Он лежал притаившись, а японцы шли и шли мимо — он насчитал около ста тридцати человек. Все это время он кусал себе пальцы, а по лицу текли слезы безмолвной ярости — у него не было ни одной гранаты, ну хотя бы одной-единственной. Ведь даже одной гранатой в таком закрытом месте можно устроить побоище. К сожалению, в их батарее гранаты не были положены вообще, а придя в роту и собираясь в засаду, он просто не сообразил попросить парочку про запас. Так он и лежал в этом призрачном лунном свете, молча наблюдая, как проходят мимо японские солдаты, и даже успевая разглядеть отдельные лица. Кстати, эти вовсе не выглядели такими дохлыми, как те, которых они перебили на высоте…

Он так и не смог сообразить, как это Гучу в его положении удалось добраться до берега и найти его там. Гуч тоже не мог объяснить это. Он только, превозмогая боль, дважды шепотом попросил: «Пожалуйста… Пожа… луй…» — но Уитт быстро прижал палец к губам. Гуч понял и кивнул и больше ничего уже не сказал. Уитт взял в руки его голову, тихонько погладил, и лучший легковес полка умер у него на руках, а он тем временем все считал проходивших мимо японцев. Несколько раненых американцев стонали где-то на высохшем дне реки, но первые же появившиеся здесь японцы пристрелили их. А Уитт все лежал и думал о хотя бы одной гранате… Хотя бы одной!

Все они были самые обыкновенные парни. И выполняли самую обыкновенную задачу. А теперь вот все были мертвы.

У лежавшего на противоположном берегу пересохшей речки Белла гранат тоже не было. Он сам решил оставить их в лагере, взяв с собой лишь винтовку и одну ленту с патронами, чтобы было легче. Но он знал, что, даже будь у него с собой гранаты, он ни за что не решился бы воспользоваться ими. Никогда за все время боев не испытывал он такого дикого страха, такого непередаваемого панического состояния, как в этот раз. А ведь и ему тоже все происходящее казалось обыденным, абсолютно нормальным делом. И к тому же совсем легким. Как перепуганный насмерть лесной зверь, он полз, постоянно прячась, сквозь густой подлесок, со звериной хитростью выбирая самый удобный и скрытный путь, все выше по холму, все ближе к ротному лагерю. И к спасению… Ему было совершенно безразлично, остался ли там, сзади, еще кто-нибудь в живых или нет. В будущем этот страх еще не раз вернется к нему, долго будет преследовать его и мысль об этом поступке. Но сейчас это не имело никакого значения. Дорога, на которую раньше уходило всего пять минут, теперь заняла целых полчаса. Никто ничего ему не сказал, не промолвил ни слова. Даже Уитт. Люди иногда способны понимать других. Только бывает это, к сожалению, в исключительных случаях.

Утром они отправились взглянуть на место происшествия и забрать тела убитых. Но прежде чем это случилось, Уитт ушел из роты назад в свою батарею.

Ночью ему потребовалось около часу, чтобы добраться до расположения роты. Сначала почти полчаса он лежал в укрытии, пока мимо шли и шли японские солдаты. А потом, поскольку Гуч все равно уже был мертв и не было особой нужды торопиться, он подождал еще с полчасика, прислушиваясь и высматривая, не оставили ли японцы засаду или тыловое охранение. Они ничего не оставили. Он сперва боялся приподняться и осмотреться вокруг, но потом набрался храбрости, быстро перебежал ровное место, ловко перескакивая через валявшихся тут и там американцев. Добрались наконец до роты, он отправился прямиком к Бэнду, сидевшему на корточках и все еще расспрашивавшему Белла.

— Мне бы следовало пришлепнуть тебя, — проговорил Уитт неожиданно тонким голосом.

Длинноносый, тощий заместитель командира роты, стоявший тут же, сдернул с плеча карабин и закрыл Бэнда. Уитт расхохотался ему в лицо:

— Не бойся! — и снова повернулся к ротному: — Потому, что ты — подлый, мерзкий, ни на что не способный подонок. Ухлопал ни за что ни про что двенадцать парней. И ведь, поди, еще и доволен. А до чего мне нравилась всегда эта рота! О, господи! Да только теперь ноги моей не будет здесь, где такая мразь командует. Вот выгонят тебя отсюда или, даст бог, шлепнут, тогда, может, и вернусь. А сейчас…

Высказавшись подобным образом, он поддернул ремень винтовки, висевшей у него на плече, быстро сходил за остальным своим имуществом, да и был таков. Он без приключений добрался до расположения второй роты, пройдя по мрачному ночному лесу так же спокойно, как до этого пришел сюда, немного там передохнул, занял у солдат водички на дорогу, рассказал им о позорном происшествии с засадой и пошел дальше. Путь теперь уже был не опасным, и на рассвете он добрался до своей батареи, выдвинувшейся к тому времени в район «головы Креветки», чтобы организовать доставку воды и продовольствия боевым подразделениям. Сержант, командир отделения, которому он доложил о прибытии, только вздохнул:

— О, господи! Опять ты. А я уж думал, тебе конец, неугомонному…

Сказав это, он повернулся на другой бок и заснул снова.

— А я совершенно законно и на полном основании мог шлепнуть его на месте, — заявил потом, когда Уитт уже ушел, заместитель командира роты. — Шлепнуть, как собаку, и дело с концом!

— Ну зачем же? Вы и так поступили совершенно правильно, — пробормотал Бэнд. — Он ведь явно был в истеричном состоянии, не отвечал за свои слова. И понять его тоже можно. — Бэнд все еще сидел на корточках, глядя на Белла. Глаза его мигали за стеклами очков в стальной оправе.

— Нет, мне все же следовало шлепнуть его, — возмущенно говорил заместитель Бэнда. — Надо же докатиться до такого! Угрожать своему командиру роты!

— Не горячитесь, пожалуйста, не надо, — снова заговорил Бэнд. — Ведь все же в порядке. — И он снова мигнул несколько раз подряд.

В это время на другом конце их бивака сержант Калн поглядел в упор на сержанта Милли Бека и сказал только одно слово:

— Ну?

Бек лишь плечами передернул:

— Он же командир роты… Пока еще.

Стоявший перед офицерами Белл уже во второй раз рассказывал им, как все произошло.

— По-моему, надо подождать до утра, — наконец выдавил Бэнд. Глаза его все еще беспомощно моргали за стеклами очков.

… Это было довольно печальное зрелище. Двое солдат были убиты выстрелом из пистолета в затылок и валялись, полузасыпанные песком. Казалось, что все высохшее русло реки усеяно мертвыми телами. Еще одного солдата они нашли на берегу, в кустах, — он, как и Гуч, чудом ухитрился выбраться наверх и немного отполз в сторону, не замеченный японцами, да только сил больше не хватило, и он так и умер здесь. Солдаты перетащили их всех на высоту и похоронили вместе с теми двумя, что погибли накануне вечером. Все это она сделали еще утром, едва забрезжил рассвет. Бэнд очень торопил их, чтобы побыстрее отправиться в путь. Все еще обалдело моргая глазами, особенно если ему приходилось к кому-нибудь обращаться, он без конца подгонял их, чтобы идти дальше на Була-Була…

Японцы забрали у убитых американцев все оружие и боеприпасы. К счастью, один из пулеметчиков, убитый на том месте, где стоял Белл перед тем, как броситься бежать в сторону берега, падая, уронил свой пулемет в кусты, и он там так и лежал, не замеченный японцами. Теперь у американцев было на один ручной пулемет меньше, а это похуже, чем потеря двенадцати солдат. Как бы то ни было, но едва солнце, прекрасное и величественное, показалось с той стороны, где был океан, они немедленно снялись с бивака и двинулись вперед. Шел третий день их безостановочного движения. Путь казался теперь немного полегче, они шли по дороге Дин-Дон, не надо было прорубаться сквозь кустарник (если, конечно, не придется идти напрямик через холмы). Когда они уже собирались тронуться, подошла вторая рота, привела с собой еще носильщиков. И вот снова они шагали сквозь джунгли, шли и шли зелеными зарослями.

Продвигаясь вперед, они без боя захватили еще две высоты, оставляя на каждой одно отделение, чтобы оно дождалось идущую следом роту, вторую или первую, — ту, которая была сейчас впереди. Где-то около полудня рота вышла из джунглей прямо на опушку кокосовой рощи, как раз в то самое время, когда третий батальон, действуя правее них, начал своими двумя ротами прямую атаку на Була-Була. Бэнд немедленно перестроил роту в колонну взводов и двинулся в том же направлении.