Глава 9. ИЗ КАНАВЫ ПОДНИМАЕТСЯ ГЕКТОР

С минуту Гэбриель стоял недвижно, собираясь с мыслями; потом медленным шагом, тщательно оглядывая все углы, двинулся в глубь штольни. Пройдя так футов сто, он, к великому своему облегчению, обнаружил Гемлина; Джек сидел в боковом забое, прислонясь к стене. Он был лихорадочно возбужден и заявил, что все это время просидел на старом месте, где его оставил Гэбриель; тот не возразил ни слова, считая, что раненый опять бредит. Когда Гэбриель сказал, что настало время двигаться, Джек с готовностью согласился, подчеркнув при этом, что его переговоры с убийцей Виктора Рамиреса закончены и он может теперь с легким сердцем перебраться в сумасшедший дом. Гэбриель, не медля ни минуты, поднял Джека на руки и вытащил его из штольни. На свежем воздухе оба почувствовали себя лучше. Джек мирно покоился в могучих объятиях Гэбриеля и даже на время перестал жаловаться, что с ним обращаются, как с малым ребенком. А Гэбриель шел да шел вперед уверенным размашистым шагом горца; перебрался через канаву; одолел крутой подъем и вступил наконец под сень гигантских сосен Ручьевого холма. Здесь до самого рассвета беглецы могли считать себя в безопасности.

Набрав сосновых веток и благоухающей хвои, Гэбриель соорудил мягкое ложе для раненого, но, как он и предвидел, лихорадка Джека к ночи усилилась. Дыхание у него стало неровным; он принялся что-то быстро, сбивчиво рассказывать про Олли, про Рамиреса, про красавицу, портрет которой висел у него на шее, про Гэбриеля и вдобавок еще про какого-то никому не ведомого человека, существовавшего, как видно, лишь в его воспаленном воображении — Джек считал его своим доверенным лицом. Раз или два он принимался громко кричать, а потом, к величайшему ужасу Гэбриеля, пустился петь. Гэбриель не сумел вовремя прикрыть ему рот рукой, и Джек исполнил начальную строфу из популярной местной баллады. Стремительный горный поток, бурля и клокоча, словно аккомпанировал ему; раскачивающиеся на ветру сосны потрескивали и скрипели в унисон; долготерпеливые звезды над головой взирали безмолвно и сочувственно. Вдруг в лощине, внизу, — или то почудилось Гэбриелю? — словно эхом отозвался подхвативший песню голос. Гэбриель застыл от тревоги и от восторга одновременно. Уж не бредит ли он тоже? Или то в самом деле голосок Олли? Раненый рядом с ним не замедлил исполнить вторую строфу баллады; голос снизу с живостью отозвался. Сомнений больше не было. Гэбриель поспешно сгреб в кучу сухие ветки и шишки и зажег их. Пламя взвилось кверху; в зарослях кустарника послышался треск, показались две фигуры; еще через минуту, раньше, чем медлительный Гэбриель успел опомниться, задыхающаяся от бега Олли бросилась к нему в объятия, а верный Пит, еле сдерживая рыдания, упал на колени возле своего израненного, бесчувственного господина.

Олли первой обрела дар речи. Как всякая женщина в подобной ситуации, она прежде всего постаралась установить, что не несет никакой ответственности за все, что случилось, и потребовала выдачи виновников.

— Почему ты не сообщил нам, где вы находитесь? — спросила она самым капризным тоном. — И что вы делаете здесь, в темноте, в лесу? Как ты мог бросить меня одну в Уингдэме? Почему ты не позаботился разжечь костер, пока я не запела?

А Гэбриель, как и всякий мужчина в подобной ситуации, даже и не подумал отвечать на ее вопросы, а только повторял, сжимая ее в объятиях:

— Ах ты, моя малютка, пришла наконец к братцу Гэйбу, благослови тебя господь!

Ну, а мистер Гемлин, как всякий сумасшедший — мужчина ли, женщина, неважно в данном случае, — гнул свое: для начала он возобновил прерванные было вокальные упражнения.

— Он бредит, Олли, — виновато объяснял Гэбриель, — у него рана в ноге. Пытался спасти меня, хотя я этого нисколько не заслуживаю. Это ведь он пел давеча.

Тут Олли, повинуясь непреложным законам женского поведения, разом перешла от праведной непогрешимости к самой непростительной опрометчивости. Она кинулась к лежавшему Гемлину.

— Ах, что с ним, Пит? Он не умрет?

И Пит, не веривший ни в чье врачебное искусство, кроме своего, ответил озабоченно:

— Дела так себе, мисс Олли, это уж факт; но раз я здесь, я буду его лечить. С благословения всевышнего, понадеемся на лучшее. Ваш брат добрый человек и смыслит кое-что в уходе за больными, но, чтобы пользовать массу Джека, ему не хватает профессиональных навыков.

Пит расстегнул саквояж, извлек оттуда походную аптечку и принялся рыться в ней с видом домашнего врача, вызванного к больному, увы, после того, как самонадеянный деревенский лекарь наделал уйму досадных промахов.

— А как же ты разыскала нас? — спросил Гэбриель, безропотно уступая Питу роль сиделки. — Откуда ты узнала, где мы прячемся? И как решилась пуститься на поиски? Впрочем, ты ведь у меня умница, Олли, и такая смелая девочка!

Гэбриель с обожанием поглядел на сестру.

— Только я проснулась в Уингдэме, Гэйб, и узнала, что Джек уехал, вдруг, откуда ни возьмись, является ко мне адвокат Максуэлл и задает целую кучу вопросов. Я сразу поняла, Гэйб, что ты что-нибудь да натворил, и, прежде чем отвечать, заставила его все рассказать мне по порядку. Я пришла просто в ужас, Гэйб! Тебя обвиняют в убийстве! Да ведь каждый знает, что ты и мухи не обидишь! В убийстве этого мексиканца! (Я сразу невзлюбила его, Гэйб; если бы ты в то время получше присматривал за мной, вместо того чтобы лечить ему ногу, вообще ничего бы не случилось!) А Максуэлл — свое: спрашивает меня про Жюли, не враг ли она тебе? Но я-то ведь отлично знаю, Гэйб, что она любит тебя больше всего на свете! В общем, всякая такая ерунда! Когда он понял, что ничего от меня не добьется, то сказал Питу, чтобы мы поскорее ехали к тебе, что виджилянты хотят захватить тебя прежде, чем начнется судебное разбирательство; что он будет требовать, чтобы тебя перевели в другой округ; но что они никогда не решатся тронуть тебя, пока буду я, — поглядела бы я, как они посмели бы! — и чтобы мы ехали сию же минуту! И Пит — белее человека, чем этот старый негр, я еще не видывала, Гэйб! — сразу сказал, что едет со мной; он хотел разыскать Джека; он сказал, что для того, чтобы схватить тебя, им придется сперва убить Джека: и мы поехали, Гэйб! Приехали мы — тебя нет; и шерифа нет; и виджилянтов нет; главных всех убило землетрясением, остальные — попрятались. (Какое страшное землетрясение, Гэйб! А мы в пути и не заметили его совсем!) И тут подходит китаец и дает нам твою записку…

— Какую записку? — прервал ее Гэбриель. — Я не писал никакой записки.

— Не ты, значит, он, — возразила Олли, указывая на Гемлина, — а там прямо сказано: «Ваши друзья — на холме Конроя». Ты что, совсем одурел, Гэйб? — топнула ножкой Олли, возмущаясь непонятливостью брата. — Вот и пошли мы вместе с Питом, услышали голос Джека — экая глупость петь среди ночи! — и разыскали вас.

— Как хочешь, Олли, а никакой записки я не писал, — упрямо повторил Гэбриель.

— Чудак ты право, Гэйб, — возразила практически мыслящая Олли, — какая разница, кто ее написал? Важно то, что, прочитав записку, мы вас нашли. — Она пошарила в кармане. — Да вот и записка.

Она протянула Гэбриелю листок бумаги, на котором было написано карандашом: «Ваши друзья будут ждать вас вечером на холме Конроя». Почерк был незнакомый; даже если Джек и написал записку, как умудрился он отослать ее без его, Гэбриеля, ведома? С той минуты, что они покинули здание суда, он отлучился только раз, и то совсем ненадолго, когда вел разведку у выхода из штольни. Гэбриель ничего не мог понять; эта анонимная записка совсем доконала его; он молчал и лишь растерянно потирал себе лоб рукой.

— О чем же теперь горевать, Гэйб? — ласково спросила Олли. — Виджилянты, те, что остались живы, убежали кто куда; шерифа тоже нигде не видно; все напуганы землетрясением, и им не до тебя; только ведь и разговору что о подземных толчках и разрушениях. (Да, позабыла совсем тебе сказать, жила наша на холме Конроя ушла под землю, и рудник теперь не стоит ни цента!) Никто сейчас даже и не вспомнит про нас, Гэйб. Завтра на рассвете у спуска в Ручьевую лощину мы сядем в фургон; Пит обо всем уже договорился. Пит сказал, что мы поедем в Стоктон, оттуда во Фриско и потом в одно местечко, которое называется Сан-Антонио, — там сам дьявол нас не сыщет, — и будем мы там жить да поживать: я, ты и Джек; а тем временем дело это забудется. Джек выздоровеет. Жюли вернется домой.