«Коленки», ранения коленного сустава — вот что мучает нас неимоверно. Установка юдинцев: при появлении гноя вскрыть сустав, наложить гипс — и порядок!

Черта с два! Раненый продолжает лихорадить, худеет, истощается, развивается сепсис. Тяжелейший сепсис через две-четыре недели. Если ногу не успеть ампутирорать — смерть.

— Разве так можно, Аркадий Алексеевич?! Где же хваленый эффект? Нет этого эффекта. Миф!..

Он молчит. Конечно, раненые тяжелые, измученные холодами и бессонными ночами… Но нельзя же так, чтобы только третий ходил на своей ноге!..

Сказал ему, что буду искать свой метод. Он промолчал, он — мой авторитет — ничего не может предложить. Но в отделение к нам перестал ходить. Обиделся. Надеяться не на кого…

Думаю, неотступно думаю о «коленках». Гнойный процесс в суставе не может остановиться до тех пор, пока есть полость сустава. А она не зарастает, пока инфекция не разрушит хрящи и внутреннюю оболочку. До этого разовьется сепсис. Гипс не может помочь. Нужно удалить полость сустава. Хрящи и оболочки. Так была поставлена задача.

А Бочаров не приходит. Деликатный. Мог бы прийти и выругать меня — по старшинству, по дружбе, наконец… Считаю его не только учителем, но и другом. После того дня…

Я придумал новую операцию — вариант экономной резекции коленного сустава с сохранением связок. Пошел к Гурову в морг и прорепетировал на трупе. 22 марта сделал эту операцию. Может, она совсем не новая — слишком очевидное дело, но мне наплевать на приоритет — лишь бы был толк! Теперь смотрим за этим парнем. Саша Билибин, двадцать четыре года, ранен в конце февраля, рана рассечена, поступил через пять дней, лежал в шине, резвился гнойный артрит. Артротомия, глухой гипс, — никакого толку: сепсис угрожает. Жалко парня… Можно еще, ампутировать и спасти… Не хочет. То есть не отказывается, но очень уж просит. Предложил попробовать новую операцию. «Надеюсь, но не уверен». Они мне верят — эти ребята, хотя — за что бы? «Да, давайте, Николай Михайлович! — Вдруг поможет, а? Очень жалко ногу…» Если этот Сашка помрет, уйду из госпиталя. Куда угодно. Уйду в медсанбат или в полк.

Аркадий Алексеевич пришел через два дня после операции. Сашка Билибин уже явно не умирает от операции, но температура высокая, радоваться совсем рано. Конечно, я рассказал все, что было за те две недели его отсутствия. Он был смущен, и, я чувствую, хотелось ему меня отругать и запретить… Но тем-то он и прелесть, что выше этих чувств. Выше! Поэтому мы все пошли в палату, он осмотрел Сашку, потом вернулись, снова перетрясли все цифры по «коленкам», он сидел, теребил бородку и кокетливо поднимал свои выпуклые глаза на Лиду… Потом сказал:

— Ну, что же… Продолжайте.

Кончился март.

Сашка еще продолжает температурить, гипс сильно промок, но состояние — «тьфу-тьфу» — вполне удовлетворительное. Ест хорошо — это главное.

Сделал еще девять таких резекций. При одной из них стоял Бочаров — и все одобрил.

Я уже торжествовал — проблема колена решена! Но вот, пожалуйста: смерть. Прооперировали очень слабого, и он умер в первую ночь. Не перенес. Значит, для таких тяжело. Только ампутация может спасти.

А над старыми, загипсованными ранеными сепсис висит страшной угрозой, Бочаров говорит, потому что тяжелые раненые, нетранспортабельные. Но я уже разуверился… Все лихорадят на грани сепсиса, а о том, чтобы ходили, как в кино Юдин показывал, не может быть и речи… А лечим и ухаживаем теперь хорошо. Даже на улицу выносим, на солнышко.

Ранения голени и плеча в глухом гипсе — дело другое, но они, возможно, и другими методами лечились бы хорошо. Бесконечно спорим с Аркадием Алексеевичем на эту тему. Раз нет уверенности — перекладываем гипсовые повязки, вырезаем окна, ревизируем раны…

Основная работа лежит на Иване Ивановиче Игумнове, главном гипсовальщике и главном санитаре. Золотой человек!

Глава восьмая

ЛЕТО И ОСЕНЬ 42-ГО. КАЛУГА

Мы остановились на отдых. Пришел приказ эвакуировать всех транспортабельных и не загружать госпиталь. Что это означает, никто не знает. Думаем, наступление. За несколько дней отправили почти всю свою старую гвардию. У нас есть успехи — выздоравливающие после резекций суставов. Сашка уже ходит, а другие хоть еще лихорадят, но невысоко — гноя мало, аппетит хороший. Вполне «надежные» ребята.

«Бедра» — хуже. Уверенности в них нет. Не поручусь, что останутся с ногами, если в тылу не найдутся более умные доктора, чем мы…

Ампутантов провожали — из газовой палаты и других септических. Многие уже ходят на костылях… Оделись в свое обмундирование, но штанины подколоты булавками. Такие незнакомые стали.

Готовили прошлую летучку. Вывели вечером раненых в эвакоотделение — там они должны ожидать в полной готовности на постелях, уже одетые. И тихого мужчину, Семена С., двадцати девяти лет, с ампутированной из-за сепсиса ногой тоже вынесли. Он говорил сестре в палате: «Не поминай меня плохо, Саша». С врачом простился, благодарил за операцию. Только странно как-то прощался, как потом вспоминали. Вечером поздно, когда потушили свет, закрылся одеялом и полоснул себя ножом по горлу… Соседи по кровати услышали странное клокотание, не поняли сначала. Пока свет зажгли, пока кричали, вызывали врача — в перевязочную уже бесполезно было нести…

Письмо нашли от жены: «…Прости меня, не могу с безногим…»

Это мы виноваты, я виноват в такой смерти. Неужели нельзя спасти конечности раненым в бедро и колено, кроме тех, что с газовой? Просто мы не умеем. И не нужно прятаться за авторитеты, нужно думать самому…

«В последний час»: «Три дня назад наши войска прорвали оборону в районе Волчанска и Краснограда. Продвинулись от 20 до 50 километров. Действуют массы танков, большие трофеи…»

Занимаюсь подведением итогов зимней боевой операции. 18 июня была научная конференция врачей ПЭПа, и мне поручили доклад о лечении ранений коленного сустава. Программный доклад! Первый научный доклад в моей жизни. Были представлены все данные — статистика, графики, рентгенограммы, рисунки моей операции. Говорил два часа, горячо говорил, и… не уложился. Но выдержали все, не разбежались. Потом были прения, и мне изрядно всыпали. Больше всего попало за незнание авторитетов.

А Бочаров сказал:

— Надо мне было с вами прорепетировать… А то уж очень долго, едва с трибуны стянул…

ППГ-2266 лихорадит.

Комиссара и Тихомирова снимают, отправляют в резерв фронта. Перед отъездом Зверев зашел ко мне.

— Ну, будь здоров, Николай Михайлович! Едва ли теперь увидимся. Если что не так было, извини… Всегда хотел, как лучше. Только о деле беспокоился. Хоть и не досмотрел за начальником…

— Знаю… Куда? На передовую?

— Другие давно воюют, и я должен. Выполню свой долг перед Родиной. Там я, может быть, нужнее… Я твердо знаю: выполнит.

Начальника судили военным судом, хотя не арестовывали. Рассказывают, что обвинили в растрате, вспомнили и пьянство во время переезда в Калугу. Приговор был суровый: десять лет… Но потом заменили отправкой в полк. Заходил к нему незадолго до суда. Единственный раз был на квартире. Связь ослабела еще после переезда в Егорьевск, а в Калуге совсем порвалась. Просто потерял к нему интерес, и он тоже не пытался сблизиться. Хотя работал хорошо. Как только приехал тогда, 27 января, сразу все наладил.

Хаминов уезжал на вокзал вечером. Пьяный, со слезами лез ко всем целоваться. С трудом забрался в пролетку, а там вдруг выпрямился и снова стал важным и значительным, каким мы его знали в походе. Эта странная метаморфоза почему-то вызвала у меня уверенность, что на фронте он подтянется…

Лиза уехала в Череповец, домой. Ее комиссовали из-за обострения ревматизма. Зоя выходит замуж за какого-то командира и уезжает к нему в часть. И когда она сумела при такой работе? Но факт… Тамару тоже демобилизуют по состоянию здоровья — надорвалась за зиму… Интенданты сменились. Повозочные — раньше всех. Скоро останутся только Чеплюк, Канский, я, Лида да, пожалуй, белозерские лошади.