Не знаю почему, но мне очень не хотелось уступать дежурство. Степан Демьянович приказал, добился своего. Пришлось сдаться.

Аэродром опустел. Мне следовало заняться подготовкой к вечеру, но какое-то тревожное чувство мешало уйти с поля. Я сел на траву и решил ждать возвращения самолетов, недоумевая, зачем отдал свое дежурство?

Прошло полчаса. Чувство тревоги, ожидания беды все усиливалось. Еще полчаса. Я уже не находил себе места. Минуты казались часами. Наконец, вдали показались самолеты. Я облегченно вздохнул. Идут на посадку. Один, второй, третий... Одиннадцать. Где же двенадцатый? Где Пошевальников? Бегу к самолету, который отруливает к месту стоянки, стараясь перекричать шум мотора, буквально ору летчику, показывая пальцами: где, мол, ваш ведущий? Где двенадцатый? И вдруг вижу, что пилот, сидя в кабине, плачет.

Будто неведомая сила ударила меня сзади под колени. Я упал на траву и зарыдал. Я не скрывал своих слез. Погиб друг и учитель! Погиб Степан Демьянович, который ушел в полет, подменив меня! Может быть принял на себя мою! мою смерть!

К самолетам сбежался весь состав полка. Плотным кольцом окружили летчиков, только что вернувшихся с задания. Я оставался лежать в стороне. Дикие мысли лезли в голову. Смогу ли я сам себе простить то, что произошло? Кто-то опустился на землю рядом со мной. На плечо легла дружеская рука.

— Талгат, не нужно. Талгат, пойми...

В этот день я дал себе клятву жестоко отомстить за Степана Демьяновича. Бить, бить, бить! Я не мог тогда слушать рассказ о том, как погиб командир эскадрильи. Лишь через несколько дней мой стрелок рассказал об этом.

Едва было получено разрешение командира полка на замену меня Пошевальниковым, как раздался звонок, и через несколько минут группа Пошевальникова ушла на запад.

Самолеты группы разметали колонну бронетранспортеров и уже возвращались на аэродром, как вдруг на машине ведущего мотор вспыхнул, и она, скользя на крыло, врезалась в землю. Видно, пилот был убит, ибо даже с горящим мотором такой мастер, как Степан Демьянович, сумел бы выровнять машину и посадить ее.

Всем полком мы провожали жену Пошевальникова — Машу — в тыл, домой. Тяжело было расставаться с ней, ведь Маша больше года делила с нами все трудности и радости, была отличной оружейницей.

... А жизнь полка шла своим чередом. С ревом поднимались в воздух штурмовики. Один за другим меняли мы аэродромы, продвигаясь на запад. Огонь «ИЛов» нес смерть врагу уже на его земле.

Наступление продолжалось

На подступах к южному Бугу наши отбили немецкий аэродром. На него и перебазировались эскадрильи второго корпуса. Аэродром тесноватый, но с него очень хорошо поддерживать действия наступающих войск, при форсировании реки.

Погода по-прежнему отвратительная. Летчики продолжали вырывать самолеты из раскисшей взлетной. Но все-таки летали, били, крушили не только живую силу и технику противника, но и добивали фашистскую авиацию.

Сокрушительный удар по аэродрому вблизи Первомайска нанесла группа лейтенанта Столярова. Было уничтожено на земле более десятка самолетов.

В ходе наступления наших войск на Львовском направлении перед авиацией была поставлена задача — удерживать по-прежнему превосходство в воздухе, содействовать наземным войска в прорывах вражеской обороны, прикрывать действия ударных группировок, не допускать подходов вражеских резервов.

Газета воздушной армии призывала:

«Воздушный воин! Ты помнишь Курскую Дугу. Пылающий Белгород, дымное небо над Прохоровкой. Теперь под твоим самолетом старинный Львов, Станислав, Рогатин. Теперь ты гораздо сильней, чем год назад, перед тобой враг, не раз уже отступавший под силой твоих ударов. С ужасом ждущий грядущего возмездия за совершенные им преступления. Пусть же не знает враг пощады, он пришел, чтобы грабить твою страну. Пусть же найдет здесь свою смерть!»

Гитлеровцы предпринимали все меры, чтобы сорвать наступление наших войск на Львовском и Раворусском направлениях. Противник подтягивал резервы. Крупные танковые соединения, в сопровождении пехоты, контратаковали в районах Золочева-Плугово наши наступавшие части. И опять на помощь пехоте пришла авиация. В воздух подняли все эскадрильи Второго гвардейского корпуса. «ИЛы» штурмовали танки, пехоту противника. Непрерывные атаки с воздуха продолжались полных два часа. Один полк штурмовиков сменял другой. Клубился огненный вал. Горели окружающие лесные постройки, танки, машины, казалось, что горела сама вставшая дыбом земля.

В огненный этот ад свою долю противотанковых бомб, снарядов, эресов вносила и наша эскадрилья. Атакуя, я ликовал, я всей душой чувствуя превосходство над врагом и бил, бил его.

Впоследствии, уже в мирное время, я прочитал в чьих-то мемуарах печальные воспоминания немецкого генерала Мелентина. «В тот день наша 8-я танковая дивизия, двигавшаяся колоннами, была атакована русскими штурмовиками и понесла огромные потери. Все надежды на контратаку рухнули».

Однако в целом обстановка на фронтах, особенно на Львовском направлении, сложилась нелегкая. Атаки наших наземных войск не приносили успеха. И все-таки пехота рвалась вперед, будто мощным тараном долбили вражескую оборону. И она пробила брешь. Пока небольшую, на протяжении всего шести километров. Командующий Третьей Гвардейской танковой армией генерал Рыбалко решил бросить в прорыв всю танковую армаду.

Танки шли в прорыв, неся значительные потери от сжимавшей горловину прорыва с обеих сторон немецкой артиллерии.

Генерал обратился за помощью к комкору Рязанову.

Штурмовики откликнулись. Комкор тут же поднял в воздух эскадрильи 144 гвардейского. Первым вылетело звено лейтенанта Столярова. Горловина под ними, на земле. Там жаркое сражение. Наши танки ведут артиллерийскую дуэль с пушками врага. Но те хорошо закопаны, обложены мешками с землей. А наши танки на виду, как на полигоне. В стороне уже горят одна, вторая «тридцать четверки».

— Я Грач! Столяров, слышишь меня? Слева от головного танка, в кустах три батареи. Уничтожить их. Атакуй, соколы! — командует с занятого им на высотке КП генерал Рязанов.

Столяров атакует. Одна батарея уничтожена. Второй заход, бомбы разнесли еще три орудия.

Заходы следуют непрерывно. Орудия противника умолкают одно за другим. Кругом разрывы зениток. Осколки хлещут по бронещиткам, по фюзеляжу, плоскостям.

Наблюдающий за действием звена генерал ждет каждую секунду, что вот-вот, какой-то из штурмовиков задымит, сорвется вниз или не выйдет из пике, подбитый снарядом. Но они пикируют раз за разом.

И так до подхода пришедшего на смену звена, которое в свою очередь сменила наша эскадрилья в полном составе.

Так, непрерывно атакуя артиллерию, закопанные в землю танки противника, штурмовики очистили фланги прорыва, танкисты расширили его и рванулись мощным потоком.

Разгоралась борьба за Сандомирский плацдарм. Верховное главнокомандование ставило задачу выйти к Висле, форсировать ее.

Противник всеми силами старался ликвидировать плацдарм. В районах Сандомир, Ранжува разгорелись напряженные бои на земле и в воздухе.

От зари до темна штурмовики гвардейского корпуса генерала Рязанова вели разведывательную работу, штурмовали немецкие части и соединения.

Больше всего в этих условиях доставалось нашей эскадрилье. Она летала, при необходимости, и в глубокий тыл противника. Бывало, что сама же и реализовывала доставленные сведения. Так произошло и в тот день, когда я барражировал в районе населенного пункта Опатуво, шел ведущим. Вечерело. Лучи заходившего солнца холодили застывшие в уже темноватом небе розовевшие облака. Мне было даже как-то жалко врываться самолетом в их золотисто-легкую нежность. Барражируя над селом, окружавшими его перелесками, я старался обходить их то правым, то левым пеленгами. Группа повторяла маневры.

Вглядываясь в перелесок, я заметил укрывавшиеся в нем танки. Накренил самолет в вираже, пролетел над леском. На дороге целая колонна танков, за ней автомашины, набитые поблескивавшими касками, солдатами. Еще облет — и я подсчитал: танков не менее сотни и до двух полков пехоты. Такого скопления в одном месте техники и живой силы противника обнаруживать еще не приходилось.