Сам Виктор уже не испытывал того первоначального отвращения и ужаса и был достаточно спокоен. По-видимому, из-за шока его мозг перешел в режим отстраненного наблюдения, как это часто бывает в особенно стрессовых, травматичных ситуациях. Ему не раз приходилось брать интервью у очевидцев катастроф или жестоких нападений, и он понимал, что с ним сейчас происходит. Ситуация, в которой они оказались, находилась за такой гранью мыслимого и правдоподобного, что он и впрямь перестал осознавать себя участником происходящего и словно наблюдал за всем со стороны.

Он посмотрел на своих спутников, пытаясь понять, в каком они состоянии. Вадим, похоже, чувствовал то же самое: он сохранял внешнее спокойствие, но глаза его, не мигая, следили за стоящим перед ним существом. То же творилось и с Алисой, хотя после ее шутки он был уверен, что ее страх уступил азартности и любопытству ее натуры. При взгляде на Прокопия он в очередной раз убедился, что шамана трудно удивить сверхъестественными обстоятельствами. «Для него такое в порядке вещей», — подумал Виктор.

И все же, несмотря на отстраненность от происходящего, Виктора мучили вопросы, требовавшие незамедлительного ответа, поэтому он спросил:

— Что произошло в той комнате? Что с нами сделала антипризма?

Соловьев, все так же стоя (при его трехметровом росте обычные стулья были неудобны), ответил:

— Антипризма? Да, так мы называли эти вещи. Их так обозначили, потому что не знали, как назвать то, у чего нет названия. Вы вернули ее туда, где ей следует быть. Это хорошо.

— Что они вообще такое?

— Каждая антипризма принадлежит своей инсталляции, хотя само слово «инсталляция» неподходящее название для этого места. Насчет того, что с вами произошло в ее присутствии… Могу сказать лишь, что вы ее увидели, заглянули в ее разум, вжились на время в ее процесс мышления.

— Я видел весь процесс сотворения мира — бесчисленные вселенные, заключенные в свои космические мембраны… Алиса, вы были правы! Вы были правы! Я видел, как рождается вселенная, а потом очутился в другом месте, наполнившем меня ужасом, затем этот ужас сменился печалью, мне стало невыносимо грустно… за мою собственную природу, за природу всего сущего во вселенной и…

Виктор замолк, чувствуя, что не может продолжать.

— Я тоже это видела, — произнесла Аписа.

Остальные просто закивали.

— Вы увидели мельком то, что пришло в этот мир, в эту вселенную, — сказал Соловьев. — Но не пытайтесь понять то, что видели. Не пытайтесь проанализировать его природу или природу увиденных вами сооружений: инсталляций, «котлов», ртутных озер и вихревых сингулярностей. Ваш мозг просто не имеет возможностей постичь, что они на самом деле представляют собой.

— Что вы хотите этим сказать? — возмутился Виктор. — Мы разумные существа, мы развитая в технологическом отношении цивилизация, и, естественно, мы сможем понять, если вы нам объясните.

— Нет, не сможем, — вмешалась Алиса, — я всегда подозревала, что именно таков будет результат соприкосновения с внеземным разумом. Трагедия полного непонимания, наша абсолютная невозможность понять, с чем мы столкнулись. Это все равно что показать компьютер неандертальцу — он даже задуматься не сумеет о том, что это за штука, будет сидеть и пялиться на нее, а может, испугается и разобьет вдребезги. Так и мы. — Она грустно усмехнулась. — Наша цивилизация и писать-то умеет лишь несколько тысяч лет! Как нам понять существ, которые не только в технологическом плане стоят неизмеримо дальше нас, но и чей разум и процесс мышления в самой сути своей для нас непостижимы?

— Но я хочу попытаться, — упорствовал Виктор едва ли не с отчаянием в голосе, — я просто хочу попытаться понять. Я проделал весь путь сюда не для того, чтобы это услышать. Я пришел сюда не для того, чтобы мне сказали, что я слишком глуп, чтобы понять ответы на свои вопросы! — Он повернулся к Соловьеву. — Что такое инсталляции и «котлы»? А ртутные озера? И эти… как вы их назвали… вихревые сингулярности? Что все это такое?

Соловьев задумчиво опустил свою лошадиную голову, а потом внимательно посмотрел на Виктора человеческими глазами.

— Вы можете считать их компонентами машины и транспортом. Да, транспортом для путешествий между вселенными, хотя слово «путешествие» здесь не совсем годится, как, впрочем, и «транспорт» или «машина». Не спрашивайте о них больше, потому что ни один ответ не удовлетворит вас.

— Я хочу кое-что выяснить, — заявила Алиса. — Вы сказали, что антипризмы принадлежат инсталляциям, но они созданы не гуманоидами. Почему тогда лестницы, по которым мы спускались вниз, сконструированы как у людей?

Соловьев попытался ей улыбнуться:

— Это не лестницы.

— Что тогда?

— Это просто часть конструкции. Я не знаю их точного предназначения, но это не лестницы, как и ртутные озера — это не озера и вихревые сингулярности не сингулярности. Вы сами привели очень удачную аналогию с неандертальцем и компьютером. Представьте, что вы даете компьютерный диск человеку, живущему в шестнадцатом веке. Возможно, он рассмотрит его и подумает, что это зеркальце, и ни за что не догадается о его истинном назначении, а если вы ему расскажете, он сочтет вас безумцем или посланником дьявола! Так же и всё, что вы здесь видели. Вы просто не знаете истинных функций и назначения этих вещей… просто не знаете.

— Ладно, — согласился Виктор. — Что такое антипризмы? Это исследователи? Ученые?

— Нет. Исследование и наука — это человеческие понятия, которые принадлежат этому миру. Антипризмы — это ни то ни другое. Они даже не живые — в том смысле, в котором вы понимаете это слово. Вы находитесь в плену собственного разума, собственной природы — ваше мышление безнадежно антропоцентрично, как и у меня когда-то. Вы пытаетесь наделить человеческим образом и подобием то, что далеко от человеческого, как и сам человек далек от амебы — и даже бесконечно дальше… Вы никогда не задумывались, что конечная цель этой или любой другой вселенной не имеет ничего общего с жизнью? Вы никогда не думали, что жизнь во всем ее многообразии может быть всего лишь побочным продуктом какого-то другого процесса, который находится за пределами физического разума?

Тот, кто некогда был Соловьевым, задавал эти вопросы без всякой злобы: его голос звучал тихо, сочувственно, почти умоляюще, словно он безумно хотел, чтобы они его поняли.

Виктор готов был возражать и дальше, но слова застряли в горле. Ему вдруг стало очень страшно, но по-другому — не так, как раньше. Если то был утробный, животный страх ощущения опасности, то сейчас он испытывал чисто ментальный ужас, отвратительное чувство беспомощности перед лицом вечной непроницаемой тайны. Поэтому он промолчал.

Заговорил Вадим — в первый раз, после того, как они очнулись:

— А что случилось с военными и учеными, которые работали на этой станции? Где они сейчас? И что случилось лично с вами? Или мы этого тоже не поймем?

Соловьев долго молчал, потом глубоко, шумно вздохнул и начал рассказывать:

— Проект «Сварог» не был научным предприятием с самого начала. Он был основан в тридцатые годы как антропологическая исследовательская программа с целью изучения системы верований традиционных этнических сообществ по всему Советскому Союзу. Была собрана огромная информация в виде мифов и легенд, включая и мифы якутов в Восточной Сибири.

Туда были направлены экспедиции, записавшие рассказы якутов о «железных домах» и «котлах», об огненных шарах, появляющихся из-под земли и вступающих в небесную битву с врагами. В одной из таких экспедиций выяснилось, что это не просто легенды. Экспедиция обнаружила «железный дом» — инсталляцию на дне замерзшего болота. И стало понятно, что в наш мир откуда-то извне, откуда-то издалека приходит нечто.

Конечно, на тот момент все это мыслилось в пространственных категориях, что не верно. Но оно стало изучаться.

В конце сороковых цель проекта коренным образом изменилась — организация больше не занималась антропологией и изучением древних обществ; она превратилась в научно-исследовательскую группу, задачей которой было обнаружить внеземной разум и по возможности вступить с ним в контакт.