть для него». Сверток под мышкой держит. И пошел… Навсегда…

— Демьяныч направлялся к Филипенко? Что было в свертке?

Галя покачала головой:

— Я вам, Игорь Николаевич, про то, что в душе возникло, рассказываю, а вы сразу на служебный лад переворачиваете. Сухой вы человек. Потому и эдельвейс вам не понравился. Не знаю я, что в свертке было.

— Да, Галочка, потерял я, видно, в ваших глазах. Кажется, опять гроза собирается.

Он посмотрел на тучи, утрамбовавшиеся на этот раз не на пути в долину, а сбоку, в понижении между горами.

— Это не наша. Сюда не доберется. Над Красной выльется.

Они проходили мимо пруда. Вертолет стоял на лужайке, но в домике никого не было. На берегу на откосе маячила длинная фигура.

— Валерий осматривает место происшествия.

Художник заметил Мазина с Галиной, побежал через луг.

— Доктор, постойте! Вы искали меня вчера?

— Доброе утро, Валерий! Я не доктор.

— Если я вам нужен…

— Теперь делом занялась милиция.

— Плевал я на формалистику! Если я вам нужен…

— Может быть, я вам нужен, Валерий?

— Черт с вами! Вы мне нужны! Всегда поворачиваете по–своему.

— Успокойтесь. Я хитрю. Вы мне тоже очень нужны, однако я в двусмысленном положении. Вторжение в сферу чужих полномочий…

— Не будьте служакой! — перебил художник. — Знаю, что вы не доктор, но как–то не представляю вас в мундире.

— Спасибо за признание. Что ж… Поговорить стоит. Подождите меня здесь, а? Я провожу Галочку и вернусь.

— Ладно…

Когда Мазин возвратился, Валерий стоял почти там же, только прислонился плечом к сосне.

— Заждались?

— Нет. Знал, что наврете. Нужна вам эта колдунья! Какую–то мысль преследовали.

— Была и мысль. Спросил кое–что у Глеба. Перекинулся парой слов с майором. Но вашего пренебрежения к Гале разделить не могу. В хижину зайдем?

— Нет. Не хочу туда. Лучше на воздухе. Что вы хотели узнать?

— Боюсь, что теперь, после смерти Демьяныча, это не так значительно, чем то, что хочется рассказать вам.

— Мне не хочется. Я себя за шиворот тяну! Только не стройте глубокомысленную рожу, не надувайте щеки, не изображайте гениального сыщика, который все знает! Ни черта вы не знаете и не узнаете, если я вам не скажу. Но я скажу, потому что я идиот!

— Нельзя ли помягче, Валерий?

— Нельзя. Столько лет считать себя умником — и вдруг убедиться, что ты круглый дурак! Такие переходы мягко не даются.

— Что это вы ополчились на собственную порядочность? Зачем?

— Порядочность? Ха–ха–ха! Впрочем, так с дураками и обращаются. Примитивно! Голыми руками! Я разочарован, доктор. Нельзя меня так покупать! Я сам, понимаете, сам!

— Я сказал то, что думал, Валерий.

— Тем хуже. Хотя вы правы: дурак и порядочный — почти одно и то же. В моем случае особенно. Порядочный дурак! Незаурядный.

— Напрасно вы смешиваете эти понятия.

— А есть разница? Тонкие нюансы?

— Чтобы быть порядочным, требуется мужество.

— Как вы меня покупаете! — повторил Валерий. — Скажите еще, что любите меня, как родного, добра желаете!

— Зачем врать? Родных я люблю больше.

— И все же врете! Играете, как кошка с мышью, и ждете, ждете с вожделением, когда же сорвусь я, выболтаю. Признания добиваетесь.

— Признания мало, чтобы установить истину.

— Когда брешут. А если правда?

— В чем правда?

— В том, что не могу я, не могу вынести, чтобы вместо меня, за мою вину вы упрятали за решетку этого примитивнейшего дикаря, ничтожного живодера Филипенко!

— Он сбежал.

— Потому что идиот. Еще хуже меня. И с карабином наверняка. Пока вы его возьмете, половину перестреляет — и все ему! Вышка! Или как так у вас говорится?

Мазин не ответил.

— Молчите? Как удав, который ждет кролика? В одни ворота играете. Видите же, что у меня нервы сдали!

— Валерий, вы из тех людей, на которых после пьянки находят приступы покаяния и самобичевания. Я бы вам посоветовал опохмелиться. В хижине осталась бутылка.

— В хижину не пойду. И прекратите ложь! Ведь дрожите от нетерпения!

— От страха дрожу.

Художник широко раскрыл глаза.

— Боюсь, наплетете несуразного. Ну, лучше мне плетите, чем там, под протокол.

— Да прекратите ж вы под добряка работать! Глотайте кролика с потрохами, с ушками, с хвостиком пушистым Пусть правда торжествует на земле. Пасечника гнусного я убил, а не Филипенко.

— Попробуйте доказать! — вздохнул Мазин.

— До–ка–зать? — Валерий сжал кулаки. — Не жирно ли будет, товарищ подполковник?

— Валерий, я не понимаю, чем вы возмущены. Вы что, оваций ждали, букетов? Чем вы хвастаетесь? Какими заслугами? Кровопролитием? Зря! Признанием? Тоже не подвиг, между прочим. Майор Волоков — работник отличный. Если вы виноваты, докопается. Так что признание вам одному нужно. Чтобы на снисхождение и смягчение рассчитывать.

На лице Валерия появилась гримаса.

— Как вы со мной заговорили! Как заговорили!.. Впрочем, ждал.

— Не ждали Привыкли, что нянчатся с вами.

Валерий напрягся.

— Гражданин подполковник! А что, если я побегу? Стрелять будете?

— Мой пистолет остался в служебном сейфе. Да он и не понадобится. Никуда вы не побежите. Некуда бежать! Поэтому рассказывайте, что у вас произошло с Демьянычем.

— Произошло! Дал ему по морде — и все! Убивать не собирался.

— И он свалился в речку?

— Зачем в речку? На пол.

— Где вы его били?

— В хате. Не бил. Один раз ударил.

— За что?

— Заработал. Затрещина ему причиталась — это факт. А вот больше.

— Тут вы не уверены?

— Не уверен.

— По–вашему, убитый до берега сам добрался?

— Убитый? Смеетесь?..

— Кто смеется, Валерий? — Мазин перешел на «ты». — Одно из двух: либо ты убил старика — и тогда он не мог ходить по берегу, либо ты морочишь мне голову. Давай уточнять, что ты сделал после того, как ударил Демьяныча?

— Плюнул и ушел.

— И больше его не видел?

— Сегодня. В белых носках.

— Как же он попал в речку?

— Неужели не понимаете? Он очухался и решил сделать холодную примочку. Пришел на берег, но в голове–то кружилось. Споткнулся.

— И захлебнулся?

— Выпил лишнего.

— Сам виноват, выходит?

— Не знаю, как это по вашему кодексу рассматривать.

— А по–твоему, как?

— Если б я его не ударил, был бы жив. И Филипенко бы не сбежал.

— Филипенко–то в убийстве твоего отца обвиняют.

— Не может быть! Не убивал он отца.

— И это на себя возьмешь?

— Ну! Ну…

— Введи, пожалуйста, глаза в орбиты, Валерий, и не воображай себя ни жертвой, ни героем. Как родного я тебя не люблю, но помочь хочу Насколько это возможно для такого избалованного сумасброда.

— Вы, кажется, сочувствуете мне, подполковник?

— Называй меня по имени и отчеству.

— Нахально прозвучало?

— Неуместно.

— Ладно. Не буду. Вы мне насчет старика поверили? Что я ударил и ушел?