Изменить стиль страницы

— Что ж промолчал тогда?

— Тебе сказать не моги, сразу бр-бр-бр.

— Напугался, выходит? — с иронией спросил Борисов, прищуря и без того узкие глаза.

— Да не так, чтоб очень… — спокойно сказал Шубный. — Совесть твоя, о которой говоришь, тронула меня, вот и не сказал ничего…

Ира поставила на тумбочку маленькое зеркальце, чуть присела и, пригладив на висках короткие завитки волос, вышла в коридор.

В стационаре наступило то время, когда дежурный врач обычно садился к столу около лампы и читал книгу или чутко дремал в дежурной комнате. Медсестра в последний раз заглядывала в палаты и уходила в перевязочную, где до рассвета бодрствовала всю долгую осеннюю ночь, чутко прислушиваясь к тревожным стонам раненых.

Совершив вечерний обход, Ира подошла к палате, в которой лежал Ломов, и задержалась около двери. Ею овладело такое чувство, которое бывает перед встречей с человеком, давно ставшим хорошим другом. В самом деле, в первые дни жизни в Заполярье между нею и Сергеем Ломовым завязалась искренняя дружба. Вместе они восхищались морем, скалистыми, сурово-величавыми сопками. Ире было жаль, что дружба так неожиданно прервалась. И вот новая встреча. Но какая… Сережа ранен. Ранена и её новая, единственная подружка на Рыбачьем — Евстолия…

Девушка осторожно открыла дверь и вошла в палату. На тумбочке слабо горела лампа, освещая белую повязку и лицо спящего Ломова. Спали и его соседи по койкам.

«Какой у него большой открытый лоб… А как он вдруг осунулся…» — подумала Ира, глядя в лицо Ломова, и ей стало жалко его.

Ира присела было на табурет. Но жалость, сострадание, пробудившись в ней, вызвали желание что-то делать. Она встала, разгладила салфетку на тумбочке, взяла недокуренную папиросу и уже хотела было смять её в руке, но, подумав, положила на перевернутый стакан. Неожиданно она вздрогнула, отдёрнула руку и снова торопливо опустилась на табурет.

Сергей уже не спал. Его глаза весело, с радостным удивлением смотрели на девушку.

— Я помешала, да? — спросила Ира.

— Нет, не помешала. Мне снилось, что мы были с тобой в Доме флота в Полярном вот, проснувшись, я не мог понять, как мы очутились здесь.

Ира улыбнулась.

— Лежи спокойно, поправляйся, — она хотела уйти, но Сергей удержал её за руку.

— Когда ваша делегация уехала, — сказал он, — такие скучные дни потянулись в гостинице. Еле дождался назначения. Но как ты оказалась в нашей бригаде? Это же чудо.

Ира рассказала Сергею, как делегация сибиряков приехала на Рыбачий и как она с разрешения командующего осталась в бригаде.

— Я очень переживала, что не успела тебе оставить свой адрес. Так неожиданно мы уехали, — закончила она свой рассказ.

Ира говорила, наклонившись над Сергеем, и он, слушая, чувствовал её тёплое дыхание.

— Ты помнишь, читал мне стихи? — неожиданно спросила она и тихо продекламировала:

…Друзья, друзья! На новых перепутьях, —
Пройдут года, — мы встретимся опять,
Обнимемся, друзья мои, пошутим
И по старинке по цигарке скрутим,
Затем начнём о прошлом вспоминать.

— Встретились… Все ещё не верится, что встретились, — задумчиво сказал Ломов, садясь на койке и плотнее закрываясь халатом.

Из соседней палаты кто-то громко позвал «Сестра!», потом донёсся короткий стон, и снова наступила тишина. Ира порывисто встала, но тут же нагнулась к Сергею, посмотрела ему в глаза. Она хотела сказать ему что-то ласковое, приятное, но покраснела, смутилась и торопливо вышла из палаты.

ГЛАВА 7

Наступила неожиданная оттепель. Из-под талого снега пробивался жёлто-красный, кое-где ещё зелёный покров прибрежных сопок. Спокойное море дымилось легким туманом, скрывая горизонт. Стояла тишина. Только иногда чайка с разлёта вдруг громко вскрикивала над берегом и падала с высоты в море.

Тишина казалась Ломову напряжённой и грозной, как будто вот-вот воздух разрежут торжественные звуки победного марша и поплывут они неудержимой лавиной на «большую землю», увлекая за собой наступающие части.

Главный врач разрешил выписать Ломова. Но, как нарочно, сестра-хозяйка стационара после обеда уехала в прачечную и ещё не возвратилась. Мучительно долгими показались Сергею часы ожидания, пока выдадут обмундирование.

Великанов сидел на койке Ломова, тоже нетерпеливо прислушивался к каждому стуку: вот-вот в клубе должно начаться вручение наград.

— Ты знаешь, какого немца схватил Борисов? — спросил Великанов. — Командира батареи, которую мы уничтожили. Охотно рассказывает обо всём. «Язык», что называется, пальчики оближешь.

— Да, конечно, — рассеянно ответил Ломов.

— И чего ты задумался, никак загрустил? — кладя руку на плечо Ломова, сказал Великанов. — Радоваться надо: может, через несколько минут тебе комбриг правительственную награду вручит.

— За то, что меня ранило, чуть-чуть царапнуло по голове?

— Нет, не за это. Иначе бы меня и не посылали за тобой… Вчера интересный разговор слышал у тебя во взводе. Захожу в землянку, смотрю — матросы окружили Борисова и Шубного. С чего у них спор зашёл — не знаю, только слышу, Борисов говорит Шубному: «При всех повторю, ротозей ты! На берегу перед высадкой агитировал: «Должны мы беречь командира от всех случайностей, пока не обвыкнется». И уберёг, Фома Кузьмич».

— Это кого же, меня? — спросил Ломов, смущаясь и радуясь в одно и то же время.

— Уж не знаю, о каком командире у них был разговор, — с улыбкой ответил Великанов. — Удивительно только, Шубный всегда был такой говорун и шутник, а тут промолчал и только развел руками. Вот какие дела, Сережа.

— Не слышно, когда наступление будет? — Ломову хотелось перевести разговор на другую тему.

— Скоро, — ответил Великанов, поправляя очки. — Сегодня с командиром роты решали вопросы подготовки к наступлению. Да, забыл сказать, в бригаду большое пополнение прибыло. Мы теперь процентов на двести укомплектовались.

В палату вошла сестра-хозяйка. Великанов помог Ломову одеться, и они торопливо, чуть ли не бегом, вышли из стационара.

…Клуб бригады находился за штабом, в стороне от других землянок. Около входа в клуб росла кривая одинокая берёзка. Она как бы специально была посажена здесь в мирное время, чтобы прохожий брался за неё рукой, поднимаясь по каменным уступам. От рук на белой коре образовалось тёмное кольцо. Берёзка кланялась своими ветвями прохожим, теряя ещё зелёные листья.

На земляном полу клуба в пять рядов стояли скамейки, за ними шли сидения из торфа. Пришли бригадные разведчики, автоматчики, сапёры, офицеры штаба. На низкой сцене стоял стол, накрытый красным полотном. Часто стучал смонтированный недавно моторчик, слабо горели лампочки.

Растокин заканчивал вручение наград. Раздавались звонкие аплодисменты.

Ломов с Великановым сели на свободные места около входа. И не успели ещё осмотреться по сторонам, как Сергею послышалось, будто назвали его фамилию.

— Иди, чего сидишь, комбриг ждёт, — Великанов подтолкнул растерявшегося Ломова.

Сергей встал и неторопливо пошёл к сцене. Он остановился около комбрига и, когда услышал поздравление с наградой орденом Красного Знамени, почувствовал, как учащенно забилось сердце и кровь прилила к лицу. Аплодисменты прокатились по низкой землянке. Ломов сошёл со сцены. Он смотрел на присутствующих, но лица расплывались.

Ира Вахрушева с застывшей улыбкой наблюдала за Сергеем, хотела, чтобы он заметил её, сел рядом. Девушка даже чуть привстала со скамейки, но Ломов, растерянный и счастливый, прошёл в конец клубной землянки и сел рядом с Великановым.

Внезапно голоса и аплодисменты смолкли. Больно сжались сердца моряков, когда Растокин зачитал приказ о посмертном награждении матросов, погибших в бою. Все встали. В эту минуту вспомнили многих, кто отдал жизнь за Родину.