— Ишь ты, да это никак сам Файф пожаловал, собственной персоной, — проскрипел он. И Файфу сразу стало ясно, что этот тип ни за что на свете не согласится уступить теперь его место. Будет драться за него изо всех своих силенок.

Оба помощника писаря — Трейн и второй солдат (его фамилия была Краун) — стояли потупившись, и чувствовалось, что им было очень неловко перед Файфом. Разумеется, Уэлш сидел тут же, он занимался чем-то за своим столом. Приход Файфа, судя по всему, ничуть не заинтересовал его, и он продолжал работать как ни в чем не бывало. Наконец он поднял глаза. Конечно, он не мог не знать о том, что Файф и Сторм возвратились из госпиталя, и тем не менее лицо его сейчас не выражало ни удивления, ни удовольствия или хотя бы просто доброго внимания к пришедшему. Полубезумные блуждающие глаза на почерневшем лице Уэлша были похожи на страшную маску безразличия.

— Ну, — после долгого молчания выдавил он, — так что же тебе надо, малыш? — Фраза эта прозвучала как-то неопределенно: то ли как приветствие, то ли как вопрос. Словно Файф все эти дни сидел себе на месте и никуда не отлучался, а теперь просто вошел в палатку. Потом Уэлш неожиданно улыбнулся, оскалившись своей типичной ухмылкой безумца, садиста и убийцы.

— Вот, вернулся из госпиталя, — Файф понемногу начал злиться из-за такого приема. — Вернулся и, стало быть, представляюсь… — Сказав это, он вдруг почувствовал, что возмущение его стало быстро проходить, уступая в душе место чувству одиночества, страха перед ужасами войны, полной потерянности. И эта палатка казалась ему теперь единственным спасительным пристанищем.

— О'кей, — бросил сквозь зубы Уэлш. — Можешь считать, что представился.

— А чего это Уэлд уселся за моим столом и стучит на моей машинке?

— Капрал Уэлд назначен писарем. А вон те двое у него в помощниках и на побегушках. Эй, ты, грязная морда! — вдруг рявкнул он, поворачиваясь в сторону Уэлда и протягивая ему какие-то листки. — Быстро доставить это Мактею в отделение снабжения!

— Слушаюсь, сержант! — как можно громче рявкнул в ответ Уэлд. Пулей вскочив с табуретки, он выхватил у сержанта из рук бумажки и, тщетно пытаясь выпятить свою тощую грудь, тут же бросил Трейну: — Эй, Трейн, давай-ка!

— Я разве не тебе лично приказал? — перебил его с угрозой Уэлш. — Не тебе?

— Виноват, сержант. — Уэлд с бумагами в руке быстро выскочил из палатки.

— Вот же подонок, — осклабился Уэлш, глядя в упор на Файфа. — Просто мразь, да и только.

— Так вы же знали, что я возвращаюсь из госпиталя, — удивился Файф. — Знали, что я…

— Знал? Да откуда это вдруг я мог знать об этом? У меня рота на руках, дел с утра до ночи невпроворот! Где уж тут было ждать, пока ты вернешься. К тому же будь у тебя хоть капля ума в башке, разве ты не добился бы эвакуации с этого поганого острова? С такой раной в черепушке, да не удрать домой в Штаты! Видывал я в жизни идиотов, но такого… Да я бы на твоем месте…

— Ты не смеешь поступать так со мной, Уэлш, — вдруг не выдержал Файф. — Клянусь богом, не смеешь! Как же так можно!

— Не смею? Я не смею? — Уэлш сразу же перешел на бычий рев. Сорвавшись с места, он уперся кулаками в стол, нагнулся, набычился, будто собирался прыгнуть рогами вперед на Файфа. — Это кто же тут не смеет? Ты погляди вокруг. Ведь все давно уже решено. Ты еще в госпитале на коечке валялся, а тут уже все в ажуре было. — На озверевшем лице его вдруг, как в калейдоскопе, сменилось выражение, губы снова скривились в сатанинской ухмылке. — И нечего на меня вину валить, если у самого ни ума, ни кишок не хватило за себя постоять, с острова смыться.

— Ах ты зараза! — не удержался Файф. — Все, говоришь, решено уже, а ведь вместо Сторма никого назначить не посмел?

— Так Сторм меня специально попросил. Он знал, что назад вернется. — Уэлш уже успокоился, снова опустился на стул. В палатку тихонько проскользнул Уэлд, уселся за стол, внимательно наблюдая за разговаривавшими.

В перепалке, возникшей между Уэлшем и бывшим писарем, не было ничего необычного — подобные сражения и взаимные оскорбления случались у них сотни раз, так что в пылу борьбы Файф на какое-то мгновение даже забыл, из-за чего весь сыр-бор разгорелся. Но потом вспомнил, и сердце у него сразу будто оборвалось — он не был уже больше личным писарем первого сержанта. Никогда в жизни, как ни ругались они раньше, не поверил бы он, что Уэлш сможет так подло предать его, не заступится, не защитит, когда дело дойдет до того, что из-под носа уплывет такая отличная должность. Ну а раз так, то нечего и воевать с этим подонком, нечего унижаться…

— Ну и будь ты трижды проклят, Уэлш, — только и нашел он, что бросить в ответ. — Подонок ты и мерзавец, вот что я тебе скажу!

На его счастье, в эту минуту в палатку вошел Бэнд. Уэлш быстро поднялся из-за стола, во всю глотку рявкнул «Смирно!». Оба посыльных, Уэлд и Файф, чуть не поперхнулись.

— И вовсе незачем подавать команду всякий раз, как я вхожу в палатку, сержант, — бросил Бэнд свысока. — Я ведь уже говорил вам об этом. — Оглядевшись, он увидел Файфа. — Ах, вот это кто! Приветствую тебя, Файф. Значит, вернулся? Что ж, я рад видеть тебя снова в нашей старой роте… Вольно! Вольно! Кстати, Файф, не хочешь ли ты взглянуть на мою каску?

Файф решил, что он, видимо, ослышался. Он ведь только что вовсю орал на Уэлша, и вдруг такой поворот. Но Бэнд как ни в чем не бывало прошел к своему столу, заглянул за него, вытащил каску, в верхней части которой зияла дыра от пробившей ее японской пули. С нарастающим недоумением, а потом и с негодованием Файф слушал его историю, с удивлением думая о том, когда же командир роты наконец спросит его о ранении, о том, как ему было в госпитале и почему он вернулся назад в роту. Ну хотя бы капельку внимания и уважения к раненому! Неужели он кажется этому напыщенному офицеру такой же никчемной вещью, как эта его каска? Или как все другие солдаты, которые не были ранены? Да уж куда там! У этого осла и на уме-то нет людьми интересоваться, все бы бубнил как дурак про свою каску. Самого тогда даже не контузило… Когда в конце концов Бэнд закончил все свои россказни насчет того случая, Файф был настолько взбешен, что буквально не мог стоять на месте.

Тем временем спокойно рассевшийся за своим столом сержант Уэлш сделал глубокий вдох, потом медленно выпустил из легких набравшийся там воздух и принялся за прерванную было работу. «Пожалуй, — подумал он, — даже и не плохо, что ротный заявился. А то ведь недолго было и дров наломать». Ему уже чертовски надоело бесконечно поучать этих желторотых птенцов, долбить им снова и сноса, что для человечества, для вселенной все эти войны, государства и роты, все они, вместе взятые, и каждый поодиночке не значат ровным счетом ничего. Что те, кому положено, могут распоряжаться ими всеми, как только им заблагорассудится — менять, тратить, пускать в оборот, делая это с такой же легкостью, как они распоряжаются долларовой бумажкой, что лежит в кармане. Что, наконец, они могут подыхать хоть каждый день, хоть пачками, хоть поодиночке, оптом и в розницу, здесь и в любом другом месте, и тем не менее все это не будет иметь абсолютно никакого значения. Разумеется, если будут своевременно прибывать резервные пополнения. И этот Файф вообразил себе, будто он что-то значит. А что он, в конце концов, значит для роты?

Уэлш снова сделал глубокий вдох, наполняя легкие не только воздухом, но и сочувствием к себе, медленно выпустил все сквозь зубы. Ух, до чего же он был зол! Только представить себе этого мозгляка, какую рожу он скорчил, когда приперся сюда и увидел, что Уэлд на его месте расселся! Уэлш так четко все это себе представил, что от возмущения едва снова с места не сорвался.

И какого дьявола вообще этому Файфу надо? Непонятно ему, что ли? Вроде бы уже и те, что поглупее, начинают соображать, что к чему. А этот… Все настроение испортил. Такая неделя отличная была, особенно последние дни, как с передовой отвели. Просто отличные деньки, ничего не скажешь. Молодец все же этот Толл со всеми своими выкрутасами — и выпили как следует, и отдохнули, о себе подумали и своих паршивеньких, грязненьких, мерзкопакостных делишках. Для всего, в общем, нашлось время. В том числе и для того, чтобы сообразить, что война эта еще только начинается, только разворачивается помаленьку и что их рота, хоть она и подыхает здесь, ровным счетом ничего не значит — у нее за спиной стоят уже, дышат в затылок еще, поди, не меньше десятка таких же рот, растянувшихся гигантской эстафетой смерти одна за другой в длиннющую цепочку, отсюда и до самого Вашингтона. Стоят себе и ждут спокойненько, в безопасности, своей очереди, ждут, когда настанет их пора выходить на тяжелую работу. Это они, надо думать, соображают! Да только вот не очень ценят все это, во всяком случае, не так, как он, Уэлш, ценит. Даже Сторм, на что уж голова, но и то не совсем в курсе, не очень соображает. Куда им всем до Уэлша!