Владелец этого заведения склонился над нами с бутылкой в руке. Очевидно он решил, что мы попали в неприятную передрягу и нам пришлось произвести вынужденную посадку. Это подвигло его оказать нам радушный прием, как и следовало добропорядочному островитянину по отношению к жертвам кораблекрушения. По местным меркам это означало коньяк. В некотором роде я даже был с ним согласен и уже допивал четвертый стакан.

Наконец мне удалось донести до его сознания, что если он уж столь великодушен, то мог бы раздобыть нам немного еды. Эта идея его явно увлекла, и он отправился в заднюю комнату претворять ее в жизнь.

Кен прислонился к стене и прикрыл глаза. В баре царил уютный полумрак, барабанивший дождь делал эту обстановку еще приятнее. Стрелки моих часов показывали десять пятнадцать. Гроза еще два-три часа будет висеть над нашей головой, а значит набоб со свитой окажется здесь не раньше двенадцати.

Через некоторое время появился хозяин бара с тарелками, сыром, медовыми лепешками и буханкой хлеба.

Китсон отделился от стены и принялся за еду. Комната уже вполне согрелась, воздух в ней был влажным и попахивал керосином. Мы расстегнули куртки ровно настолько, чтобы не показалось оружие, торчавшее за поясом.

Я прикурил сигарету и откинулся на стуле.

– Как рука?

– Немного занемела, но я думаю, все будет о'кей, – он осторожно прислонился к стене, закрыл глаза и обмяк. У него, как и у всех пилотов, была профессиональная сноровка в умении ничего не делать, когда делать нечего.

Часов в одиннадцать появился Николас, то есть Моррисон. Он весь промок насквозь, перемазался в масле и выглядел почти изможденным. Хозяин с любопытством посмотрел на него. Николас что-то ему сказал и плюхнулся на табуретку рядом с нами. Хозяин налил ему стакан коньяка.

– Ну? – спросил Кен.

Николас посмотрел на печку, лицо его было неестественно бледным.

– Они у меня в доме.

– Раз ты готов, то пора отправляться, – сказал я.

Он залпом осушил свой стакан и снова стал смотреть на меня.

– Я-то думал, что к этому времени о них все забыли, – тихо сказал он. – Столько лет прошло. Мне казалось, что их хозяину нет до них никакого дела, и поэтому стал их продавать.

– Слишком короткий срок, чтобы забыть про полтора миллиона, – заметил Китсон.

– Как ты узнал про меня? – Николас посмотрел мне в лицо.

– Я уже приводил некоторые доводы в подтверждение этой догадки. Кроме того, когда я впервые появился здесь неделю назад и поинтересовался, что стало с пилотом "Дакоты", то тебе пришлось спрашивать об этом у хозяина бара. Такой вопрос сразу же возникает у любого, кто узнает о крушении самолета. Любой островитянин должен ответить на него, не задумываясь.

– А почему ты на этот раз появился в этих краях? – с тихой горечью в голосе спросил Николас.

– Время от времени кто-нибудь куда-нибудь приезжает. Тебе следовало знать об этом.

Он не обратил на мои назидания никакого внимания.

– Тебе непонятно, почему я посадил те деревья? Неужели это так сложно?

Я пожал плечами.

– Эти деревья растут на могиле Моррисона.

Николас следил за каждым моим движением и даже улыбался. Он ждал моего вопроса, но я продолжал молчать.

– Теперь я Николас Димитри. Моррисон умер. Но тебе этого не понять.

Я мог бы и сам догадаться обо всем, а может быть и нет. Ему просто хотелось рассказать мне про это. В конце концов после десяти лет ожидания этому человеку было просто необходимо перед кем-то выговориться.

– Вам никогда не приходилось быть богачами, и это чувство для вас незнакомо, – сказал он, глядя куда-то в сторону. – Я был богатым человеком. Это случилось, когда мне удалось завладеть этими драгоценностями. Я заглянул в хвост самолета и понял, что мне ничего не грозит, никто не сможет причинить мне зла. Будущее представало предо мной в розовом свете.

Сначала я приземлился в Шарии, заправился и взял курс на Бейрут. Мне приходилось слышать, что там их можно выгодно продать. Я уже решился сделать это, а потом улететь куда-нибудь, где меня никто не сможет найти.

На подлете к городу мне стало страшно, что в этой спешке меня просто надуют, поэтому я решил отправиться на Родос. Мне казалось, что топлива в обрез, не хватит.

Теперь этот голос принадлежал Моррисону. Николас исчез, хотя в нем еще до сих пор чувствовался фальшивый немецкий акцент – он слишком долго в нем упражнялся, чтобы забыть за пару минут, но теперь язык его был более сложным.

Кен оторвался от стены и внимательно следил за Моррисоном.

– Должно быть, я просто не заметил. Была ночь, про ветер мне ничего не было известно, а воспользоваться радио я не мог. Я заблудился, но все-таки был в безопасности. У меня и мысли не было, что это плохо кончится. Так что мне пришлось повернуть на север, тогда рано или поздно я доберусь до берега.

Но, должно быть самолет сильно отклонился от курса, и я оказался гораздо западнее и южнее предполагаемого маршрута. В правом баке кончилось горючее, мотор заглох, а поскольку в левом баке оно тоже было на исходе, то перекачать в правый бак было нечего... В работе левого двигателя начались перебои. И тут мне стало понятно, что положение просто безвыходное. Я сбился с курса, никому не было известно мое местонахождение, а значит и искать меня было некому. Смерть уже дышала мне в затылок.

– Это чувство мне знакомо, – заметил я.

– Нет, тебе меня не понять! – вспылил Моррисон, но тут же взял себя в руки. – И тут я увидел этот остров, полоску песка на пологом берегу у входа в долину, и понял, что останусь в живых, но, – тут он окинул нас торжествующим взглядом, – Моррисон умер. Понимаете ход моих мыслей? Он врезался в море и погиб только потому, что считал себя богачом и из-за этого чувствовал свою неуязвимость. Поэтому там и появились деревья. Они обозначили мою усыпальницу как подсвечники в склепе. "Дакота" осталась на том же месте, я не позволил им трогать ее. Мне хотелось, чтобы все выглядело красиво и посвятить весь ансамбль этому острову. Просто потому, что он существует и на нем живут люди. Островитяне никогда и не догадывались про существование драгоценностей. Я зарыл их под самолетом. Вот такие мы здесь люди. Именно поэтому Моррисон умер, а я стал Николасом. Ну хоть это вам понятно? – почти перешел на крик он.

Все остальные молчали. Хозяин стоял за стойкой бара, не понимая ни слова, и невпопад улыбался.

Я посмотрел на Китсона: он внимательно следил за Моррисоном, устроив больную руку в полурасстегнутой куртке.

Моррисон тряхнул головой и снова уставился на печурку.

– Вам это никогда не понять, – ни к кому не обращаясь сказал он.

Ну, в этом он явно ошибался. Понять его мне труда не составляло. Мы сами оказались сейчас в таком же положении; такие же пилоты, как он, все та же погоня за призрачным богатством и наша доля вины в этом безумии.

– Вы не можете увезти их отсюда, – возразил он. – Они принадлежат этому острову. Моррисон украл их, теперь он мертв. Пусть сокровища останутся здесь.

Китсон поправил больную руку.

– Слишком поздно, – быстро сказал я. – Ты же снова начал доставать их оттуда, поэтому эти разговоры несколько опоздали. Все, что тебе остается сделать – это передать их в наше распоряжение.

Он повернулся и долго смотрел мне в лицо. В его глазах можно было прочитать ненависть и презрение, а может просто обычную усталость. Скорее всего ему и самому в этом было не разобраться. Но он пожал плечами и упрямо повторил:

– Вам этого не понять.

– Нет, – сказал я, считая спор бессмысленным и глупым. – Мне это непонятно.

Тут он поднялся и уже совсем спокойно, словно с чем-то смирившись, сказал:

– Дождь уже почти совсем закончился. Пойдемте ко мне домой.

Я поднялся вслед за ним. Китсон тоже нехотя встал и наклонился ко мне.

– Ты оказался прав. Причина действительно оказалась ненормальной.

– Что-то в этом роде, – кивнул я, размышляя, чем могла быть забита голова у человека с полутора миллионами фунтов в кармане и перспективой врезаться в море; сам он еще мог спастись, но без драгоценностей. Недостойная мысль. И почему только в мою голову приходят почти одни недостойные мысли.