Со стороны Кронштейна было выставлено также привычное для здешних мест угощение — ящик говяжьей тушенки 1963 года выпуска и что-то мучное приготовленное здесь же, на дизельном топливе и местной закваске.

Взглядом полководца перед генеральным сражением Кронштейн обвел соколиным взором колченогий стол. Что-то его не устроило в линии построения. Достал он бутылку одеколона «Сирень», от которого мы отказались, и канистру местной «брагульки», почему-то именно так назывался сваренный духмяный самогон из забродившего яблочного повидла. Только потом до меня дошло, что это лакомство в арктических условиях было лучше и вкуснее любого коллекционного коньяка на материке. Выпьем товарищи! За Родину — нашу заботливую мать!

Спирт штука коварная. Тот, кто им не угощался, и из любительской лиги в профессиональную не перешел, с непривычки так описывает свои ощущения: «Слепил из своего дерьма коника и катаюсь на нём, а после джигитовки, лежу обоссаный на полу и пуще прежнего гажу под себя».

Адьюнкт Федя, любящий и знающий толк в чревоугодии, но не знающий меры в еде и питье, чтобы потом не безобразничал, был переведен на смягчённый вариант спиртового довольствия — 30 % спирта в кружке разбавляется 70 % воды, пьётся не более 100 граммов за один заход.

При помощи огромного усилия силы воли, передовая пятилитровик спиртяшки на стол, голосом пламенного чешского героя Юлиуса Фучика пришлось предостеречь собравшихся: «Люди, я любил вас! Будьте бдительны!». Увидев, что никто ни ухом, ни рылом, не проявил интерес к предупреждению и по-прежнему продолжают таращиться на загадочную емкость с наглухо задраенным Джином, пришлось сурово процитировать классика Сергея Д. «Чем бы не закусывал, блевать все равно будешь винегретом». Всё это для собравшейся братии звучало, как если бы я начал голодному объяснять с медицинской точки зрения вопросы о вкусной, но безобразно вредной пище: копчёной колбасе, сливочном масле и хрустящем, недавно испечённом каравае…

И на этот раз, только за счёт нанесения сокрушительного вреда здоровью, радикально всем коллективом улучшали собственное настроение и самочувствие. Ты хочешь узнать, где находится ад — найди место, где отсутствует любовь и на столе не стоит графин спирта — он там. В настоящий момент, не глядя на то, что из под двери задувал ветерок и беседа пока не склеивалась, райские кущи все более настойчиво обволакивали нас.

Я и не обратил внимания, как выпили по третьей, и перешли к выкуриванию табакосодержащих бумажных палочек. Что под спирт также было не разумно. Дальше всё пошло, по накатанной колее. Под разговоры, тушенку и тонкие блины (!!!) вместо хлеба, приступили к главному лакомству вечера, это задушевная беседа в прокуренном, проспиртованном помещении. Говорили в основном Жоржер и Егор. Я помалкивал, впитывал информацию, а Федя, раз не дают нормально выпить, был занят поеданием говяжьего лакомства из промасленных и покрытых солидолом банок.

Из токования двух поседевших тетеревов я понял следующее, а потом дорисовал остальной ход событий.

После консервации станции РЛС П-14 (для меня эта аббревиатура ничего не объясняла и не говорила) оставшееся имущество стали нагло растаскивать дикие полярники, белые медведи и песцы, эти доедали все, что оставалось после больших особей. Якобы перед вылетом на Большую землю, а ждал он его у полярников, еще раз наведался на место родной части. Увидел надвигающуюся разруху, увернулся от голодных медведей… Потом махнул рукой, плюнул, мол всё равно не моё и улетел. Но, не пробыв в родной деревне на Вологодчине и двух месяцев, вернулся назад. Пенсии хватало, она исправно со всеми надбавками капала на банковский счёт, жена поддержала, правда осталась ближе к цивилизации на Диксоне.

В администрации Диксона предложили заняться организацией исправительно-трудовой коммуны, куда люди будут собираться без принуждения, а токмо по своей воле. Он с радостью согласился, так как здесь же все свое, тем более заработок предложили хороший. Выдали рацию, бочку солярки и ракетницу. Наказали полярникам из-за будущего спецконтингента без оружия по острову не ходить. Но основное было в том, что разрешили вскрыть продуктовые склады и питаться оттуда. На складе продуктов было лет на триста-четыреста вперед. В условиях вечной мерзлоты, особо волноваться по поводу сальмонеллеза не стоило, это тебе не шаурма из человечинки, купленная на площади у трёх вокзалов.

Жорка интересовался закрытой шахтой, где стояли зеленые ящики, но Егор очень ловко выворачивался и ничего об этом не говорил.

В конце застолья, когда слово мама выговаривали с трёх попыток, а все имеющиеся глаза в организме были залиты до основания, началось самое интересное. В городских условиях это интересное носит название банальная драка, а здесь все тоньше и деликатнее: воспоминания и рассказы о старых мелких и больших обидах.

Егор, краснея от натуги и человеческой искренности, прямо задал вопрос, или укорил бывшего сослуживца одной, на первый взгляд ничего не значащей и только им обоим понятной фразой:

— Вот ответь мне подонок… — он даже не попытался подняться с табуретки, но говорил сквозь дым, чадя и потрескивая цигаркой. — Почему ты так плохо (он сказал слово, рифмующееся со словами взятыми «из штата Айова») относишься ко всему что тебя окружает?

Георгий делал вид, что спит и даже похрапывал. Казалось, Егор на это не обращал никакого внимания и продолжал в той же тональности:

— Зря ты меня, Жорка, в третий и последний раз, закрыл на лютом морозе в нашем сральнике.

Я понял, что речь (в третий уже раз в этом повествовании — прим. автора) зашла опять о туалете.

Тот к кому обращались, ни чуть не стушевался, прекратил храпеть и ковыряясь вилкой в зубах, ушел, как говориться в полный отказ:

Это не я, — пропихивая вилку в следующую расщелину, в охотку втянулся в разговор он, — хотя и очень сожалею, что ты отморозил главное мужское достоинство и богатство — свои небритые «богатырские» яйца.

Если бы этот хохмач, после этого не стал смешки строить, разговор, как это бывает у нормальных пьяных мужиков, плавно перешел бы на женщин, с разными хвастливыми воспоминаньями. Но Жорка, еще пуще завёлся и зашелся в истерическом хохоте переходящим в конское ржанье, чем и усугубил свое положение, получив табуретом по голове.

Ну, так и что же? Глядя на глубоко загорюнившегося Жорика, ничего кроме «Милые бранятся, только тешатся» — в голову не шло. Егор, увидев кровь на чужой голове и её отпечаток на своём табурете, рухнул рядом.

Аптечку я нашёл быстро. Обработал рану перекисью водорода, прижег по краям йодом, перебинтовал. Хотел этому придурку, своему товарищу в хождениях по мукам, наложить тугую повязку на шею, потом плюнул и не стал. Егору нашатырь нюхать также не дал, неча баловать.

Спирт ребятки, чем хорош, своей предсказуемой сущностью и полным выжиганием мозга. Если в процессе сна ты не обмочился и мокрость в штанах отсутствует, ты и не вспомнишь о том, что вчера были какие-то инциденты.