Чем это, собственно говоря, объяснить? Фламмарион объяснял такое удивительное предвидение Свифта единственно его “вторым зрением”. Возможны, думается, и какие-то другие объяснения. Но подождем с ними.
Мы посетили летающий остров и побывали в одной комнате Великой академии в Ладого. А она ведь занимает несколько зданий. Пройдем по другим ее помещениям.
Вот перед нами “весьма изобретательный архитектор, разрабатывавший способ постройки домов, начиная с крыши и кончая фундаментом. Он оправдывал… этот способ ссылкой на приемы двух мудрых насекомых - пчелы и паука”. Это опять смешно. Но, как на беду, среди многих методов строительства есть сейчас и такой, который можно охарактеризовать как “постройку дома, начиная с крыши”. Что же касается подражания насекомым, то над этим давно уже не смеются - с тех самых пор, как был построен первый висячий мост, прототипом для которого послужила паутина, сотканная каким-то мудрым пауком.
В другой комнате находился “слепорожденный, под руководством которого занималось несколько таких же слепых учеников. Их занятия состояли в смешивании красок для живописцев, каковые профессор учил распознавать при помощи обоняния и осязания”. Более чем двести лет спустя, в 1928 году, Карел Чапек написал рассказ “Ясновидец”, в котором говорилось даже о чем-то большем - о способности читать при помощи пальцев сквозь лист бумаги. Но Чапек в отличие от Свифта не пожелал это высмеять. Дело в том, что вопрос о так называемом кожно-оптическом чувстве находился уже в это время в ведении ученых, а не пародистов.
Опыты с Розой Кулешовой и ряд других исследований лишний раз подтвердили существование этого чувства, С точки зрения Свифта все это, да и многое другое, - абсолютная чепуха. Только для этого он и поместил в свою книгу подобные примеры. Но, описывая, вернее, разоблачая эту “чепуху”, Свифт совершенно неожиданно проявляет качества, присущие только научным фантастам.
Осмеяние у Свифта особое. Он не ложный доносчик, измышляющий клевету, дабы опорочить неугодных. Напротив, Свифт с прилежанием добросовестного прокурора выискивает действительные слабости и прегрешения обвиняемых.
“Он сообщил мне, - рассказывает Гулливер об изобретателе логической машины, - что теперь в его станок входит целый словарь и что им точнейшим образом высчитано соотношение числа частиц, имен, глаголов и других частей речи, употребляемых в наших книгах”. Свифт поставил перед создателем логической машины эту задачу потому, что считал ее неразрешимой. Но поставил-то он задачу действительную и притом сформулированную удивительно точно.
Не менее интересно другое возражение Свифта против логической машины.
Римляне для обучения детей грамоте изготовляли медные кубики, напоминающие современные типографские литеры.
На каждой грани была вырезана какая-нибудь буква. И вот, глядя на эти кубики, Цицерон однажды задался таким вопросом: если какое-то время бросать их в беспорядке, упадут ли они когда-нибудь так, чтобы образовать, скажем, строчку определенного стихотворения?
Современная статистика тоже заинтересовалась этим вопросом и ответила на него положительно. Конечно, упадут.
Но для этого надо кидать их значительно дольше, чем существует Земля.
Свифт был замечательным знатоком античности, и, очевидно, эта мысль Цицерона по-своему преломилась у него в рассуждениях о логической машине. Он обратился к математической стороне вопроса и заставил лапутянского ученого возмечтать о пятистах подобных машинах, хотя и после этого не поверил в его успех. И был прав. Для того чтобы в процессе ненаправленных поисков “перекодировать шум в смысл”, выражаясь языком современных кибернетистов, совершенно недостаточно даже десятков миллионов комбинаций.
Впрочем, у Свифта не обязательно каждое слово - обвинение. Иногда он пускается в подробности просто потому, что его увлекла тема. Уже логическая машина описана им с подозрительным количеством деталей. Что же касается летающего острова, то здесь Свифт совершенно неожиданно с таким рвением предается техническим описаниям, что только Жюль Верн (речь, разумеется, идет лишь о тех сторонах манеры Жюля Верна, которые высмеивал Чехов в своей пародии “Летающие острова”, когда упоминал о “пропущенных скучнейших описаниях”) да кое-кто из новейших любителей “конкретной фантастики” может с ним поспорить. У Свифта прямотаки страсть - найдя какую-нибудь новую идею, извлечь из нее как можно больше конкретных подробностей. Но тогда это не стало еще дурной традицией, и Свифт нисколько себя в этом отношении не ограничивает.
Конечно, правдоподобие Свифта далеко не всегда совпадает с научной правдой. Но не совпадает оно и у современных фантастов. К тому же Свифт достигает правдоподобия теми же точно средствами - при помощи не вызывающих сомнения подробностей, изложенных в соответствии со строгой логикой и уровнем научного мышления современников.
Для современников “Путешествия Гулливера” звучали в чем-то правдоподобнее, чем для нас. Дизраэли в своей книге “Литературные курьезы” рассказывает, что во времена Свифта находилось немало читателей, которые принимали на веру даже его географическую фантастику. Это и понятно - ведь они были воспитаны на таком чтении, как знаменитые “Путешествия сэра Мандевиля”, полные невообразимых несуразностей и выдумок. Совершенно гипнотически действовало на них и точное указание географических координат - а Свифт на такие указания никогда не скупится.
Цифры вообще завораживали людей того времени. Свифт писал в совершенном соответствии с характером мышления Фовреиеннивоа. Он может фантазировать как угодно, но никогда не ошибется в расчетах и вычислениях. Гулливер у него ровно в двенадцать раз больше лилипутов, а великаны во столько же больше Гулливера. Можно не сомневаться, что будь в то время принята десятичная система, все пропорции изменились бы, как один к десяти. Гулливеру по его росту нужно быЛо столько-то лилипутских матрасов, а он получил всего третью часть, и ему было жестко… И так далее, и тому подобное…
По видимости у Свифта все признаки научной фантастики.
Но различие все-таки есть. Свифт абсолютно не верит в осуществимость описанного им. Все это для него те же сказки.
В последние годы, когда на Западе появилось столько образцов мрачной социальной фантастики, возник термин “антиутопия”. “Путешествия Гулливера”, особенно одну их часть - ту, где повествуется о выродившихся звероподобных людях Иеху, - называют первым образцом этого жанра.
Так, может быть, “Путешествия Гулливера” еще и “антифантастика”?
Допустим. Но в таком случае придется задуматься вот о чем. Назвать “Путешествия Гулливера” “антиутопией” в историческом смысле вполне логично. Ведь утопия была во времена Свифта вполне развитым, полнокровным жанром.
Но назвать их “антифантастикой” можно лишь с определенной оговоркой. Научной фантастики как литературного жанра или рода до Свифта не было. Значит, если говорить об “антифантастике”, то следует, очевидно, подразумевать не научную фантастику, а какую-то другую - допустим, фантастику сказки.
“Антисказка”?! Удивительное слово, а ведь, по сути дела, это именно так. И не начинает ли таким радикальным путем научная фантастика как-то отграничивать себя от сказки?
От сказки традиционной, не притязающей на то, что в нее поверят как в быль, а заодно - для Свифта - и от “сказок”, на это притязающих, выдающих себя за науку.
Но в таком случае не мешает вспомнить и еще об одном обстоятельстве.
Свифту удивительно не везло. Слишком много предположений писателя оправдалось вопреки его злопыхательству.
Столько научных фантастов стремилось предсказать будущие открытия и, как правило, ошибалось. А Свифт упорно стремился изобразить невозможное - и обычно останавливал внимание на важном, перспективном, осуществимом.
Почему же ему столько удалось предсказать - пусть даже невольно?
“Гипотезы, обнимающие большое число разрозненных фактов и воззрений, полезны даже в незавершенном виде, и нередко случается, что самая плодотворная гипотеза представляется при своем возникновении туманною и шаткой”, - писал замечательный русский физик прошлого века Александр Григорьевич Столетов.