Она глядела на меня с некоторым удивлением, которое угадывалось по легкому изгибу уголков рта.

Я буркнул:

– Давайте скажем так: я ему симпатизирую.

Действительно, какие-то чувства к нему я испытывал, но пока не знал, как их выразить.

– Мистер Кери, вы действительно верите, что я сама не люблю его? Наверно я ведь тоже кое-что о нем знаю? Вы что, предполагаете, что я проделала весь этот путь чтобы только доставить себе удовольствие отчитать его и наставить на путь истинный?

Я принялся неотрывно наблюдать за давлением масла.

– Если мне доведется его увидеть, – продолжала она, – все, чего я хочу – попытаться убедить его вернуться домой и принять некоторые неотложные решения по состоянию, ведь он до настоящего времени остается единственным официальным владельцем.

– Я думал, решения принимает ваш муж.

Она задумчиво глядела вперед через лобовое стекло, заляпанное масляными пятнами и следами от комаров.

– Не вижу, для чего вам говорить об этом, но мы с мужем разводимся.

– Сожалею...

Она взглянула на меня.

– Я – нет.

Вот твой шанс, Билл Кери. Твои семейные проблемы решались, пока ты упорно возводил башню одиночества.

Я вернулся к заботам о температуре и давлении масла.

Глава 10

Мы как раз только миновали Саданкайля, когда диспетчерская Рованиеми вышла в эфир с моими позывными. Они хотели знать мое местонахождение.

Я использовал обычный свой прием с ответом только на повторный вызов, после чего сообщил координаты.

Рованиеми передало на четком медленном английском:

– Есть сообщение об аварии в нескольких километрах северо-восточней вас. Можете уточнить, что там такое?

– Сделаю. Какие еще данные?

После некоторой паузы послышалось:

– Это английский самолет – гидроплан "Остер". Он передал, что у него горит мотор.

– Вы не узнали поточнее, где это?

– Он сказал, что пытается приземлиться на длинной полосе берега большой реки. Мы предполагаем, что это Льюириоки.

Я тоже так подумал. К востоку от нас была лишь одна большая река. И ее длинный берег, вытянувшийся в западном направлении, как раз возник на горизонте впереди, милях в пятнадцати. Я повернул туда и пояснил мисс Бикман:

– Тут недалеко люди потерпели аварию.

Потом спросил Рованиеми, есть ли еще с ними связь.

– Последних пять минут мы их не слышим.

Вероятно, самолет опустился слишком низко.

С горящим двигателем он явно старался спуститься вниз как можно круче. Даже если удалось сбить пламя и выровнять машину, на аппарате типа одномоторного "Остера" не улетишь дальше пологого планирования.

Но если радио работает, он может находиться в зоне моего приема.

Я включил радиостанцию на прием, перешел на частоту для аварийных сообщений и стал вызывать:

– "Остер" с горящим двигателем, вы меня слышите?

В лингафонах только трещали помехи. Я попытался снова, но связь не удавалась.

Тогда я повернулся к мисс Бикман:

– Наблюдайте за землей со своей стороны. Пытайтесь обнаружить черный дым.

Я надавил педаль акселератора, "Бобер" слегка качнулся, появилась какая-то новая тональность в общем лязге, и можно было уловить едва заметный намек на нарастанье скорости.

Когда мы приблизились на расстояние, с которого можно было добраться до реки с выключенным мотором, я сбавил газ и стал снижаться, покачиваясь с крыла на крыло, чтобы обеспечить себе обзор по курсу. Не было никаких признаков столба дыма, который должен появиться, если охваченный пламенем "Остер" рухнул пять минут назад. Я полетел зигзагами, чтобы можно было взглянуть назад на случай, если самолет был скрыт деревьями на берегу.

Миссис Бикман сказала:

– Я ничего не вижу на реке.

Наконец я его обнаружил: яркий блик среди сосен в полумиле западнее реки. Вот теперь я прибавил газку и вошел в глубокий вираж со снижением.

Он не горел и не развалился на куски, но то, что случилось, тоже было ничего себе. Пилот должно быть понял, что до реки при встречном северном ветре ему не дотянуть, и развернулся, чтобы попытаться долететь до пустынной лесной дороги. Но сотни ярдов ему все же не хватило, и он сделал самую разумную вещь в подобной ситуации: посадил самолет на поросль и кусты, прямо перед рощей сосен, казавшихся довольно крепкими.

Но даже после этого маневра самолет почти перевернулся на спину. Поплавки гидроплана зарылись в землю, а хвост задрался до тех пор, пока не наткнулся на верхушки первых крупных деревьев. Но пожара не было.

Я сделал широкий вираж на трех сотнях футов и увидел, что кто-то машет, стоя посреди кустов. Тогда, покачав крыльями, стал снова набирать высоту.

Миссис Бикман спросила:

– Вы не можете приземлиться?

– Об этом я и думаю. Вы бы хотели, чтобы я сел?

– Да, конечно.

Она, казалось, даже возмущена вопросом.

– Хорошо, я только сообщу в Рованиеми, что собираюсь делать, на этой высоте они меня не слышат.

Мне удалось пробиться к ним на высоте две тысячи пятьсот футов и описать все как можно точнее. Мне ответили, что самолет военно-воздушных сил Финляндии будет над нами в течении получаса – не предпочту ли я кружиться здесь и наводить его на место?

Я взглянул на миссис Бикман. Она резко кивнула в сторону места аварии. И я ответил Рованиеми, что спускаюсь. А прибывающий самолет может транслировать сообщения от меня к ним.

Я стал спускаться по спирали, выпуская колеса ниже поплавков для приземления. На полностью опущенных закрылках, резко форсируя мотор, чтобы выравнивать машину. Мы шлепнулись между рядами высоких деревьев по сторонам дороги и утонули в облаке пыли и мелких камней в двух сотнях ярдов от "Остера".

Как раз когда мы спускались из самолета, из кустов выбрался человек. У него была вспорота одежда на правом боку, одна штанина ниже колена превращена в клочки, лицо отнюдь не выглядело цветущим, но с виду он передвигался достаточно легко.

– Я думаю, что мой пилот сломал ногу. Рад, что вы прибыли так быстро.

– Так получилось, что мы пролетали рядом, ну и подумали, что следует вмешаться. Вы англичанин?

– Да. А Вы?

– У нас объединенная англо-американская команда. Вы его вытащили из самолета?

– Я проведу вас.

Он показывал путь. Если говорить точно, то мужчина был дородный, но двигался по зарослям довольно хорошо. И на нем не было ничего сверх того, в чем он был перед аварией: замечательной мохеровой куртки.

Пилот – долговязый парень где-то посередине между двадцатью и тридцатью, был распростерт там, где должен был бы оказаться хвост "Остера", если бы не вершины деревьев. Лицо у парня сильно побледнело и трудно сказать, был ли он в сознании: дыхание стало слабым и затрудненным.

Левая нога ниже колена представляла собой кровавую кашу. Толстяк сделал кое-что стоящее, остановив кровотечение из глубокой раны с помощью пары носовых платков. Но перелом был – будь здоров!

Больше ничем помочь мы не могли, разве что, стараясь, чтобы кровотечение не возобновилось, я привязал ногу к толстой ветви в качестве лубка и вытащил парня из-под обломков, пока он совсем не ослабел от шока. Потом отстегнул нож Фарберина от креплений на ботинке, передал его толстяку и сказал:

– Попытайтесь найти пару прямых стволов футов по трех длины и достаточно крепких.

– Ладно.

Он взял нож и заковылял в сторону сосен, продираясь сквозь кустарник.

Миссис Бикман наклонилась через мое плечо и спросила:

– Могу я хоть чем-нибудь помочь?

– Можете одолжить ему пальто. От шока он начнет замерзать.

Она сняла пальто, и я укрыл им парня. Он качнул головой и открыл глаза.

– С тобой все в порядке, сынок, – сказал я ему. – Просто перелом ноги. И через несколько минут я отвезу тебя на самолете.

Он прошептал:

– С ним все в порядке?

– По-моему, ни царапины. Ты выбрал для посадки лучшее место.