Кириллов нажал кнопку на радиопередатчике, смонтированном в коляске, крикнул, не дожидаясь ответа дежурного:

— Я — двадцать третий! Двадцать третий. Авария. Опергруппу и «скорую». Быстрее «скорую». — И, кинув трубку, бросился к самосвалу, на бегу размахивая палочкой, чтобы остановить и без того застопорившееся движение.

На то, что было под передком машины, Кириллов предпочел не смотреть. Сообразив, что самосвал надо оттаскивать от стены буксиром и что это можно будет сделать и минутой позже, ибо погибшей женщине жизни уже не вернуть, он бросился к кабине, где могли быть живые.

Кабина самосвала, смятая надвинувшимся на нее груженым кузовом и присыпанная выброшенной щебенкой, открылась с трудом. Водитель лежал, навалившись на руль, и Кириллов содрогнулся, увидев что кусок сломанной баранки руля впился ему в грудь.

Вторым в кабине был молодой парень. Казалось странным, что руки его сжимают рулевое колесо. Создавалось впечатление, что перед ударом оба они — и водитель и пассажир — вцепились в руль, стремясь вырвать его друг у друга.

«Не в этом ли причина аварии?» — автоматически подумал Кириллов, взявшись за парня, пострадавшего, по-видимому, значительно меньше.

Все дальнейшее шло по четко отлаженной схеме. Члены опергруппы, приехавшей по вызову Кириллова, начали расчищать дорогу и ликвидировать пробку машин, рулеткой производить замеры, составлять карту происшествия. Прибывшая следом машина «скорой помощи» забрала пострадавших. А Кириллов занялся опросом водителей и пассажиров автобуса, остановившегося неподалеку от места аварии, и легковых машин, прижатых самосвалом к дорожному бордюру.

Все очевидцы показывали одно: ничто не мешало самосвалу ехать прямо, не было никакой видимой причины сворачивать на скорости к середине дороги, затем к тротуару и врезаться после этого в стену. Водителю одной из легковых машин показалось, что через ветровое стекло самосвала он видел какое-то движение — как будто бы пассажир вырывал руль у шофера. Но точно утверждать он этого не мог, так как смотрел на них лишь одно мгновение, к тому же из неудобной позиции — снизу вверх.

Водитель автобуса сидел на том же уровне, что и люди в кабине самосвала. Но расстояние между ними было большое, и у водителя создалось лишь впечатление, что фигуры в кабине располагались необычно близко друг к другу. Однако никакой борьбы он не заметил. Пассажиры автобуса видели лишь странный поворот самосвала и в подробностях описывали удар о стену, звон стекла, положение самосвала после аварии.

Но вот один из очевидцев-прохожих, сам подошедший к Кириллову, прямо заявил, что видел борьбу пассажира и шофера и слышал крик последнего. Что-то вроде: «А-а-а!» или «Га-а-ад!» Это уже прямо указывало на причину аварии — непрошеное вмешательство пассажира.

Но зачем он это сделал? Что побудило его к этому?

Мысль об этом не давала Кириллову покоя весь день. Вечером он позвонил в больницу.

— Шофер умер, — сообщила ему дежурная из регистратуры. — Поговорить со вторым, его фамилия Иванов, зовут Виктором Васильевичем, вы сможете завтра.

— Две смерти! — покачал головой Кириллов.

На следующий день Кириллов был в больнице. Накинув на плечи чистый халат, у которого были оторваны все до единой пуговицы, а на рукавах болтались завязки, воспользоваться которыми без специальной тренировки не было никакой возможности, лейтенант прошел в общую палату, где лежал Иванов. С подушки указанной ему кровати глянули воспаленные то ли от бессонницы, то ли от болезни глаза молодого человека лет двадцати.

— Как вы оказались в машине? — представившись и предложив больному не беспокоиться и не подниматься, задал Кириллов первый вопрос.

— Попросил подвезти, — коротко ответил больной, и по тону лейтенант понял, что Иванов не будет разговорчивым собеседником.

— Как случилась авария и что ей предшествовало?

Небольшая пауза, последовавшая за этим, показалась Кириллову вызванной не столько тем, что Иванов не знал, что ответить, сколько плохо скрываемым стремлением скорее закончить этот разговор. Однако Иванов ответил, и ответ его был неожиданным для Кириллова.

— Я понял, что шофер умирает, — услышал Кириллов. — Он умирал на ходу. У него что-то случилось с головой, и потому я схватил руль, чтобы попытаться избежать столкновения с автобусом.

Больной говорил тихо, но уверенно. В голове Кириллова пронеслась мысль о том, что Иванову кто-то сообщил о смерти шофера. Понимая, что его борьбу с шофером могли видеть, он и решил сказать, что шофер умер до аварии.

«Наивный парень, — подумал про себя Кириллов. — Ведь медики точно определят причину смерти шофера…» Однако докучать недоверием еще не окрепшему человеку, лежащему перед ним, Кириллову не хотелось.

— С ваших слов, Виктор Васильевич, — сказал он, как бы соглашаясь, — я записал: вы увидели, что шоферу стало плохо, и пытались перехватить руль.

— Он умирал, но это все равно.

— И после этого произошла авария?

— Да.

— И последний вопрос. Когда и кто вам сказал, что шофер умер?

— Никто мне не говорил. Я и тогда уже знал, что шофер умрет. Потому и схватил руль.

Последние слова Иванов произнес с нарастающим напряжением и даже приподнялся в постели. Кириллов тоже поднялся и, не желая более утруждать больного, успокаивающе сказал:

— Спасибо, Виктор Васильевич. На сегодня кончим. Поправляйтесь. И тогда мы уточним подробности.

Лейтенант кивком попрощался с больным, который снова откинулся на подушку и устало отвернулся.

Выйдя из палаты, Кириллов прошел к дежурному врачу и спросил его о причине смерти шофера, доставленного в больницу вместе с Ивановым.

Дежурный врач, перебрав папки, нашел заключение, прочитал его про себя. Потом, уже имея опыт общения с милицией, сказал, обращаясь к Кириллову:

— Запишите. Смерть больного, доставленного в больницу десятого июля сего года в результате дорожного происшествия… наступила вследствие обширного кровоизлияния в мозг. Рана подреберья, явившаяся результатом вдавливания сломанного руля, причиной смерти послужить не могла.

Кириллов быстро записывал, но скрыть своего удивления не сумел, и дежурный, который привык к равнодушию должностных лиц при самых трагических известиях, заинтересованно спросил:

— Вас что-нибудь удивляет в этом диагнозе?

— Скажите, — вместо ответа спросил Кириллов, — мог кто-нибудь сообщить Иванову о том, что шофер, с которым его доставили в больницу в одной карете, умер?

— У нас в больнице никто! — уверенно ответил врач.

— Он мог услышать это в санитарной машине?

— Мог, конечно… Но… — Врач переложил несколько папок, открыл одну из них, вчитался. — Судя по истории болезни, Иванов был доставлен в больницу в бессознательном состоянии.

— Без сознания его положили и в санитарную машину. Это я помню точно, — сказал Кириллов. — Но ведь он мог ненадолго очнуться в машине и услышать слова сопровождающих медиков о смерти соседа…

Дежурный врач пожал плечами. А Кириллов, опровергая это им же самим высказанное мнение, продолжил:

— Однако бригада санитарной машины вряд ли могла с ходу установить причину этой смерти. И тем не менее Иванов сказал мне, что шофер умирает на ходу, как он выразился. То есть до аварии. И указал причину — что-то с головой.

Собеседник Кириллова посмотрел на него, как тому показалось, снисходительно и, снова взяв папку с историей болезни умершего шофера, пояснил:

— Здесь есть ответ и на этот вопрос. Естественно, что патологоанатом, производивший вскрытие, обязан был заинтересоваться тем, что произошло сначала. Смерть и затем ранение или наоборот — ранение и затем смерть, хотя и не по причине ранения. Так вот, по количеству вытекшей крови и по ряду других признаков патологоанатом заключает: «Ранение было получено умершим еще при жизни. Смерть от кровоизлияния наступила через очень короткое время, но после аварии и ранения». Такое же заключение дала и «скорая помощь».

— Понятно, — согласился Кириллов. — А можно ли предположить, что шоферу стало дурно и он потерял сознание еще до аварии? Тогда авария становится неизбежным следствием его обморока.