– Бедняга Канетон, с ним вечно неприятности! – старуха вздохнула и повела нас в дом. Я, морщась, пошел следом. Да, быть в бегах стало для меня привычкой.

И сразу нас усадили за стол. Размерами комната не отличалась, зато в ней было светло и тепло, и мебель вполне удобна. Да и вообще на хорошие вещи денег они не жалели. Рядом с фотографией Жиля в рамке, настолько потемневшей, что это могло быть только старинное серебро, стоял приемник, панель которого позаимствовали не иначе как с космического корабля. Тут я опять поморщился. Газеты в деревню вряд ли доходили, но в памяти времен войны осталась деревня без радио, а с этой штукой нас могли засечь еще на берегу в Кемпере.

И точно: старуха кивнула на банкира и спросила:

– Это Мэгенхерд, верно?

– Да.

Я не испытывал вины, что не представил его сразу. И раньше мои замыслы не обсуждались.

Хозяйка окинула Мэгенхерда критическим взглядом.

– На насильника не похож – не тот тип.

И добавила, что с виду Мэгенхерд не способен не только к насилию, но и вообще к чему-нибудь путному по этой части.

Тот сразу выпрямился, словно палку проглотил – видимо, все понял, несмотря на специфический акцент. А старуха хихикнула и принялась за Мэгенхерда всерьез. Пришлось пообещать, что, если не уймется, я ночью подошлю его к ней, пусть сама убедится. Теперь от ее хохота дом заходил ходуном, а Мэгенхерд вдруг заявил:

– Я не терплю такого рода разговоров, мистер Кейн.

– Терпите, вам не повезло, но это обязательное приложение к ночлегу. Впрочем, можете переночевать на дереве. – Я слишком устал, чтобы любезничать. Лицо мисс Джермен оставалось абсолютно непроницаемым, чему так хорошо учат в английских женских школах.

Харви не поднимал глаз от скатерти.

Поскольку коллективный разговор не получался, я выяснил у мадам Мельо, что гараж действительно перешел к сыну прежнего владельца, и отправился того навестить.

Парень помнил меня хорошо, я его очень слабо: тогда он был слишком мал, чтобы воевать, и переживал, что пропустил такой случай. А при виде меня пришел в восторг, решив, что наконец-то настала пора.

Я спросил, может ли он сделать нам пару местных номеров, но чтобы, если нас поймают, жандармы на него не вышли. У него родилась идея получше – взять номера с его собственного "ситроена", те точно подойдут.

На мои опасения, что тут уж точно его найдут, парень только ухмыльнулся: жандармы его не волновали, автомобиль стоял на улице, и я их мог просто снять. Но явно он рассчитывал, что великого Канетона никогда не поймают.

К сожалению такое лестное для меня мнение сложилось у него в двенадцать лет. И он явно плохо знал Сюрте. В конце концов, взяв с него слово, что он действительно оставит на ночь машину на улице, я номера забрал.

Его терзало любопытство, но еще больше хотелось показать, что знает старое правило Сопротивления: не задавать лишних вопросов. Я ничего рассказывать не стал, лишь заговорщицки подмигнул и ушел.

Потом отвел наш "ситроен" за угол, чтобы не было видно с дороги, и заменил номера.

Компания уже успела расправиться с паштетом из дичи; середина исчезла, а края остались не тронуты, чтобы сохранить роскошные украшения в виде головы птицы, торчащей с одного конца, и ее же хвоста – с другой. Птица смахивала на дрозда, что меня вполне устраивало: лучше бы они попадали мне на ужин, а не будили по утрам.

Изрядно нагрузив тарелку, я сказал Харви:

– Номера на машине новые.

Он недоуменно повернулся ко мне.

– Но так нам не пересечь границу. Документы...

Я только кивнул с полным ртом, потом сказал:

– Нам все равно ее не пересечь. Таможня уже знает наш номер.

Мэгенхерд уставился на меня.

– И что вы собираетесь делать?

– Нужно было думать, прежде чем входить на яхте в трехмильную зону. Если никто не будет знать, что мы в Женеве, возьмем машину напрокат. Или воспользуемся железной дорогой.

– Предпочитаю машину, – хрипло буркнул Харви.

Я посмотрел на него и кивнул. Для него в поездах слишком много свидетелей.

Мадам Мельо налила мне красного вина. Мэгенхерда с мисс Джермен она уже обслужила. Харви пил воду. Она кивнула в его сторону и пожала плечами.

– Американец, – я надеялся, что это сойдет за объяснение.

Она не стала спорить, повернула бутылку этикеткой ко мне, многозначительно ухмыльнулась – "Пинель", и с остатками паштета удалилась на кухню.

Мисс Джермен спросила:

– "Пицель" имеет какой-то особый смысл?

Я кивнул.

– В некотором смысле да. Усадьба этой семьи служила нам убежищем на участке отсюда до Роны.

И покосился на дверь в кухню. Не думал, что хозяйка знает... Впрочем, после войны обо всем наверняка толковали в открытую. Но и тогда откуда эта всезнающая ухмылка? Или она слышала, что я ночевал в шато не только из-за убежища? Неужели и об этом стало известно?

Мэгенхерд заметил:

– Вино это явно перехвалили.

Я кивнул. Справедливо, но в Пинеле знали, что делают: только расхвалив вино, можно вздуть цену.

Харви проглотил пару каких-то таблеток, встал и заявил, обращаясь к Мэгенхерду:

– Мне надо поспать. Заранее извиняюсь, если вас застрелят.

Он нуждался во сне, но еще больше – в крепкой выпивке. Впрочем, лучше пусть походит в полудреме от снотворного, чем всю ночь борясь с неумолимой жаждой.

Хозяйка проводила Харви наверх.

После обеда Мэгенхерд надумал связаться с Лихтенштейном, а я вспомнил, что обещал позвонить Мерлену. Хозяйка нас заверила, что можно без опаски пользоваться телефоном нового мэра. Похоже, тот числился у нее в должниках, и судя по ее уверенности, в немалых.

Мэгенхерд категорически заявил, что через меня и Мерлена передавать свое сообщение не станет. Звонок отсюда прямо в Лихтенштейн меня не устраивал, но возражать не стоило – все наше путешествие затеяно было ради спасения дел Мэгенхерда. К мэру со мной пошла мисс Джермен: конечно же, звонить по телефону – занятие не для Мэгенхерда.

Заказав разговор, она повернулась ко мне.

– Мне понадобится сообщить, когда мы будем в Лихтенштейне.

– Если повезет – завтра вечером.

– А если нет?

– Если граница перекрыта, придется дожидаться темноты.

Ее позвали к телефону, а я пошел поболтать с мэром.

11

На следующее утро в половине восьмого мы с мадам Мельо и мисс Джермен пили кофе. Не могу сказать, что стал видеть жизнь в розовом свете, но появилось ощущение, что рано или поздно дела пойдут на лад. Вчера около часа мы просидели со стариком Мельо, выпили, вспомнили Сопротивление и наших общих знакомых. О Жиле мы не говорили.

Вот и теперь старик вошел в кухню, похлопал меня по плечу и что-то сказал жене. Та повернулась и меня поцеловала.

Я даже вздрогнул – с чего бы...

Девушка заметила:

– Пожалуй, это те нарциссы, которые вы положили вчера на могилу их сына. Наверное, он их увидел.

– Я? Так вот почему вы от меня отстали...

Я улыбнулся мадам и пожал плечами. Она пошла сварить еще кофе. Мельо тоже исчез.

Тогда я посмотрел на девушку.

– Спасибо. Нужно было самому догадаться.

– Англичанину мысль о цветах вряд ли могла прийти в голову. Но тут это надуманным не кажется. Сначала я не могла понять, как вы рассчитываете на гостеприимство Мельо, хотя их сын погиб, когда был вместе с вами. – Она выпила кофе. Но потом вы рассказали, как пробрались в Лион с оружием, и стало ясно: вы не оставили тело их сына, а забрали с собой в Лион и потом обратно. Немалый риск, поэтому не удивительно, что они вас любят.

Хозяйка вернулась с кофе, вернулся и Мельо, добавив в чашки с кофе по ложке "марча". Протесты не помогли. Пока я допивал кофе, они стояли у стола и улыбались. Случалось, день начинался и похуже.

Теперь спустились Харви м Мэгенхердом. Ни тот, ни другой не блистали, но по крайней мере держались на ногах. Им пришлось делить одну комнату на двоих – хозяйка ясно дала понять, что принимает их только ради меня. В мое же распоряжение досталась лучшая комната в доме. Харви взял чашку с кофе.