— Благодарю вас, что вы даете мне возможность выполнить свой долг, не отказывая себе в то же время и в удовольствии. Если ваш гонец достаточно проворен и надежен, беспокоиться не о чем. Я охотно останусь.
Она бросила на него быстрый взгляд и улыбнулась Должно быть, этот маленький надменный рот, эти темные печальные глаза не были приучены к улыбке. На словно затененном лице сверкнули зубки ослепляющей белизны. Улыбка пропала, оставив две ямочки на светло-коричневых щеках и влажный блеск в глубине темных глаз. Кровь бросилась в лицо Артуру.
— В соседней комнате вы найдете письменные принадлежности. Диего придет к вам за письмом, — сказала донна Долорес. — Мы скоро увидимся. Благодарю вас.
Она протянула маленькую коричневую руку. На мгновение Артур склонился над ней и, чувствуя, как сильно колотится у него сердце, удалился в соседнюю комнату. Как только дверь за ним закрылась, донна Долорес сложила веер, упала на софу и торопливо позвала:
— Мануэла!
Старуха с встревоженным лицом бросилась к софе. Но она опоздала. Госпожа ее лежала без чувств.
Глава 7. ЛИСТОК ИЗ ПРОШЛОГО
В письме к компаньонам Артур кратко объяснил причины задержки, закончил же фразой: «Срочно разыщите в архивах все, связанное с дарственной грамотой на имя Деварджеса».
Едва он кончил письмо, в комнату вошел готовый в путь Диего. Когда он удалился, Артур остался один, с нетерпением ожидая появления донны Долорес. К его немалому разочарованию, в комнату степенной походкой, подобно темноликому призраку, вошел сумрачный мажордом и, не промолвив ни слова, жестом, достойным Командора из оперы Моцарта, пригласил Артура следовать в отведенную ему комнату. В согласии с общей солнцебоязнью, которой страдает испано-калифорнийская архитектура, комната была узкой и длинной, с низким потолком, погруженная в полумрак; два зарешеченных окна по обе стороны двери глядели в коридор и далее на внутренний дворик; напротив, в толще стены было пробито крохотное отверстие наподобие бойницы, через которое можно было узреть бескрайнюю, сияющую на солнце равнину. Немеркнущий, беспощадно режущий глаз дневной свет не допускался в келью; безумный, ни сна, ни отдыха не ведавший ветер, день и ночь бившийся в унылые стены, тоже не мог дать знать о себе в глубокой раздумчивой тишине этих монастырских покоев.
Но на тешащем душу аскетическом фоне особенно сильное впечатление производила характерно-испанская роскошь обстановки. В занавешенном алькове стояла громадная кровать красного дерева с желтым шелковым покрывалом, сплошь расшитым розовыми и пурпурными цветами. Простыня и наволочки были оторочены дорогим кружевом. Возле кровати и перед мягким креслом на темном деревянном полу лежали ковры варварски яркой расцветки, а у глубоко врезанного в стену очага была брошена огромная медвежья шкура. Над очагом висело распятие из слоновой кости с золотом; по стенам — изображения святых и мучеников вперемежку с современными гравюрами.
Артура удивило, что на всех картинах светского содержания неизменно был изображен зимний пейзаж. Монастырская гостиница на Сен-Бернаре, горный перевал в Австрийском Тироле, русские степи зимой и снежная равнина в Норвегии совокупно понизили для впечатлительного Артура температуру в комнате на несколько градусов. А небольшая акварель с изображением альпийской фиалки так тронула его, словно цветок напомнил ему о каких-то позабытых тревогах.
Донна Долорес прислала сказать, что не может выйти к столу из-за нездоровья, и обед прошел торжественно и уныло. Хозяева дома были представлены родственником покойного дона Хосе Сальватьерра, который, распространяя застарелый запах табака, пытался комментировать некоторые давно позабытые политические события. Артур, разочарованный отсутствием донны Долорес, сурово глядел на собеседника и беспощадно пресекал даже малейшую попытку перевести разговор на дело, по поводу которого был сюда приглашен. Позже, не дождавшись никаких вестей от донны Долорес и выкурив послеобеденную сигару, он начал сожалеть, что остался, и пришел в ярость, припомнив, почему именно он так поступил. Он стал уже размышлять, как выбраться отсюда, и даже подумал, что было бы недурно нанести неожиданный визит миссис Сепульвида, когда неожиданно вошла Мануэла.
— Не угодно ли будет дону Артуро почтить донну Долорес беседой и советом?
Дон Артуро почувствовал, что краснеет, и был не вполне уверен, что как раз в данный момент сумеет дать своей клиентке достаточно разумный и дельный совет, однако, слегка кивнув индианке, последовал за ней. Они прошли в ту же комнату, где он был ранее. Можно было подумать, что донна Долорес не шевельнулась с тех пор, как он ушел — настолько неизменными были и вся окружающая обстановка, и ее поза на софе. Когда он почтительно приблизился к ней, то ощутил прежний аромат и почувствовал то же непонятное магнетическое действие ее темных глаз, призывавшее его, наперекор его желанию, глядеть на нее в упор.
— Вы, должно быть, презираете меня, дон Артуро. У вас на родине крепкие подвижные женщины, а я мала, слаба и ленива к тому же, да простит меня пресвятая дева! Но я — после тяжкой болезни и чувствую себя еще не вполне здоровой. Да и привыкла я к такой жизни. Я провожу здесь целые дни, дон Артуро, в полном безделье. Это совсем невесело, уверяю вас. Все гляжу да жду чего-то. И так день за днем. А дни похожи один на другой.
Что-то бесконечно нежное и жалобное прозвучало в ее голосе, или то была просто характерная интонация кастильского говора в устах женщины, но Артуру почудилось в этих звуках нечто глубоко личное, и он долго не мог заставить себя взглянуть в глаза своей собеседнице, хотя все время чувствовал на себе ее взгляд. Наконец в отчаянии он обратил взор на черный веер.
— Значит, вы тяжело хворали, донна Долорес?
— Да, я такая страдалица!
— А почему бы вам не переменить обстановку, не поехать куда-нибудь? Деньги у вас есть, вы не обременены семейными обязанностями, вы свободны поступать, как находите нужным, — сказал он, по-прежнему адресуя свою речь вееру.
Но тут веер под действием его взгляда вдруг стал вести себя как живое существо; он дрогнул, затрепетал, поник, а потом томно и кокетливо сложил свои крылышки. Артур лишился последней защиты.
— Быть может, вы и правы, как знать? — сказала донна Долорес. Она помолчала, потом сделала знак Мануэле; индианка встала и вышла из комнаты. — Мне нужно кое-что рассказать вам, дон Артуро. Собственно, я должна была сделать это еще утром, но и сейчас не поздно. То, что я расскажу вам, — тайна. Я не сразу решилась расстаться с ней, потому что не уверена, что имею на это право; не потому, конечно, что сколько-нибудь в вас сомневалась.
Артур взглянул на собеседницу. Теперь настала ее очередь отвести взор. Опустив пушистые ресницы, она продолжала свою речь:
— Это случилось пять лет тому назад; мой отец — да почиет он в мире — был еще жив. Однажды к нам — мы жили тогда в пресидио Сан-Джеронимо — явилась юная девушка-американка, одинокая, беспомощная. Она спаслась из затерянного в горах снежного лагеря, где умирали от голода ее родные и близкие. Так она сказала моему отцу. Как вы считаете, можно было верить ее словам?
Ничего не ответив, Артур утвердительно кивнул.
— Но назвалась она, как выяснилось потом, чужим именем. Отец отправил спасательную партию, чтобы спасти этих людей, и там, среди мертвецов, нашли молодую женщину, имя которой присвоила эта девушка. Так следовало из их доклада. И та, что была мертва, и та, что пришла к нам, носили одно и то же имя — Грейс Конрой.
Даже мускул не дрогнул на лице Артура. Взор его был прикован к опущенным векам его собеседницы.
— Странная это была история, очень странная. Особенно поразительным было то, что девушка сперва назвала себя иначе, она сказала, что ее зовут Грейс Эшли. Потом она объяснила, что Эшли — фамилия молодого человека, который помог ей спастись, что она решила сперва выдать себя за его сестру.