Целых три месяца, с октября по декабрь, в частях 40-й армии буйствовала эпидемия гепатита.
За 1981 год было организовано четыре пункта сбора и отправки тел погибшего личного состава (Шинданд, Баграм, Кабул, Кундуз).
По данным Генштаба, было уничтожено свыше 20 тыс. мятежников, пленено — 7763, захвачено до 12 тыс. единиц стрелкового оружия, 1,5 млн. различных боеприпасов, 79 ДШК, 22 миномета.
Погибло 1298 военнослужащих ОКСВ, из них советников — 22 человека, ранено — 53 офицера.
Потери техники: самолетов — 4, вертолетов — 22, танков — 28, БТР, БМП, БРДМ — 128, орудий и минометов — 17…
Но тогда, осенью 1981 года, нас, восемнадцатилетних, мало волновали описываемые события. Мы вообще не догадывались о том, что происходит в мире, пока осенью нашу команду призывников не доставили в обычном плацкартном вагоне на Целиноградский вокзал. Там в ожидании эшелона на Ташкент, я и познакомился с братьями-двойняшками — Баканом и Бобом.
Бакан был выше и совсем не похож на брата. Они этим часто пользовались — своей непохожестью. Это позволяло им разыгрывать целые постановки, выступая для непосвященных в роли совершенно чужих друг другу людей.
Я уже не помню причину нашей драки, но очень хорошо помню, как она началась. Бакан наехал на меня, но я не уступил. Перепалка уже грозила перейти в столкновение, когда сзади ко мне подошел Боб и сказал Бакану, чтобы он не рыпался на меня, так как наверняка получит от меня в «дыню». Я воспринял слова Боба, как слова поддержки и … ошибся. Это было братское предложение помощи — Бобом Бакану! Мы дрались втроем: я против двух братьев. Больше мы друг с другом не дрались, …до того случая с табуретками…
Война — насилие, направленное на достижение цели. В Кандагаре был другой тип войны, новый по своей интенсивности и старый по происхождению. Это был тотальный конфликт, в котором не было понятий тыла и фронта. C точки зрения местных, речь шла о войне вне рамок, когда все средства хороши. Сотрудничая, они могли бы получить все, что хотели, но они отвергли это с негодованием, поскольку хотели ни много ни мало — поставить нас на колени, а по существу — нашего изгнания со своей земли. Не будет преувеличением утверждать, что в их намерения входила «война до победного конца». Эта тотальная война велась по совершенно другим правилам, не выбирая средств.
По прибытии в бригаду нам сразу пришлось определиться и с понятием «невиновные». Население, укрывающее «духов», поддерживающее их от всего сердца и восхваляющее леденящие душу их выходки, — не являлось безвинным и непричастным. Были бы они действительно непричастны — давно бы изгнали нелюдей из своих рядов. Все вышесказанное не означало отношение к населению как к врагам, но тем не менее не стоило «пускать слезу», а также испытывать угрызения совести по поводу случайных жертв среди местных. Возможные жертвы среди гражданских не должны были ограничивать нашу борьбу с врагом, где бы он не находился. И еще кое-что о морали на войне. Есть железное правило, подходящее к той ситуации, в которую попали мы, прибыв в бригаду: «При выборе между матерью и справедливостью всегда выбирай мать». Поэтому прав был дембель-даргинец, сказавший нам молодым сержантам: «лучше пусть плачет его мать, чем моя». Только с одним техническим преимуществом нельзя было выжить в окружающих горах и пустыне, и в дикой войне, ведущейся там, тогда, против нас. По отношению к врагу все было дозволено. Поэтому, неотступно сопровождающее чувство страха при передвижении, расположении на месте, во время сна или приема пищи — было одной из важнейших целей в тактике изнурения противника. Нельзя было выслеживать в засадах противника, если не имел хотя бы начальных знаний о местности. Если же знал местность и чувствовал себя на ней комфортно, то вполне возможно было получить преимущество перед противником. Единицы имели опыт в выслеживании людей — но нас быстро этому научили наши же враги.
Шас включает зачем-то свет в салоне машины — а, ищет диск, чтобы включить музыку. За окном машины темнота зимнего утра. Она превращает, освещенное изнутри лобовое стекло, в кривое зеркало, в котором отражаюсь я и сонно копошащийся Шас. Всматриваясь в дорогу, я невольно разглядываю собственное застывшее отражение.
Любая застывшая идея о чем угодно, почти всегда неверна. Самая свежая фотография — отражение в зеркале. Но и оно отражает нас однобоко — с одной стороны. Рассматривая собственное отражение, мы меняемся в ту или иную сторону — не богатый выбор перемен. Кому хочется быть «однобоким» и «плоским»? Надо «крутиться» — меняться, часто и по-разному.
Рассказывая самим себе о том, как все было, мы систематизируем свой опыт, свои переживания и формируем свой «альбом фотографий». Я вспоминаю маленькие черно-белые фотографии в дембельском альбоме — окна в прошлое, возможность посмотреть на прожитое со стороны. Смотри на свою фотографию из прошлого и делай выводы. Это лучше, чем рассматривать чужие фотографии на обелисках и понимать, что в их жизни ничего уже изменить нельзя! У нас был шанс умереть — мы его бездарно упустили. Зачем сейчас останавливаться?
Два бельгийца, братья Эмиль и Леон Наганы создали револьвер. Без легендарного револьвера системы Нагана российская история была бы неполной. Я часто задавал себе вопрос — кем бы мы стали, не «случись» в нашей жизни «рулетка» Афганистана?
Перегруженный реалиями сегодняшнего дня, я всегда представлял концепцию альтернативной судьбы в виде Боба, как скучающего олигарха, предлагающего нам с Баканом десять «лимонов» баксов за то, чтобы мы сыграли в «русскую рулетку» — приставляли к виску ствол семизарядного «Наган 1895» и нажимали на курок. Каждый исход считался бы отдельной историей. Всего вариантов было бы семь — каждый имел свою вероятность. Шесть из них привели бы к обогащению, а один — к статистике, то есть к некрологу.
Первый ход: вероятность выжить — восемьдесят шесть процентов. Второй ход — семьдесят три процента. Третий ход — шестьдесят три процента. Четвертый ход — пятьдесят четыре процента. Пятый ход — сорок шесть процентов. Шестой ход — сорок процентов. Седьмой ход — тридцать четыре процента. Достаточно было семь раз сыграть со смертью в рулетку, чтобы за два года, под дембель, приблизиться к статистике «рассыпухи» в своем РД! Вы представляете сколько надо сделать ходов с этой игре, чтобы получить результат в ноль процентов выживаемости — не менее тридцати! Тридцать «зигзагов удачи» за пятьсот пятьдесят дней афганского военно-полевого быта (два года минус шесть месяцев в Союзе — в среднем), получается один «зигзаг» каждые…восемнадцать дней? Тридцати «боевых» за полтора года могло вполне оказаться достаточно, чтобы «устроиться» раньше своих сверстников — за счет собственных «зигзагов». Без «зигзагов» — можно служить вечно!
Проблема в том, что в действительности статистика войны четко отслеживает только один вариант этой альтернативной истории — погибших. Другие шесть вариантов оказываются за кадром — даже раненные. Но думающий человек может легко судить о них. Это требует определенного самоанализа и личной смелости. Со временем, если мы с Баканом продолжили бы играть в эту «рулетку», нежелательные альтернативные варианты нашей судьбы, скорее всего нас бы настигли.
Взгляните в связи с этим на повсеметсное распространение феномена людей, которые становятся стариками уже к тридцати годам. Это люди, которые не понимают, почему их беспокоит что-то смутное, почему их существование кажется катастрофически лишенным чего-то, почему они себя чувствуют так, словно их затягивает в какую-то безымянную пучину? Даже если двадцатипятилетний играл бы в эту «рулетку», скажем раз в год, у него было бы мало шансов дожить до своего пятидесятилетия.
Тридцать «зигзагов» за двадцать пять лет — это надо постараться. Однако, если таких людей много — например, есть тысячи таких игроков из бывшей сороковой армии, — то будет несколько чрезвычайно богатых людей из числа «афганцев» и очень большое кладбище их соратников.