Страж вздохнул с облегчением, когда к ним заявился Джо Холл, шериф.

— Вас желает видеть один джентльмен, — сказал он Гэбриелю, — можете беседовать с ним до самого отъезда. — Повернувшись к стражу, он добавил: — А вы заберите стул и сядьте за дверью. Это адвокат арестованного.

Удивленный Гэбриель поднял голову. Вслед за шерифом в комнату вошел юрист Максуэлл. Подойдя к Гэбриелю, он с суровой сердечностью протянул ему руку (должно быть, только что за дверью он смахнул ею с лица последние следы веселости).

— Не рассчитывал, что мы встретимся так скоро, Гэбриель. Как только мне рассказали обо всем и сообщили, что наш приятель Холл получил ордер на ваш арест, я немедленно пустился в путь. Если бы не охромела лошадь, непременно обогнал бы его. — Он помолчал, потом пристально поглядел на Гэбриеля. — Что скажете?

Гэбриель поглядел на него в ответ, но не произнес ни слова.

— Я подумал, что вам потребуется адвокат, — сказал Максуэлл; потом, чуть поколебавшись, добавил: — Мне кажется, я подойду для этого лучше других, поскольку знаю некоторые обстоятельства, предшествовавшие убийству.

— Какие обстоятельства? — спросил Гэбриель с тем же хитрым выражением во взгляде, которое уже повредило ему в общественном мнении.

— Черт побери, Гэбриель, — сказал Максуэлл, нетерпеливо поднимаясь со стула, — зачем повторять нашу первую с вами беседу? На этот раз дело посерьезнее и может обернуться для вас самым печальным образом. Задумайтесь на минуту. Вчера вы обратились ко мне как к юристу, чтобы я перевел всю вашу собственность на имя вашей жены: вы сказали, что уезжаете и больше не вернетесь в Гнилую Лощину. Не стану допытываться у вас, зачем вы приходили ко мне и зачем вели этот разговор. Хочу только подчеркнуть, что никому, кроме меня, этот разговор неизвестен. А если вы спросите меня как юриста, то скажу, что в свете предъявленного вам обвинения он приобретает чрезвычайную важность.

В ожидании ответа Гэбриеля Максуэлл привычным движением руки стер улыбку, замешкавшуюся в уголках его рта. Гэбриель хранил молчание.

— Гэбриель Конрой, — сказал юрист Максуэлл, впадая вдруг в просторечие Гнилой Лощины, — вы что, набитый дурак?

— Вот именно, — ответил Гэбриель с готовностью человека, которого просят подтвердить самоочевидную истину. — Именно так.

— Я нисколько не удивился бы, черт меня побери, — раздраженно подхватил Максуэлл, — если бы это было именно так. — Он умолк, как будто устыдившись своей вспышки, потом заговорил более спокойно и рассудительно: — Что ж, Гэбриель, если вы не желаете исповедаться мне, я исповедаюсь вам. Полгода тому назад я счел вас самозванцем. Полгода тому назад женщина, являющаяся в настоящее время вашей женой, обвинила вас в самозванстве, в том, что вы присвоили себе имя и права, вам не принадлежащие; что хоть вы и называете себя Гэбриелем Конроем, но она, Грейс Конрой, сестра истинного Гэбриеля Конроя, заявляет, что вы лжете. Она представила доказательства, свидетельства, — черт бы их все побрал! — продолжал свою речь Максуэлл, вздымая руки горе, словно актер, участвующий в мимическом представлении. — Не думаю, чтобы в то время нашелся хоть один юрист, который отказался бы поддержать ее иск, не счел бы ее доказательства достаточно вескими. Я отправился к вам; вы, конечно, помните нашу беседу. Вы помните и соглашение, к которому мы пришли. Должен вам сказать, что второго человека, столь убедительно признающегося в своей вине, не будучи виновным, мне не приходилось встречать. Пойдем дальше! Олли открыла мне глаза на причину вашего тогдашнего поступка; но обвинение, выдвинутое против вас, осталось непоколебленным; права этой женщины по-прежнему казались мне неоспоримыми. И вот она является ко мне и говорит, что вы человек, спасший ее, рискуя собственной жизнью, и что она считает неудобным начинать сейчас против вас судебное дело. Когда, несколько позже, она сообщила мне, что чувство благодарности, испытываемое ею к вам, переросло — ну, как бы сказать? — в нечто большее, что вы помолвлены и она склонна забыть о вашем дурном поступке, я подумал: что ж, черт побери, это очень по-женски; я ей поверил. Я не подозревал ее ни в чем, считал по-прежнему, что ее обвинения против вас справедливы. Да, сэр, все полгода я считал вас баловнем судьбы, облагодетельствованным легкомысленной женщиной. Я видел, что она любит вас, считал, что вы играете на ее чувстве. Да, я так считал, черт меня побери! Так вот, если вы признались, что вы набитый дурак, не следует ли и мне признаться, что я дурее вас вдвое?

Он умолк, смахнув рукой набежавшую улыбку, потом заговорил снова:

— Впервые я заподозрил неладное вчера, когда вы попросили меня перевести ваше имущество на имя жены и заявили, что уезжаете навсегда. Когда я узнал, что возле самого вашего дома убит мексиканец — а это был один из свидетелей, выставленных вашей женой — когда мне сообщили о вашем бегстве и о внезапном исчезновении миссис Конрой, мои подозрения стали складываться в цельную картину. Когда же я прочитал записку, посланную вам вчера вечером вашей женой и найденную сегодня утром рядом с трупом, последние мои сомнения улетучились.

С этими словами он вынул из кармана сложенную записку и вручил Гэбриелю. Гэбриель взял ее равнодушно и развернул. Это была та самая записка от жены, полученная им вчера вечером. Не выпуская записки, он извлек из кармана нож и принялся ковырять им в своей трубке. Потом, помолчав, осторожно спросил:

— А как же она к вам попала?

— Нашла ее Сол Кларк, отдала миссис Маркл, а та вручила мне. Таким образом о записке знают трое; все ваши друзья.

Снова воцарилось молчание. Гэбриель продолжал ковырять в трубке. Мистер Максуэлл смотрел на него с интересом.

— Ну, — сказал он наконец, — каков будет ваш план защиты?

Гэбриель принял сидячее положение и принялся выбивать трубку, постукивая ею по ножке кровати.

— А скажите, — спросил он очень серьезно, — каков, по-вашему, должен быть мой план защиты? Скажите, как адвокат, видавший немало подобных дел на своем веку, скажите мне, как человеку, который готов заплатить за совет хорошие деньги, каков здесь может быть план защиты?

И он опять улегся на кровать, продолжая глядеть на юриста серьезным внимательным взглядом.

— Мы надеемся доказать, — сказал Максуэлл, на сей раз не тая улыбки, — что, когда вы ушли из дома и явились ко мне в контору, убитый человек был еще жив и находился в гостинице; что он отправился на холм Конроя задолго до вас; что вы попали туда лишь к вечеру, когда убийство уже совершилось, — на это обстоятельство указывает слово «тайна» в загадочной записке вашей жены; что по той или иной причине она пожелала, чтобы подозрение пало на вас; что в записке она имеет в виду некий факт, ведомый ей, но неведомый вам.

— Она уже знает, что произошло, а я еще даже не слышал, — спокойно комментировал Гэбриель.

— Вот именно! Теперь вы понимаете все значение для нас этой записки!

Гэбриель помолчал, потом не спеша распрямился во весь свой огромный рост, подошел к открытому окну и, прежде чем юрист успел вмешаться, разорвал записку в мельчайшие клочки и выбросил вон.

— Теперь эта записка не будет иметь значения, — спокойно пояснил он, укладываясь снова на кровать.

Адвокат Максуэлл остолбенел. В растерянности он даже позабыл сделать обычное движение рукой и взирал на Гэбриеля с нервной улыбкой на губах, словно тот отмочил невесть какую веселую шутку.

— Если вы ничего не имеете против, я расскажу вам, какой я придумал план защиты, — сказал Гэбриель извиняющимся тоном, раскуривая свою трубку. — Понятное дело, я не берусь равняться с вами; не хочу я и просить скидки с причитающегося вам гонорара. По-моему, вы должны обратиться к судье и рассказать ему примерно такую историю: «Человек, стоящий перед вами — это вы обо мне говорите, — игрок, отчаянный игрок, не знает в игре никакого удержу, когда видит карты, готов на все. О его несчастной страсти знает весь поселок, знает, конечно, и его жена, Жюли. С Виктором Рамиресом они встретились за игорным столом и крепко поспорили насчет каких-то там правил игры. Один свое твердит, другой — свое. И вот Рамирес обвинил Конроя в плутовстве, а Конрой ударил мексиканца ножом». Нет, так, пожалуй, не пойдет, — прервал сам себя Гэбриель. — Получается некрасиво, как вам кажется? Он ведь послабее меня и росточка маленького, вроде вас. Нет! Мы расскажем другую историю. На меня напало сразу семеро; Рамирес и дружки его облепили меня со всех сторон, мы дрались отчаянно целый час. Потом мне пришлось туго, и я полоснул его ножом. Вот и вся история! Теперь надо объяснить, почему я скрылся? Вы скажете, что я, увлекшись дракой, совсем позабыл, что наутро непременно должен быть в Сакраменто; а как вспомнил, то побежал что было прыти. Могут спросить и о том, куда делась Жюли. Тут вы скажете, что она совсем потеряла голову, когда я не вернулся домой, и в ту же ночь отправилась меня искать. Конечно, в речи вы разукрасите все это, какие-нибудь стишки вставите, шпильки против обвинителя, ну, словом, как у вас в суде полагается.