Изменить стиль страницы

— Самое страшное, мужики, на войне — везти домой «ноль-двадцать-первых», так называемый «груз двести». Особенно, если из одного с тобой города.

Шифрованная лексика афганской войны требует пояснения. «Ноль-двадцать-первый» обозначал убитого в бою воина. «Грузом двести» обозначалась перевозка трупов, а вертолет, самолет или даже грузовик, перевозивший этот страшный груз, «романтически» назывался «черным тюльпаном». При этом тяжелораненые в переговорах назывались «двухсотыми», а легкораненые «трехсотыми». Почему тяжелораненые были созвучны на этом птичьем языке покойникам, вряд ли кто может внятно объяснить.

— Такой «груз» везти домой… Глаза майора потускнели:

— Собственно, с этим «грузом» я и летал сейчас на Новгородчину. Жуткое, признаюсь, дело. Мы были с этим солдатом земляки. Дома почти рядом, да и родители наши знакомы с детства. Чего я насмотрелся и наслушался — не передать. Первые два часа встречи выполнял роль виноватого во всех грехах, за что мне и набили морду. Да я и не сопротивлялся, понимал родственников. Цинк вскрывать было нельзя, да там, собственно, и показывать было нечего. Кстати, таких случаев у вас самих много будет…

— Вот спасибо, майор… — подумал каждый про себя.

— Мать того солдата, — продолжал танкист, — в итоге оказалась в психушке. Сперва на следующее утро после похорон ее кто-то случайно нашел на могиле сына. Она стала скорбной умом, то есть рассудок ее помутился, и она лежала прямо на холмике под одеялом, а под головой — подушка. Э-э-х, — горестно вздохнул рассказчик и закончил историю родительской любви:

— А отца парализовало, да и с головой у него тоже что-то стало не так. Наверное, конец роду — детей у них больше нет.

Служивый народ в курилке гнетуще молчал. Майор продолжал свой афганский «мартиролог»:

— Или вот одного нашего прапорщика домой возили. Обе ноги ему оторвало и правую руку. Когда он медицинскую комиссию на инвалидность проходил, то ему вторую группу дали. Сказали, что для первой нога должна быть оторвана на четыре сантиметра больше. А одного офицера чуть под суд не отдали за то, что он заступился за родителей, у которых парень под Кандагаром погиб. С них стали брать налог за бездетность. Спасибо, военком-«афганец» заступился.

Расходились офицеры из курилки молча. Говорить было не о чем. Каждый думал о своем. И каждый думал об одном и том же — о войне. На Кабул взлетали по расчетному времени в четыре ноль-ноль. Полетное время один час сорок минут. В первые сорок пять минут полета запасенная на последние русские рубли водка оживила лица, создала видимость уродливого веселья. На сорок шестой минуте мощнейший рев сирены в салоне «горбатого» (Ил-76) мгновенно протрезвил всех. Через микрофон ровный голос командира корабля сообщил:

— Пересекли государственную границу СССР. Моментально выключено освещение салона и бортовые огни. Все! Иллюзии кончились. Началась другая жизнь.

Сказочный Афган

Все молчат и слушают радиообмен через усилитель:

— Ноль двадцать первый, снижение разрешаю.

— Шасси, механизацию выпустил. Отстрел АСО включен.

«Горбатый» проваливается вниз. Семь минут десять секунд, в течение которых летчики демонстрировали свое высокое мастерство, Виктор с однополчанами почувствовали себя космонавтами. Когда самолет в четырех крутых разворотах почти на месте левым крылом резко проваливался вниз, то он и еще двести шестьдесят человек повисали в воздухе с закатившимися глазами. В момент выравнивания планера и прекращения обвального снижения все двести шестьдесят нижних челюстей от перегрузки лежали на полу между ног. Руки превращались в свинцовые гири весом в центнер. Быстрее с такой высоты падают только камни.

Выползая из самолета с оловянными глазами и раскачиваясь словно хмельные, свежие силы «ограниченного контингента» долго и безсмысленно озирались по сторонам.

После разгрузки, которая прошла как бы в полусне в режиме полнейшего армейского автоматизма, наконец появилась возможность оглядеться вокруг и бросить первый оценивающий взгляд на страну, которую предстояло защищать и которая станет неотъемлемой частью их сердца, войдет самовольно и властно в сердца тысяч и тысяч их друзей, отцов и матерей, жен и детей на всю оставшуюся жизнь.

Экзотический Восток был неописуемо красив. Снежные вершины гор вокруг Кабула! Высоченные карандаши минаретов! Каскады глинобитных саклей, как ласточкины гнезда, прилипших к скалам! Пронзительный крик ишаков, звенящий чистый воздух и высокомерное испепеляющее чужаков солнце! Неведомый до сей поры сказочный Афганистан… Никого не могло оставить равнодушными это великолепие. Оно волновало душу и будущего героя, и будущего труса или предателя. Ведь именно так Афган рассчитает их, стоявших пока в одном строю.

Первые звуки, которые услышал Виктор после минутного восхищенного рассматривания округи, были чирканье десятков спичек о коробки. Люди молчаливо раскуривали сигареты и папиросы. Ностальгически запахло Россией. Из состояния душев- ной комы вывел крик неуклюже бежавшего массивного прапорщика. Кто-то из-за спины шепнул на ухо:

— Слышь, Витек, да одна его фотография потянет килограммов на шесть…

Приблизившийся и задохнувшийся от бега прапорщик был полной копией киношного чапаевского Петьки, только увеличенной раз в десять.

— «Перетянут ремнями на свинцовом ветру, он возник словно пламя…» — иронически продекламировал какой-то подполковник из «новеньких». На груди прапорщика было три планки — ордена «Красной Звезды» и двух медалей «За отвагу». Тоном, не допускающим возражений, прапорщик приказал офицеру:

— Вот ты, «поэт», и будешь строить вновь прибывших, — озвучил тишину наконец отдышавшийся «молодой политрук». Тот апломб, который жирно сочился из запыхавшегося орденоносца, его зычный голос заставляли сделать предположение, что перед офицерами находится как минимум первый заместитель командующего армией.

После улаживания необходимых в таких случаях деталей, все, наконец, обрели крайне необходимую возможность окончательно прийти в себя, что значительно оживило народ. Стали поступать первые информационные данные уже непосредственно о земле, ради которой все, собственно, тут и оказались.

После того, как Виктор отдал свои документы одному из представителей отдела возглавлявшего все ПДГ (поисково-десантные группы) в Афгане, местом прохождения его службы был определен гарнизон со строительно-дорожным позывным «Скоба», или по географической карте — Газни.

Это был центр Афганистана, а городок являлся столицей местной провинции и местом пересечения всех караванных троп бандформирований. По ним «духам», как вкратце обрисовали Виктору ситуацию в поисково-десантном отделе, доставлялось оружие со всего света: итальянские мины, американское стрелковое вооружение, китайские разномастные толковые подделки и прочее, прочее — немецкое, пакистанское, японское… Как понял Виктор, главную угрозу представлял американский авиационный комплекс поражения практически всего пилотируемого — «Стингер». И все это на его вертолетную голову и головы его друзей. Задача группы, в которую он будет входить, — найти и уничтожить караваны с оружием.

Первый «Стингер»

Несколько дневных часов ожидания под непривычно изнуряющими лучами солнца мало способствовали тому, чтобы детально вникнуть в боевую обстановку. Внимание привлекла небольшая группа офицеров, казавшаяся странной в повседневной офицерской форме. Их внешний вид вызывал гордость и зависть на фоне камуфляжа и выцветших армейских гимнастерок.

Эти парни, судя по всему, с честью завершили выполнение интернационального долга, так как были до черноты загоревшими, на груди у каждого красовались по две-три солидных орденских планки, а в глазах прыгали веселые хмельные искорки. Это были «сменщики».

Людей с этим гордым прозванием на кабульской пересылке ото всех выделяло главное: они были безшабашно пьяны. Причем водка появлялась у них в руках с одного щелчка пальцами. Водку, стремясь оставаться незаметным, под офицерской рубашкой смело разносил неопределенных вида, возраста и национальности юркий паренек. На секунду Виктору даже показалось, что перед ним достойный сын славного ташкентского таксопарка.