Красовский удивленно посмотрел на полковника.

— Да, мы немного знакомы, — и добавил: — Не знаю, чем вызван ваш интерес к персоне господина Астахова. Но что касается репутации этого человека, несомненно одно: и сам он и представляемый им банкирский дом пользуются достаточным доверием в самых широких деловых кругах.

— Вот и чудесно, — опять улыбнулся Туманов. — Постарайтесь познакомиться с господином Астаховым поближе. Нам необходимо кое-что выяснить…

Через час Красовский покинул здание на Соборной улице. И ко многим его «профессиям» добавилась еще одна — осведомителя врангелевской контрразведки.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Летний зной приходит в Севастополь рано, не дожидаясь, когда закончится весна. Цвели акации, и медовый, душистый запах висел на улицах города, пьяня и внося в души людей какое-то смутное, тревожное беспокойство…

Впрочем, тревога, овладевшая людьми, вызывалась не только временем года. Наступление, скоро наступление — это чувствовалось по всему. По дорогам на север полуострова передвигались колонны солдат, катились пушки и броневики, шли обозы.

Тревожно было и на душе у Николая Журбы. Направляясь в «Нептун», он думал: а все ли он сейчас делает так, как надо? Донесение в Харьков отправлено: составляли они его вместе с Бондаренко. Сообщили о концентрации войск в Феодосии, Керчи, в северном Крыму. Указали системы орудий, доставленных английским транспортом. Перечислили военное имущество, выгруженное из трюмов американских пароходов «Сангомон» и «Честер Вальси»… Предупредили, что ожидаются транспорты с танками и аэропланами.

Донесение получилось обстоятельным, сведения в нем важные. Лишь бы дошло.

А сейчас Журбе предстояло встретиться с группой Бондаренко.

Спустившись по выщербленным ступеням «Нептуна», Журба чуть замешкался у открытой двери, вглядываясь в прохладный полумрак подвальчика. Все было спокойно: невозмутимый Бондаренко грузно нависал над стойкой, ближайший его помощник Степан протирал столы. Как и предполагалось, посетителей в это время почти не было: лишь в глубине подвала сидел над стаканом вина пожилой, уныло-потертого вида чиновник, да неподалеку от него тихо толковали о чем-то своем двое дрогалей.

Мельком взглянув на Журбу, Степан сказал посетителям:

— Извините, господа хорошие, заведение закрывается. Прошу-с!..

Дрогали встали сразу, послушно и дружно, чиновник же почему-то заупрямился.

— Что такое?! — недовольно воскликнул он. — Хозяин!

Бондаренко величественно повернулся к нему:

— Так у нас заведено. Идите с миром, пока стражника не кликнул. У нас это быстро!

Чиновник хотел что-то ответить, но Бондаренко едва заметно сдвинул брови, и этого оказалось достаточно: бормоча что-то, чиновник направился к выходу. Но уже Степан остановил его:

— Извольте рассчитаться, господин! Нехорошо-с!..

Склонив к плечу голову с лоснящимися, надвое разделенными пробором волосами, Степан обмахивался полотенцем. На круглом лице его блуждала полупочтительная, полупрезрительная — ни дать ни взять лакейская — ухмылка. Если бы Журба не знал, что перед ним сын потомственного балаклавского рыбака, он бы мог поспорить с кем угодно, что предки Степана и сам он проходили всю жизнь в трактирных половых — столь естественно держался один из самых доверенных и умелых людей Бондаренко.

Да и сам хозяин «Нептуна» вел себя так, будто родился за этой стойкой. Принимая от чиновника сторублевую бумажку, то бишь «казначейский билет правительства вооруженных сил Юга России», Бондаренко презрительно сморщил губы, а потом неподражаемо небрежным жестом кинул на мокрую стойку несколько «колокольчиков» — мелких врангелевских ассигнаций, получивших легкомысленное свое название не то за изображенный на них царь-колокол, не то за низкую, почти никакую, покупательную способность — пустой звон, а не деньги!

Наконец чиновник ушел.

Бондаренко распорядился:

— Степан, останешься здесь, проследишь за порядком! — и повернулся к Журбе: — Пойдем, Николай.

… В маленькой комнатке без окон сидели за дощатым столом четверо. Один из них был в солдатском френче с погонами. Дружно повернулись навстречу Журбе и Бондаренко. Журба негромко поздоровался.

— Здравствуй, товарищ! — голос могучего, широкоплечего человека перекрывал голоса остальных. Бас у него был еще гуще, чем у хозяина «Нептуна».

Николая поразило, как неузнаваемо переменился Бондаренко за те несколько секунд, что шли они от стойки к комнате: исчезло сонливое выражение лица, не осталось и малейшего следа от недавней вялости; с молодой пристальностью смотрели глаза, силой и уверенностью веяло от всей его крепкой фигуры. Показав Николаю на свободный табурет, тоже сел к столу.

— Значит, так! — сказал Бондаренко, легонько прихлопнув ладонью по столу. И повторил: — Значит, так. Я сейчас буду говорить о вас, если кто с чем не согласен- не перебивать! Потом поправите. С кого начнем?

— Полагается с гостя! — быстро вставил худощавый человек с почерневшим от въевшейся гари лицом.

Журбе показалось, что столь же прочно, как гарь, прижилась на этом лице постоянная усмешка. Складывалось впечатление, будто он ни на минуту не перестает размышлять о чем-то легком, веселом и приятном. «Легкомысленный какой-то», — недовольно определил Журба.

— Опять поперед батьки в пекло? — сказал Бондаренко. — А может, послушает-послушает гость, какие вы есть, да и называться не захочет?

Шутке засмеялись, но сдержанно — умел Бондаренко сообщать людям нужное настроение.

— Значит, с тебя и начнем, — сказал Бондаренко. — Товарищ Ермаков. Работает на железке. Говорит, что жить без своих паровозов не может, но я ему не верю: ломает их почем зря. Полный реестр по этой его линии сейчас не составишь — об этом знают те контрразведчики, что перебывали в Севастополе за два с лишним года.

Есть о чем потолковать с ним полковнику Туманову, но Петр Степанович стеснительный: не захотел с ним познакомиться!

— Я в армии не служил, говорить с полковниками не умею! — усмехнулся Ермаков.

— Оно и видно, что не служил! — ворчливо подтвердил Бондаренко. — Там бы тебя живо отучили встревать, когда говорят старшие! Теперь факт последний, но главный: в партии с марта шестнадцатого…

«Ненамного старше меня, а партиец с дореволюционным стажем! — подумал Журба. — Вот тебе и легкомысленный!..» — Теперь ему все нравилось в Ермакове и улыбчивое лицо тоже.

— Дальше пойдем… — Бондаренко перевел взгляд на немолодого человека с бородкой. — Михаил Михайлович Баринов. Служил на «Пруте». После разгрома восстания был приговорен к пожизненной каторге. Бежал из пересыльной тюрьмы, долгое время жил на нелегальном положении в разных городах. Пять лет назад вернулся в Севастополь. Организовывал боевые дружины, потом красногвардейские отряды.

Следующим был человек с солдатскими погонами. О нем Бондаренко сказал:

— Матвей Федорович Рогожин. По заданию партии вел революционную пропаганду в царской армии, потом — в войсках Деникина. Матвей Федорович — человек тихий, незаметный. Дальше старшего писаря не продвинулся. Взрывов, перестрелок и всего такого за ним нет. Но то, что он делал и делает, для того же полковника Туманова страшней любых взрывов и стрельбы. Он людям глаза открывает на правду. Знает, что который уже год по острию ножа ходит, что если выявят его, пощады не жди! Но работу свою делает. — Чуть помедлив, Бондаренко спросил:

— Кто у нас еще? Ты, Илларион?

— Меня не перепутаешь! — грузно сидящий за столом Илларион добродушно подмигнул Журбе.

— Еще бы! — столь же добродушно откликнулся Бондаренко. — Ты у нас знаменитость!

Уверенный в себе, большой и сильный Илларион вдруг опустил глаза и смущенно вздохнул.

— То-то меня и волнует, что нашего чемпиона ни с кем не перепутаешь! — опять заговорил Бондаренко, — Отменный кузнец. Начальство судоремонтных мастерских на руках бы его носило… когда б поднять смогло. Товарищи уважают. Но этого ему мало. Ему слава нужна.