Дикий кофе в кусте у колодца распознала сестра Мэри Джозеф Прейз. Но, поскольку Гебре регулярно срезал верхние почки, урожая куст не приносил. Пара старых скамеек из поликлиники придала лужайке такое очарование, что даже Томас Стоун захаживал сюда посидеть с сигаретой, посмотреть, как сестра Мэри и матушка хлопочут над своими растениями, и развеяться. Правда, посидит-посидит, бросит окурок в траву (матушка этого не одобряла) и помчится, будто по срочным делам.

Матушка помолилась про себя: Господи, только тебе ведомо, что теперь станет с Миссией. Мы потеряли двоих наших. Ребенок – это чудо, а у нас двойня. Но у мистера Харриса и его людей отношение будет другое. Для них это постыдное, из ряда вон выходящее происшествие, предлог, чтобы выйти из игры. Пациенты не приносили Миссии сколько-нибудь ощутимого дохода. Она существовала на пожертвования и своим скромным ростом была обязана Харрису и нескольким другим филантропам. У матушки не было фонда «на черный день». Как тут откладывать деньги, когда их можно потратить на лечение трахомы, сифилиса, покупку пенициллина… список бесконечен. Что же ей делать?

Матушка оглядела окрестности невидящими глазами, мысли ее были обращены внутрь. Но постепенно долина, запах лавра, яркие краски, легкий ветерок, игра света, журчание ручья и надо всем этим небо со сбившимися на сторону облаками вернули ее к действительности. Впервые с момента смерти сестры Мэри на матушку снизошла умиротворенность. Вот место, где закончится долгое странствие сестры Мэри. Когда матушка только прибыла в Аддис-Абебу, и во всем была неопределенность, и ужасные события следовали одно за другим, одна смерть Мелли чего стоит, Господь явил ей свое милосердие и показал свои планы. Пришло время, и показал.

– Будущее темно для меня, но уповаю на тебя, Господи, – прошептала монахиня.

Глава третья. Христова невеста

Босоногие кули были людьми дружелюбными. Когда Гхош сказал им, какая предстоит работа, они сочувственно защелкали языками. Здоровенный детина с выступающей челюстью снял поношенный френч, его приятель стащил изодранный свитер. Они поплевали на руки, схватились за мотыги и принялись за дело; работа есть работа, пусть пришлось копать могилу, зато вечером появится бутылочка теджа или таллы, а глядишь, и женщина выкажет благосклонность. Пот выступил у них на лбах и руках, смочил лоскутные рубахи.

Небо хмурилось, вереницы серых туч неслись наперегонки, словно овцы на базар. Но к полудню распогодилось, чистый голубой свод простирался от горизонта до горизонта.

Матушка вызвала Гхоша в приемный покой. У колонны дожидался очень бледный сухопарый мужчина. Гхош понурился, уверенный, что это и есть Эли Харрис. Хорошо еще, спиной к нему стоит.

В помещении за занавеской Гхош услышал чье-то хриплое пыхтение, вдох-выдох, вдох-выдох, будто паровоз разводил пары. Вокруг носилок стояло четверо эфиопов, трое в пиджаках спортивного покроя, один – в плотной куртке. Их начищенные коричневые ботинки сверкали. Они потеснились, чтобы дать дорогу Гхошу, у одного под полой куртки мелькнула темно-красная кобура.

– Доктор, – человек на носилках протянул руку, попытался приподняться и сморщился от боли, – меня зовут Мебрату. Благодарю за то, что согласились осмотреть меня.

За тридцать, английский безупречен. Над волевым ртом тонкие усы. Во всех отношениях примечательное лицо, красивое, несмотря на сломанный нос, вот только осунулось от боли. Что-то в нем было знакомое. И ведь как стоически переносит боль. Его товарищи напуганы, а он спокоен.

– Клянусь вам, таких болей я никогда не испытывал. – Он улыбнулся, как улыбнулся бы человек, поскользнувшийся на банановой кожуре и желающий обратить все происшествие в шутку, и страдальчески сморщился.

«По-видимому, я не смогу вами сегодня заняться. Наша возлюбленная сестра умерла, и я с минуты на минуту жду известий о том, что обнаружили тело доктора Томаса Стоуна. Ради всего святого, отправляйтесь в военный госпиталь». Вот что хотел сказать Гхош, но перед лицом таких мук воздержался.

Вместо этого он взял протянутую руку и пощупал лучевую артерию. Пульс был сто двадцать ударов в минуту. Гхош мог легко определять частоту, даже не глядя на часы.

– Когда это началось? (Раздутый живот совершенно не вязался с худощавым, спортивным телосложением.) Давайте подробно…

– Я пытался… опорожнить кишечник, – смущенно проговорил полковник. – И внезапно почувствовал боль здесь. – Он показал на низ живота.

– Вы все еще находились в туалете?

– Сидел на корточках, да. Меня моментально раздуло и закрепило. Словно молнией поразило.

Чуткое ухо Гхоша уловило ассонанс. Рифма вызвала в памяти книжечку доктора Захарии Коупа «Диагностика острого живота в стихах». Он нашел это сокровище на пыльной полке букинистического магазина в Мадрасе. Кто бы мог предположить, что текст, полный мультяшных иллюстраций и шутовских стихов, вместе с тем можно использовать как серьезное учебное пособие? Пришли на память такие строчки Коупа о кишечной непроходимости:

Если вздулся внезапно живот,

Доктор мимо уже не пройдет.

Он задал следующий вопрос, хотя заранее знал ответ. Бывает, диагноз буквально написан у пациента на лбу. Или раскрывается в первой же фразе. Или обнаруживает себя в запахе; врач еще даже не осмотрел больного, а ему уже все ясно.

– Вчера утром, – ответил Мебрату. – Перед тем, как начались боли. С тех пор ни стула, ни газов, ничего.

Порой кишка узлом завяжется,

Да так, что мало не покажется…

– И сколько всего клизм вы поставили? Мебрату издал короткий смешок.

– Догадались, да? Две. Результата никакого.

У него был не просто запор, а именно непроходимость – даже газы не отходили.

Мужчины за дверью, казалось, заспорили.

Язык у Мебрату был сухой, бурый и обложенный. Налицо обезвоживание, не анемия. Гхош обнажил неестественно раздутый живот, что даже не следовал за дыханием и вообще едва шевелился. Это моя работа, подумал Гхош, доставая стетоскоп. День за днем. Животы, груди, плоть.

Вместо нормального бурчания через стетоскоп прослушивались высокие тоны, словно вода падала на оцинкованный лист. В качестве фона звучали размеренные тоны сердца. Достойно удивления, как хорошо звуки бьющегося сердца проходят через наполненные жидкостью кишки. В учебниках это явление не описано, ему не попадалось.

– У вас заворот кишок, – произнес Гхош, вытаскивая трубки стетоскопа из ушей. Голос его доносился откуда-то издалека и, казалось, принадлежал кому-то другому. – Петля ободочной кишки заворачивается вот так, – он продемонстрировал процесс на трубках стетоскопа. – Здесь это не редкость. Колон у эфиопов длинный и подвижный. Да еще и питание, как мы полагаем, играет свою роль.

Мебрату сопоставил свои симптомы со словами Гхоша и рассмеялся.

– Я рта не успел раскрыть, а вы уже все знали, доктор.

– Пожалуй.

– А кишка может сама развернуться?

– Нет. Ее надо развернуть. Хирургическим путем.

– Не редкость, говорите. А что происходит с моими соотечественниками, если они попадают в такую переделку?

В это мгновение Гхош вспомнил, откуда он знает это лицо. Незабываемая сцена.

– Без операции? Они умирают. Понимаете, кровоснабжение основания петли также прекращается. Кровь перестает циркулировать, и начинается гангрена.

– Слушайте, доктор. Как все не вовремя.

– Ясное дело, не вовремя! – взорвался Гхош, напугав Мебрату. – Почему вы явились сюда, в Миссию, позвольте спросить? Почему не обратились в военный госпиталь?

– Что вы еще обо мне знаете?

– Вы офицер.

– Эти клоуны, – он дернул подбородком в направлении приятелей, – они даже переодеться в штатское толком не сумели. Если башмаки у них не надраены, они словно голые.

– Вообще-то дело не только в этом. Много лет назад, когда я только прибыл сюда, я видел, как вы проводили казнь. Никогда не забуду.

– Восемь лет и два месяца тому назад. Пятого февраля. Я тоже всегда буду это помнить. Вы были там?