Она замолчала.

— Что ж вы ответили?

— Я? Выгнала я его.

— И он ушел?

— А что ему было делать?

Мазин подошел к самому главному:

— А вы?

— Что — я?

— Что вы делали после ухода Зайцева?

— Хлебнула вина какого–то. Потом села письмо писать.

— Письмо? Кому?

— Мужу. Дура, конечно. Но струсила я жутко. Во всем призналась, умоляла простить, спасти. Он ведь добрый.

Дело усложнялось. Значит, Филин знал о Зайцеве еще до того, как была найдена машина!

— Что вы сделали с письмом?

— Не дописала я его. Бросила на столе, лежала, ревела, потом приняла снотворное. Иначе заснуть не могла.

— И заснули?

— Крепко. Выпила больше нормы.

— Так. И ничего не слышали?

— Ничего.

— Что же тем временем произошло?

— Разве вы не знаете? Вадим вернулся, вошел в комнату, прочитал письмо на столе.

— Прочитал?

— Утром письма не было. Значит, он взял его с собой.

— И машину заодно?

— Да, и машину. И пропал. Остальное вы знаете.

— Положим, — ответил Мазин не совсем определенно. — А вы признались во всем Валентину Викентьевичу?

— Не сразу…

«Не сразу». Это совпадало со словами профессора.

— Поймите меня только. Не могла я ни вам на него заявить, ни мужу сказать. Вам — потому что выдать его не могла, предать, а ему и не знаю… понимала же, что не скроешь…

— Вы сразу решили, что машину угнал Зайцев? С какой же целью?

— Бежать хотел.

— Глупо!

— Вадим такой был. Я в судьбу верю. У каждого своя судьба. Он к гибели шел. Письмо прочитал, решил, что пропал. Что оставалось делать? Бежать только! Все из–за меня. Как же вы хотите, чтоб я на него доносила?

Мазин не говорил этого.

— Мог Зайцев еще кому–нибудь довериться?

— Навряд ли.

— Вы знаете доктора Васина? Их видели вместе, садящихся в машину.

— Когда?

— Рано утром. Возле дома Зайцева.

Но ее это не заинтересовало.

— Не знаю. Я пережила страшно. Не боялась, нет. Что сообщница — это ерунда. За него боялась. Пока не приехал ваш начальник за Валентином Викентьевичем. Я сразу поняла: нашли. Хоть бы живого, думаю. А он мертвый. Я тогда все рассказала Валентину Викентьевичу — и отрубила!

— Вы сказали и про деньги?

— Нет. Денег же не нашли. Зачем мертвого позорить?

«Вот как!»

— У вас еще вопросы будут?

— Только один. Мне не совсем ясно, как Зайцев вынул деньги из приемника.

— Это просто. Он со мной на машине поехал и попросил к нему заскочить, чтобы сменить лампу. Сказал, что для проверки включить нужно в сеть, а меня подождать попросил.

«Пожалуй, она сказала все». И хотя деньги до сих пор не были найдены, Мазин не думал, что Евдокия знает о них больше, чем он.

— Желаю вам всего наилучшего, — сказал Игорь и протянул ей руку. Она пожала ее крепко.

— Между прочим. Когда вы летели сюда, вы не на своем месте сидели?

— Нет, уступила попутчице. У окна ей лучше было.

Мазин отпустил руку Дианы. Но у него был еще один, самый важный вопрос…

В поезде Мазин спал плохо. Полночи он пролежал на верхней полке, разглядывая голубой потолок с матовыми плафонами и вспоминал разговор с бывшей Дианой. Новая догадка долго мешала одолеть бессонницу. Заснул он перед утром, а проснувшись, как часто бывает, взглянул на ночные домыслы скептически и решил не говорить о них начальству. Прямо с вокзала он поехал в управление.

Шеф встретил его приветливо, поблагодарил за собранные сведения и сказал:

— В целом это соответствует версии о том, что Зайцев убит Васиным, своим сообщником. Впрочем, возможно, что и не сообщником. Возможно, он просто ограбил Зайцева. Неясна и его роль в убийстве Живых. Однако поработаем, разберемся.

— Васин арестован?

— Да. Но сознался только в том, что доставал морфий для Живых.

После слов полковника ночные просветления показались Мазину окончательно смутными и неправдоподобными.

— Чем же подтверждают эту версию показания Филиной?

— Хотя бы тем, что машину похитил Зайцев.

— Она утверждает, что Живых не делал ключа, а следовательно…

— Не будем торопиться с выводами, — уклонился Дед. — Послушаем Бориса Михайловича.

Действительно, в кабинет заглянул Сосновский. Он откровенно сиял.

— Заходи, заходи. Что сверкаешь, как новая копейка?

— Привет, старик, — кивнул Боб небрежно Игорю. — Удача, Петр Данилович! Васин признал, что был у Зайцева утром, что они вместе отправились на машине.

— И что спустил Зайцева в карьер?

— В этом пока запирается. Говорит, забежал попрощаться. Зайцев якобы довез его до больницы, а сам поехал к Диане. Но он уже дрогнул. Еще натиск — и выложит все!

Последние слова Игорю не понравились.

— Его не удивило, что Зайцев едет на чужой машине?

— Почему же? Ведь он был в курсе. Как там, кстати, эта Мария–Магдалина?

— Переквалифицируется в управдомы.

Боб захохотал.

Представь только, как ведет себя доктор! Прямо по учебнику. Отступает шаг за шагом, признавая то, что уже невозможно отрицать. Классический случай. Сначала Гаджиева приперла его к стенке с морфием. Деваться было некуда. Но встречу с Зайцевым отрицал. Пришлось пригласить Калерию. Она опознала его по всем правилам. Мы тут десяток всевозможных личностей в кепках проводили мимо нее на расстоянии тридцати метров, и она выбрала Васина!

— Тогда он сознался?

— Еще бы! А что тебя смущает?

— Мы нашли на квартире Зайцева чемодан с вещами.

— Ну и что?

— Если чемодан остался, он не мог ехать за Дианой.

— Разумеется! Васин наверняка врет. Он придумал какой–то предлог, чтобы выманить Зайцева из дому и шлепнуть его по пути. Это мы узнаем на очередном этапе.

— Васин должен объяснить, почему чемодан остался.

Борис сморщился:

— Хорошо, старик, что ты не преступник. Намучились бы мы с тобой! Да он просто забыл про чемодан.

Полковник вступился за Мазина:

— Игорь Николаевич старается не допустить ошибки и правильно делает. Он привез из Куйбышева много любопытного. И думаю, что заслужил несколько часов отдыха.

— Разрешите мне поговорить с Васиным? — попросил Мазин.

— Конечно. Отдохнешь и приходи, займешься…

Первый раз Мазин видел франтоватого врача в больнице, когда они с Сосновским разыскивали следы фальшивого бюллетеня. Сейчас Игорь просто не узнал Васина. Доктор как–то моментально опустился: толстые его щеки обросли рыжей клочковатой щетиной, волосы свалялись, заметно было, что причесывается он в лучшем случае пятерней.

Усевшись напротив Мазина, он почти выкрикнул заранее, видно, подготовленную фразу:

— Вы не добьетесь от меня добровольного признания, несмотря на все ваши пытки!

— Разве вас пытают?

Мазин посмотрел в напряженные, бегающие, красные глазки Васина.

— А что же со мной делают? Арестовать невиновного человека, разве не пытка? По–вашему, пытка — это когда руки ломают? А нравственное издевательство? Вы мне конвейер устроили. Вы меняетесь один за другим, а меня допрашиваете непрерывно!

— Почему — непрерывно? Ночью вы спали?

— Спал? По–вашему, в моем положении можно заснуть?

— Я тоже не спал.

Васин моргнул близоруко:

— Ну, это ваше личное дело.

— Служебное, — вздохнул Мазин. — Я думал, а вдруг вы невиновны.

— Да? — ошалел как–то доктор.

— Однако получается, что виновны.

— Приемчики применяете? Психологические? Не выйдет!

Мазин разозлился. Он не готовил хирургу ловушек. Ловушек он не любил и устраивать их не умел, хотя почти каждый следователь гордится каким–нибудь хитрым приемом разоблачения преступников. Как ни странно, но, сталкиваясь с далеко не лучшими представителями рода человеческого, Мазин постоянно удивлялся в душе, что люди эти, внешне ничем не отличающиеся от остальных, оказываются убийцами, насильниками или растратчиками. И до последнего момента, пока собранные факты не обращали неотвратимо вниз чашу весов, он не мог заставить себя увидеть в самом подозрительном обвиняемом преступника, которого следует разоблачить. Он видел лишь человека, который в силу сложившихся обстоятельств должен выдержать проверку. И почти всегда ему хотелось, чтобы проверка была выдержана.