Мужики, стараясь осторожно провести ужин, тщательно обходили ранимые сердечные углы друга. Увы. Он все-таки сорвался и, налившись внезапно не свойственной ему физической силой, то вдруг начинал махать кулаками после той боевой драки и бить Виктора, Аркашу и Карася, то пытался выяснить, почему разорвало Димку, а не его, во всем обвиняя себя. То, как ребенок, навзрыд плакал на Аркашиных руках. Ему все-таки всадили в зад через штаны два укола "промидола", а еще минут через десять, под начавшийся вечерний звон, то есть обстрел, его осторожно уложили на боцманскую кровать для двухсуточного сна.

Банкет

В 6.30 "Чайка" странно зашевелилась. Начали запускать и проверять ходовую часть БТРов и БМП. Офицеры и солдаты молча и сосредоточенно по несколько раз опробовали на себе все боевое снаряжение. В 9.00 первая колонна из десяти единиц техники и пятидесяти человек личного состава замесила по предвесенней дороге в сторону полка афганского царандоя (вооруж. сил армии Афганистана), куда подполковник Блаженко с начальником штаба были официально приглашены на праздничный обед, как руководство единственной рядом находящейся части Советской Армии. В полку у советских "духов" был гарнизонный юбилей. Батальон Бати для этого был "разбит" на две части. Первая, как Батино прикрытие, если что, пошла бы вместе с командиром; вторая — осталась в первой боевой готовности у КПП. Старшим первой группы был назначен капитан Аркадий Козлов. Ему Батя, заскакивая на головной БТР, сказал:

— Если я с "нш" в 14.00 не появляюсь на КПП "духовского" полка, открываете по ним огонь из всех видов оружия, а через тридцать минут штурмом входите в их укрепрайон с четырех сторон.

Аркаша, прибывший со своей микрогруппировкой, развернувшейся у КПП царандоя, прогуливаясь вокруг своего БТРа, стер левый локоть, смотря через каждые пять минут на часы. А Батя... Бате с начальником штаба после всех неуклюжих официальных церемоний, строевого смотра и марша невпопад и не в ногу по гарнизонной пыли, недолгой восточной молитвы, наконец, подали почетное блюдо: плов с кучей мяса. Без ложки. С минуту понаблюдав, как это едят у них, и сидя ноги крючком, гости быстро перемазались жиром, не решаясь, как афганцы, вытирать руки о ковер, на котором сидели. Еда часто подкладывалась на подносы, подливалось вино, отчего настороженность куда-то исчезла, а в 13.40 к Бате, подошли командир полка с переводчиком и пугающе сбивчивым тоном с округленными глазами стали, перебивая друг друга на плохом русском языке, вперемежку со своим, что-то говорить, выразительно показывая при этом на дверь. У двери стоял вытянувшийся офицер царандоя и, дублируя действия своего командира, еще больше запутывал ситуацию. Ясность внес только его судорожный жест. Афганец, едва не крича, тряс часами. В 13.56 уразумев суть, Батя с НШ выскочили на саманную крышу КПП. У ворот гарнизона стояла одна из четырех штурмовых групп уже в сто человек при пятнадцати единицах техники. Остальные три отряда грамотно окружили подходы к царандою с других направлений и следили за сигналом. На переднем БТРе у КПП сидел улыбающийся Аркаша и, пожимая плечами, показывал на время. Личный состав в терпеливом ожидании, покуривая, молча следил за Аркашиным флажком. Через десять минут (ну, какой же Батя не любит быстрой езды!) откланявшиеся визитеры вихрем неслись домой. В гостях хорошо, а на "Чайке" лучше.

Сидевший у себя в комнате в одних трусах Батя оглушительно трескал соленую капусту с черным хлебом, необычно частя штык-ножом. Наблюдавший за ним с большим интересом Аркаша подвел итог: "Духовский корм — не для русского коня". Прибывший для планового доклада начальник разведки доложил об успехе последнего разведвыхода. В плен взяли живым "духа"-смертника из группы "черных аистов", которых для войны с русскими подготавливали на территории Пакистана. Это взбодрило комбата. Вечером, при осмотре пленного, всего в крови, почти полностью зажимавшего распухшее лицо еле шевелящимися руками, начальник гауптвахты простодушно пояснил командиру:

— А это мы его, товарищ подполковник, списали с летной работы: клюв отбили и ногу сломали, чтобы не улетел.

Два дня спустя "аист" по пути на допрос, оступившись, попал под гусеницу БМП.

Расчетное время прибытия в Питер планово приближалось, а мыкающиеся по Афгану души все вспоминали и вспоминали. Тяжко все это: что воевать, что вспоминать, потому что война — это Божий промысел. Это введенный Им человеку, как очищение, жизненный экзамен за грехи. И каждый сдавал его так, как был готов по этому предмету — "Жизнь". Один, изучая эту дисциплину, выявил, что главное на войне — побольше урвать. И урывал. Сослуживцы воевали без него, а он в эти часы брал в дуканах, что хотел. Когда его полк суматошно выводили в Союз, отведя на сборы четыре часа, его... забыли.

 Его не было в сердцах каждого, да он и не торопился туда. Нет, он остался жив, но за место в вертолете афганской правительственной армии ему пришлось заплатить всем скопленным имуществом. В Ташкенте ему даже не на что было купить билет домой. Помогли те, кого он считал глупцами, не умеющими жить. Другой, будучи летчиком, спасся от войны по знакомству. Его однополчане ушли в Афган, а он, довольный своим поступком, остался на мирном аэродроме. Через месяц при заходе на посадку в его самолете отказала гидросистема. Спасшийся от войны погиб в мирной жизни. Третьему сказочно повезло — он стал Героем СССР, по разнарядке. Его друзья в этот час спасали друг друга в Панджшерском ущелье, а в Москву, на съезд ВЛКСМ, срочно требовался герой-"афганец". Когда он вернулся в полк с того съезда, друзья отвернулись от него. А вскоре его в каптерке вытащили из петли. Звезда "героя" аккуратно лежала на столе. Четвертый, каких тысячи, скромный, малозаметный человек, в свой час закрыл друга от ножа "духа", став навечно поминаем в тысячах сердец. Каждый по вере, чаще неосознанно, сдавал этот Божий экзамен. И Он, по делам, кому давал в зной испить воду от Креста Его, а кто от жажды погибал в реке.

Хирургия

На "Чайке" в 20.40 отрубился свет. Дело привычное и для обсуждения даже скучное. Ничуть не растерявшийся гарнизонный хирург с интернациональным именем-отчеством Имам Ильич продолжал свое дело споро и профессионально при свете трех керосиновых ламп. Скудный хирургический скарбишко: скальпель, вата и спирта вволю — вынуждали оперируемого капитана Колобова, вертолетчика из Газни, только мычать от боли и коситься на хирурга:

— Ну, скоро?

Знакомый анестезиолог Игорек успокаивал:

— Скоро.

И все отворачивал Колькину голову от места операции. Операция шла без наркоза, так как Николаю, пока его везли до операционного стола, успели всадить два укола промидола, так что наркоз на него не действовал.

Колька от начавшейся необратимой и прогрессирующей жажды прямо на столе выпил залпом трехлитровую банку воды. Наконец, в ведре раздался характерный металлический стук. Один осколок нашли. Минут через пять что-то заскребло.

— Коля, потерпи, еще один осколок, — Имам Ильич вплотную всматривался в место разреза. Оно, красное от крови и обнаженных мышц, никак не позволяло хирургу разглядеть, куда он попал.

— Ой-й-и... Да не осколок это, — шипел Колобов, — это моя кость!

Через минуту хирург все-таки достал, что искал: пулю калибра 4,42. 0т старинного английского бура.

— Игорь... Коля, ты не слушай, а впрочем, ладно, ты мужик крепкий. Место ранения зашивать нельзя.

Колька бледный, весь в обильном поту уже не задавал никаких вопросов, просто смотрел на врача.

— Пуля, возможно, отравленная. Игорь! Трубку, тампон, промидол, три шприца...

На Имамов стол Кольку доставили прямо из боя в ущелье. Тогда Колобов со своим ведомым капитаном Тимкой Распутиным получили задачу с вечера и тщательно спланировали с "Чайкой" взаимодействие по уничтожению крупного каравана. В точку боя вышли в нужный час с нужным курсом. Караван из сорока верблюдов и почти ста человек "духов" только-только залег на дневку, то есть замаскировался для дневного отдыха в очень удобном для себя месте, в центре сумрачного глубокого ущелья.