Бэнд принял разнос как подобает мужчине. Да и что тут можно было возразить, когда старый пьянчуга во всем прав. Кстати, какая разница, пьяница полковник или нет, это ведь в данном случае к делу не относится. Да и решает все равно не он, есть кое-кто поважнее. Конечно, кое с чем можно было и не согласиться, ну хотя бы насчет этого поворота влево. Он все время был в контакте со второй ротой, если захотели, могли бы через нее подать команду. Или еще проще: эту самую вторую роту двинуть влево, оставив их в покое в Була-Була. Единственное, что он все же сказал в свое оправдание, так это то, что ему приказано было действовать в качестве самостоятельного подразделения. Самостоятельного!

— Верно, — согласился старикашка, улыбнувшись вдруг всеми своими стальными зубами. — Верно, было такое. Но только в том случае, если не будет связи. Я отлично все это помню. В вашей же ситуации все было иначе. Связь можно было поддерживать. И даже очень легко. Так что это не оправдание. Не оправдание. Ясно?

Приговор был четок и краток: снять с должности, перевести в другую роту другого полка и держать там, пока не умрет [15]. И конечно же не в должности командира роты. Может быть, заместителем? Или до взвода опустят? Нет, нет, не так уж сурово. Он будет заместителем командира роты. Правда (при этом старикашка неловко покашлял, покряхтел немножко), рассчитывать на повышение ему там не придется, даже в случае гибели или перевода командира роты. Разумеется, за ним будут приглядывать, не без этого, однако само дело ненужной огласки не получит, никто не собирается его позорить. Но война — коллективное дело (при этом седой старик осторожненько постучал кулаком по ладони другой руки). Коллективное! Не для одиночек и себялюбцев. Любая армия — это прежде всего единая организация. И полк тоже. Рота, взвод, отделение. Никто и никогда, ни один человек не имеет права ставить себя над нею. Особенно во время войны. Вырываться вперед, не считаться с интересами общего дела. Слишком многое от этого зависит. В общем, ему нечего больше возвращаться в роту. Вещи его уже упакованы, об этом позаботился лейтенант Криоу, назначенный временно командиром роты. Так ему было приказано.

Вот так и получилось, что и Джордж Бэнд незаметно для роты вдруг исчез с ее горизонта, исчез, чтобы больше никогда в ней не появляться.

Он четко отдал честь командиру полка, повернулся кругом и, печатая шаг, двинулся через грязную площадку, вытоптанную перед командирской палаткой. Подтянутый, строгий и не согнутый судьбой. Он был абсолютно уверен в своей правоте, в том, что не допустил ни малейшей ошибки, буквально ни малейшей. И не только в последней операции, но и во все те часы и минуты, что командовал ротой. Все сделанное им было безупречно, и сознание его было совершенно чисто и спокойно. Он был даже уверен, что, поступи он тогда по-другому, так, как хотелось этому старикашке, первыми от этого пострадали бы они — те самые его солдаты и сержанты, что так ненавидели и проклинали его, — их, наверное, полегло бы куда больше.

Тем временем те самые солдаты и сержанты, отдыхавшие, ничего не подозревая, в своем лагере, отчаянно ломали головы над казавшейся неразрешимой проблемой — где достать спиртного. Того самого горячительного, без которого, как казалось большинству из них, им сейчас было просто невозможно жить.

В полку тем временем постепенно налаживалась нормальная повседневная жизнь, все больше давала себя знать размеренная рутина обычной казарменной организации. Штаб рассылал в подразделения листы нарядов, люди занимались различными текущими делами, свободного времени оставалось совсем немного, и это затрудняло и без того невероятно сложные поиски спиртного. А скоро должны были вступить в действие и всяческие расписания — боевой подготовки, строевых занятий, физических занятий, времени останется еще меньше. Над головами любителей выпивки сгущались тучи. Правда, в гарнизонной лавке можно было достать какую-то бурду местного производства, но, во-первых, это была порядочная дрянь, а во-вторых, и она бывала крайне нерегулярно. К тому же у людей почти не было наличных денег, жалование уходило по аттестатам, зачислялось на счет, а того, что выдавалось на руки, хватало от силы на пару кварт, не больше.

Один лишь Уэлш не знал горя, скалил зубы в своей жуткой ухмылке да попивал себе потихоньку — его личный секретный фонд работал безотказно, и джин у него в палатке не переводился.

Солдат мучала не только нехватка спиртного. Их постепенно покидали то почти физическое онемение, та потеря чувства реального, которые наподобие анестезии сковали душу и тело, сделали их почти бесчувственными в бою. И вот теперь они снова приходили в прежнее состояние, чувства возвращались на свое место, они снова стали бояться стрельбы, воздушных налетов и бомбежек. Они снова боялись смерти.

По подсчетам Белла, процесс обратной адаптации занял у них на этот раз около шести дней. А ведь в первый раз, после боя на «Танцующем слоне», это произошло всего за двое суток. К тому же и по размаху боевых действий, и по времени, да и по потерям нынешняя операция была гораздо слабее, чем та. Единственным объяснением, считал Белл, могло быть явление, так сказать, накопления, атакой аккумуляции. Была ли это действительно аккумуляция или нет, но они снова стали очень опасаться авиационных налетов. А ведь они были не такими уж массированными, эти налеты, да и опасности от них практически не было никакой. Тем более что рота сейчас была размещена гораздо лучше — до ближайшего аэродрома было километра три, если не больше.

Да только все это не имело значения. Японцы, кстати, в последнее время стали значительно реже бомбить аэродромы, предпочитая рассредоточенные налеты на всякие армейские объекты, так что бомбы их теперь могли свалиться в любом месте острова.

Ни один человек в третьей роте ни за что не поверил бы, скажи ему кто-нибудь тогда, во время боев, что он станет бояться этих ерундовых налетов. Тем не менее когда в один из таких дней одному солдату в соседней роте упавшим зенитным снарядом оторвало напрочь нижнюю челюсть, многие из их роты, стыдливо отводя глаза, повылезли из палаток и принялись быстро рыть индивидуальные ячейки и щели. Ничего удивительного в этом не было. Разве не глупо перенести все тяготы, столько натерпеться и теперь погибнуть в каком-то дурацком воздушном налете? Шутник же этот господь бог!

Так и получилось, что все становилось на свои места; когда-то они всего боялись: скучищи, грязи, бомбежек, потом пошли бои, и чувства онемели, а теперь снова все сначала. Да, необходимо было во что бы то ни стало найти источник спиртного!

И вдруг однажды утром, на утреннем построении, — как гром среди ясного неба! Нилли Кумбс, рядовой первого класса и первоклассный карточный шулер, дважды свалился в строю. Пьяный до беспамятства! Это была действительно сенсация! Когда же подобное событие повторилось и на следующий день, из сержантов была немедленно сформирована особая группа, что-то вроде «комитета бдительности», которой было поручено во что бы то ни стало отыскать источник.

Этим источником оказалась старая оцинкованная банка из-под сухарей, накрытая марлей и установленная на солнечном припеке на поляне в близлежащих зарослях. Она была буквально вся облеплена мухами, и еще мириады их жужжали вокруг. Как и многие другие кадровики-профессионалы, Нилли до войны успел послужить на Филиппинах и Гавайских островах, где, как известно, рядовые, если их одолевала жажда, по своим финансовым возможностям могли рассчитывать только на местное пойло. Туземцы гнали его из перебродивших фруктов. Свои незаурядные познания в этой области Нилли и ухитрился использовать в местных условиях, украв где-то несколько больших банок консервированного компота, добавив туда дрожжей, сахара и воды и выставив на солнышко, чтобы забродило. Сержант из «комитета бдительности», выследивший его (им был Бек), вернулся в лагерь пьяным и сообщил своим дружкам, что пойла воняет хуже некуда, но пить можно и вроде бы изрядно шибает в голову. Никто не мог понять, с чего это вдруг Нилли Кумбсу понадобилось хранить свое производство в секрете. Просто, наверное, такой у него был скрытный характер. Но рота немедленно рванулась на заготовки — из кухонь, столовых, со складов все, кто мог, тащили оцинкованные коробки с сухарями и галетами и банки с компотом. Там этого добра хватало. Кажется, проблема была решена. К тому же у них в руках оказался такой источник спиртного, которому никогда не будет конца. В роте снова воцарился порядок, и по вечерам солдаты и сержанты спокойно сидели по палаткам, попивали самогон и посмеивались спьяну над всякими там воздушными налетами.