— Наша задача — уничтожить гарнизон, взорвать пушки, сравнять с землёй жилища врага. Не так-то уж много, правда? А как это сделать, думаю, вы лучше меня знаете. Есть вопросы?
— Нет. Всё ясно.
— Прошу сдать документы. Поторопитесь, товарищи, время на исходе.
Взгляд Ломова задержался на Громове и Ерошине. Вспомнил, как они и слушать не хотели о том, чтобы остаться в землянке. С разрешения Ломова они ходили к Федину просить его взять их в операцию. Узнав, как Ерошин с Громовым попали на Рыбачий, матросы отнеслись к ним с особенным уважением. Новички быстро привыкли к новому коллективу, знали почти всех по фамилии, но пока ещё держались друг друга. Выйдет Ерошин из землянки — Громов за ним. Сел Громов писать письмо — и Ерошин тоже. Но к Федину с просьбой ходил один Ерошин. Громов всё подбадривал друга, но когда подошли к землянке командира роты, он остался у входа, сославшись, что коллективно обращаться не положено. Федин разрешил взять друзей в операцию.
Документы, ордена и медали складывали на столе. Ломов достал свой комсомольский билет, раскрыл его и увидел небольшое фото вождя. Он торопливо сделал короткую надпись на обороте портрета и положил его во внутренний карман кителя.
Десантники были готовы к маршу. Курили, не зная, когда снова удастся затянуться махорочным дымом. В новых белых маскировочных халатах они словно помолодели. Матросы теснились около входа в землянку, подшучивали над Шубным. Тот, нисколько не смущаясь, сидел на корточках около чугунной «буржуйки», жёг немецкие листовки, подобранные около землянки. Изредка он посматривал в котелок с супом, качал головой и снова бросал в огонь разноцветные листовки.
— Фома! Ты же хотел баню истопить этими бумажками, а у тебя разогреть котелок супа не хватило, — посмеялся Титов, присаживаясь около «буржуйки».
— Обедняли «фрицы», мало бросают агитации. Наверно, толку не видят… — сказал Шубный, ставя на стол котелок с горячим супом. — Товарищ лейтенант! Поешьте, ведь целый день не ели.
Острый запах супа из солёной трески разжёг аппетит. Ломов быстро опустошил котелок.
В это время прибежал запыхавшийся Чистяков.
— Товарищ лейтенант! Командир роты дал команду на марш.
— Ясно! Кончай курить, выходи строиться, — приказал Ломов и торопливо начал надевать маскировочный халат, принесённый мичманом вместе с новым автоматом.
Чистяков достал из-под телогрейки два запасных диска, гранаты, сложил всё на столе перед Ломовым и быстро ушёл.
Десантники торопливо один за другим выходили из землянки. На верхних нарах остался сидеть один раненый Козлов, за которым заботливо ухаживала медсестра Евстолия. Он тоскующим взглядом провожал матросов. Ломов уходил последним.
— Товарищ лейтенант! — остановил его Козлов. — Возьмите мой автомат, не подведёт.
— Не беспокойтесь, у меня тоже хороший.
— Возьмите, товарищ лейтенант. Всё может быть, смазка заводская, вдруг не протёрта где-нибудь, а на дворе зима…
Тронутый заботой раненого матроса, Ломов не мог отказать. Козлов переживал, что не может уйти со всеми, и, видимо, хотел, чтобы хоть его автомат участвовал в этом бою.
Шёл снег. Иногда будто из-за угла налетал ветер, слабо свистел, и, как по зову, мчались за ним снежинки. И снова тишина. Прибрежные сопки и всё вокруг казалось белоснежной равниной, как заволжская степь. И только поблескивала при свете луны даль моря.
Матросы взвода Ломова расположились под скалой, выходящей к заливу. Сидели плотным кольцом на берегу, около разбитого причала. Ломов пошёл искать Федина.
Коротая время, матросы балагурили.
— А мне, — рассказывал Борисов, — девушка пишет: «И что это за морская пехота? Чего она делает? Армейская пехота — ещё туда-сюда, представляю, а вот чтобы на море… под водой, что ли? Мы, пишет, с девчатами так и решили, что морская пехота в водолазных костюмах охотится за вражескими кораблями. Страшно, наверно, на дне морском, а интересно небось?!» Просит описать.
— А ты, Миша, страшнее и не придумаешь? — спросил Титов.
— Ой, нет. Я сфантазировал чуднее. Пишу: есть у нас лыжи специальные, сами по воде катятся. Корабль немец может услышать, а морскую пехоту — никогда в жизни. Крадёмся мы между волн, как между гор, к вражескому кораблю, прилепляем к нему сильнейшую мину с часовым механизмом — и врассыпную домой, на Рыбачий. А вражеский корабль через несколько минут только раз — и вдребезги!
— Ох и травила ты, Мишка, — засмеялся Ерошин.
— Хватит пустое болтать, о деле потолковать надо, — строго сказал Шубный, и шутки смолкли. — Десант серьёзный. Правда, нам не впервой, а командир… как бы это сказать, ну долго ли до беды… Вот и должны мы его беречь от всех случайностей, пока не обвыкнется. Поняли? — властно закончил Шубный.
Доложив Федину о прибытии взвода, Ломов вернулся к матросам. Он подошёл к воде, облокотился на валун и стал смотреть через залив в море. Волны вяло ползли на каменистый берег, забивались в трещины скал, ручейками стекали обратно, прилизывая взъерошенные лохмотья мха.
— Скучаешь, Сережа? — спросил подошедший Великанов, поправляя большие очки. — Смотришь на море, а перед глазами, наверно, Волга, Саратов, родные… Часто думается так перед боем…
— Когда скучать, Кирилл Васильич? — Ломов придвинулся к Великанову и указал рукой в сторону мыса Суура-Ниеми: — Смотрю я в эту непроглядную темь и вижу…
Великанов невольно посмотрел в сторону, куда показал Ломов, и только пожал плечами.
— Вижу, Кирилл Васильич! Всё вижу: мыс, дальнобойную батарею, врага. Знаю, взять его нелегко… — Ломов помолчал и раздумчиво проговорил: — А на Волге тоже сейчас не спят. Может, о нас кто вспомнил… Смотри, кажется, катера подходят.
— Идут. Я тебе, Сережа, вот что хотел сказать. — Великанов положил руку на плечо Ломова. — В бою всякое бывает. И решение другой раз сразу не примешь, а срок — секунды. Ты не стесняйся, у матросов спроси. Они бывалые, подскажут.
Ломов кивнул головой. Он и сам думал об этом.
Около разбитого пирса столпились матросы. Только сейчас стало видно, как велик отряд. Взвод за взводом спускался к досчатому трапу, и сразу смолкли голоса. Посадка на катера проходила в полной тишине.
Федин дал команду выходить в море. Небольшие «посудинки» обогнули выступающий далеко в море мыс полуострова и, расходясь, легли курсом к местам высадки. Далеко позади в районе Муста-Тунтури вспыхнула осветительная ракета, чуть слышно простучал пулемёт.
Ломов стоял на мостике около командира катера, всматривался в еле различимое очертание берега. Брызги разбивающихся о борт волн летели косым дождём к рубке и вместе с падающим снегом били в лицо.
Катера быстро шли к финскому берегу, подымаясь и опускаясь на волне.
Ломов сошёл на палубу и протиснулся к правому борту. Он опять вспомнил слова боевого устава пехоты: «Командир взвода личным примером…» и подумал, что должен первым прыгнуть за борт, первым встать на вражеский берег. Только бы не ошибиться на местности и точно выйти к орудию!
Сбавив ход, катер подходил к мысу. Вскоре он врезался в каменистый грунт, остановился. Выброшенный трап не доставал до берега.
— Опять в воду сигать, — сказал кто-то.
Ломов прыгнул с борта в ледяную воду, за ним — матросы. Несколько десантников пробежали по трапу и, загребая сапогами воду, первыми достигли берега.
Взвод залёг в прибрежных камнях. Ломов огляделся по сторонам. Понял, что десант не обнаружен. Спокойно и тихо скомандовал:
— За мной!
Рассредоточиваясь, матросы шли быстро, но осторожно… Остались позади склон первой сопки, два ряда проволочных заграждений, а вокруг по-прежнему было спокойно и тихо. Бледным отблеском светила луна.
Взвод двигался углом вперёд, и когда Ломов оглянулся, довольная улыбка скользнула по его лицу: он был остриём боевого строя.
Вдруг справа раздался одиночный выстрел, за ним — автоматная очередь. Одна за другой в воздухе поднялись три белые ракеты и, рассыпаясь, осветили местность.