— Только без руки, — сказал Резницкий.

— Сергей Сергеич, дайте посмотреть под бинокуляром. Очень прошу.

— Всё-таки не следует пренебрегать обедом, — сказал Прошин, но никто ему не ответил.

Биофизик, штурман и бортинженер по очереди прилипали к окулярам и спорили,

— На редкость сложная схема, — говорил он.

— Наоборот, простая, — басил Рандольф. — Принцип потрясающе прост, если рассматривать эти колечки как многослойные аккумуляторы.

— Вот он, вот образчик примитивного техницизма! — патетически восклицал Резницкий. — Да вы же ничего не смыслите в тончайшем химизме превращений. Как же можно…

— Можно! — утверждал Новиков, горячо блестя глазами. — Этот организм можно моделировать, и мы получим великолепный преобразователь тау-энергии. Нет, вы представьте себе, товарищи, это же будет революция в энергетике! Загребать из космоса сколько угодно неисчерпаемой энергии!

— Максималисты! — упорствовал Резницкий… — Прежде чем дело дойдет до загребания энергии, целое поколение ученых будет ломать голову над воссозданием чуждых земным условиям нейроэнергетических структур.

За обедом Сергей Сергеевич почти не ел, нервно потирал ладони, и глаза у него были далекие, отрешенные.

— Сергей Сергеич, — сказал Новиков, — мы с Рандольфом вчерне обработали информацию. Пока мы нарушали ИПДП в экваториальной зоне, Рандольф с корабля обнаружил, что на полюсах расположены мощные установки, выбрасывающие концентрированную тау-энергию в космос. Энергетический баланс этой веселой планеты более или менее ясен.

Резницкий слабо кивнул. У него был вид УСР — узкоспециализированного робота, которому дали команду, не предусмотренную его программой.

Новиков сунул в густиватор общебелковый брикет и пошевелил пальцами над клавиатурой, размышляя, какой бы вкус ему придать.

— Ничего себе — ясен, — буркнул Рандольф. — Выбрасывают в пространство почти столько же тау-энергии, сколько принимают. Не пойму, какой в этом смысл. Вот послали бы меня в разведку, как я просил…

— Ну и висел бы ты в подземелье под потолком, — вспылил Новиков. — Как светоч земной науки.

Он надкусил брикет и скривился. Вот что значит нажимать кнопки, не глядя: вместо желанной отбивной брикет приобрел вкус морковной запеканки.

— Если кто-нибудь сбрасывает энергию, значит она ему не нужна, — сказал Прошин.

— Павел Иваныч! — воскликнул Новиков. — Так оно и есть, я как раз думал об этом, только сформулировать не мог. Эти гладкие, накопили в своих корытах энергии больше, чем нужно, и теперь сбрасывают.

— Что вы сказали, Алеша? — спросил Резницкий. Глаза его теперь стали внимательными.

— Я хочу сказать… Ну, представьте себе, как они жили, когда энергии было мало. Скудный энергетический паек, жесткое распределение…

Он замолчал, задумчиво вертя в руках недоеденный брикет.

— Дальше, Алеша, — сказал Резницкий.

— Понимаете, мне сейчас пришло в голову, почему властители планеты такие гладкие…

— Они распределители энергии, это ясно, — сказал Резницкий. — Можно предположить, что они получают больший энергопаек, чем мохнатые. Вероятно, когда-то их предки все были мохнатыми. Защита от холода, естественно… Но впоследствии энергораспределители…

— Верно, Сергей Сергеич, — перебил Новиков. — Они отхватили себе энергопаек побольше, ну и отпала необходимость в длинной шерсти, вот и стали они с каждым поколением делаться все глаже да пригожее.

— Допустим, — сказал Резницкий. — Но возникает вопрос. Вы говорите, они выбрасывают огромное количество энергии. В то же время вы сами наблюдали, как они выдают мохнатым эиёргопаек по жетонам, то есть лимитируют его. Не вяжется одно с другим.

— Минуточку, — сказал Прошин. — Понимаю, что аналогии неуместны, но я вспомнил школьный курс истории. В эпоху Разобщенного Человечества предприниматели выливали молоко в океан, чтобы удержать высокие цены, в то время как в рабочих семьях постоянно недоедали.

— Да, аналогии неуместны, — подтвердил Резницкий. — Здесь совершенно другие условия. Нет товарного хозяйства, никаких материальных благ, даже жилищ…

— А привилегии? — Новиков вскочил с места.

— Ну что за привилегии? — поморщился Резницкий. — Избыток энергопайка гладких эквивалентен длинной шерсти мохнатых.

— И все-таки привилегии, Сергей Сергеич, — горячился Новиков. — Привычка к власти, к быстроте передвижения, к бюрократии, если хотите… Сознание собственной исключительности… Лишь бы отличаться от толпы чем угодно, ну, хотя бы правом ходить неумытым. Вот и получается: энергетический голод миновал, энергии накоплено — завались, на всех с избытком, а кучка распределителей ни за что не хочет расстаться с привилегиями. Не желают никаких перемен, не хотят быть, как все. Потому и выбрасывают энергию в космос.

Резницкий в раздумье почесал мизинцем светлую бровь.

— Дорогой мой Алеша, — тихо сказал он. — То, что мы видим на поверхности, далеко не всегда соответствует сущности явления — банальная истина, не так ли? Мы не смогли войти в контакт с ними и получить достаточную информацию. Может быть, тамошняя обстановка гораздо сложнее вашей схемы. Представьте себе, что основные массы аборигенов по уровню своего развития еще не подготовлены к неограниченному пользованию энергией.

— Минуточку, — сказал Прошин. — Из истории явствует, что менее всего могут объективно судить о подготовленности масс те, кто обладает привилегиями. Те же капиталисты утверждали, что массы не готовы к самоуправлению, и на этом основании стремились закрепить свое владычество навеки.

— Ну, товарищи… — Резницкий опять поморщился. — Нельзя же так прямолинейно.

Новиков пошел вокруг стола, разминая длинные ноги.

— Ладно, — сказал он, — я не силен в социологии. Но, по-моему, на Бюре скверные порядки. И между прочим, не всем они там нравятся. Вспомните нашего друга Смутьяна. Он протестовал! Помните, толпа смирненько сидела на льду, пришел Смутьян, видно, с каким-то сообщением, и все сразу зашевелились. Может, он пронюхал насчет выброса энергии и запротестовал. За это гладкие и разрядили его. Или взять астронома. Явный интеллигент…

— Перестаньте, Алеша, — попросил Резницкий. — Вы действительно плохой социолог. Контакт с иными цивилизациями — вещь чрезвычайно тонкая, она требует величайшей осторожности.

— То-то вы были так осторожны. — Прошин усмехнулся.

— Не отрицаю, — сухо сказал Резницкий. — Я иногда увлекаюсь.

Рандольф допил свой витакол, со стуком поставил стакан.

— Слушаю я вас, слушаю, — пробасил он, — чепуха все это. — Некомпетентное вмешательство недопустимо, помочь мы им ничем не можем, да и незачем. Все равно им нас не понять.

Резницкий устало взглянул на него.

— Запоздалые отголоски споров столетней давности, — сказал он. — Не вижу надобности опровергать ваши слова.

— Знаю, знаю: мы не одни в космосе, человек не может быть безучастным… Межпланетная солидарность… Я вот о чем думаю: прилетят когда-нибудь к нам на Землю существа, опередившие нас на множество порядков. Не покажемся ли мы им этакими забавными приматами, которых не стоит принимать всерьез? Комиссия по контакту вывернется наизнанку от усердия, а все равно не поймем друг друга. Слишком разные — вот в чем дело…

— Слишком разные, — задумчиво произнес Резницкий. И хорошо, что разные. Если бы все были одинаковые, перед наукой не стояло бы никаких проблем. Но мы поймем друг друга, непременно поймем.

A.Днепров

ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ РЕКА

Когда я выхожу из высокого серого здания с могучими колоннами и спускаюсь вниз по широкой гранитной лестнице, меня охватывает чувство, будто ничего этого никогда не будет и что все, что там может произойти, — плод моего воображения. Я щурюсь от яркого солнечного света, меня оглушает шум уличного движения, а голоса прохожих, среди которых я затерялся, кажутся мне чересчур громкими.

На этой улице и на других улицах и площадях все мне кажется совершенно новым и незнакомым, хотя смысл, который я вкладываю в слово “незнакомый”, в данном случае совсем не тот, который существует в понимании большинства людей.