Откуда все эти знаменитости с самого начала знали, куда себя приложить? Может, если человек одарен, этот дар сам по себе заставляет реализоваться талант? Или просто удача дала великим людям средства для достижения величия? Если бы отец Бетховена вместо уроков музыки отправил сынка в секцию боевых искусств, может, юный Людвиг стал бы каким-нибудь посредственным борцом сумо? Если Каспарову вместо шахмат попалась бы другая игра — открыл бы он свой настоящий талант или бился бы как рыба об лед, пытаясь стать гроссмейстером в нардах? А вдруг то, в чем я велик, еще не открыли? Чем занимались виртуозы мяча до изобретения футбола? Как-то даже несправедливо, что Мэри, королеве шотландцев, отрубили голову за то, что она не состоялась как монарх. А может, благодаря своему подлинному таланту она стала бы лучшей женщиной-голкипером своей эпохи? Если бы правила ФИФА приняли пораньше, лет эдак на четыреста, Мэри защищала бы свою страну в финале женского Кубка мира по футболу и стала бы героиней всей Шотландии, трижды отразив пенальти и решив судьбу финала 1566 года в игре со сборной Священной Римской империи.
В отличие от меня брат всегда достигал того, что надо. Хороший диплом, приличная работа, уютная квартира; женат на милой женщине, теперь в милом домике счастливо живут два милых ребенка. Несправедливо! Почему мама не крикнула из кухни: «Николас! Уступи Джимми приятную жизнь, теперь его очередь!»? В детстве мы препирались, спорили и дрались, как два заключенных в тесной камере, и я проигрывал каждую схватку. Он был сильнее, умнее, опытнее, увереннее и просто старше. Было время, когда его восхождение проявлялось слишком очевидно. Года полтора, по-моему, Николас ни разу не пернул просто так сначала выследит меня, силой прижмет к земле, сядет мне на голову и наконец детонирует газы с триумфальным «На!». Восемнадцать мрачных месяцев он считал нужным и приличным пердеть только в таких условиях — прижав задницу как можно плотнее к голове младшего брата. Он копил газы, обыскивал в поисках меня дом и сад, затем внезапно валил меня на землю, пристраивал ягодицы на моей голове и высвобождал метановый взрыв, пока я под ним елозил и протестовал. Иногда с такого зверства начинался мой день. Меня будил не ласковый поцелуй матери, не мелодичная птичья трель в английском сельском саду, а громкое извержение из задницы прямо в правую барабанную перепонку и восторженный гогот старшего братца.
Не знакомому с нашим обществом человеку, который пытается понять иерархию в конкретной социальной группе, я объяснил бы, что газовая мощь старшего брата вполне могла символизировать его превосходство надо мной. Если понаблюдать встречу министров Совета Европы и попытаться различить, чей статус выше, подобный красноречивый язык тела определенно укажет верное направление.
— Хм, они оба разговаривают по-французски, но что за страны они представляют?
— Глядите, вон тот министр только что подскочил, швырнул представителя другой страны на землю и пернул ему в голову. Значит, мужик сверху, очевидно, из Франции, а снизу — из Люксембурга.
Брат был моим неоспоримым боссом, хозяином, фюрером. Мао сказал, что источник власти — дуло винтовки. В нашей семье источником власти было дуло задницы.
Естественно, ритуальное унижение происходило в нарушение pax parentis [11]— реальные силы в нашей семье никоим образом не вставали на защиту человеческих прав более слабого отпрыска, якобы находящегося у них под защитой. Я мог бы протестовать и хныкать: «Мама! Николас опять мне пукнул в голову!» — но тогда я стал бы соучастником отвратительного акта, за который отчасти сам нес ответственность.
— Эй вы там, прекратите драться! Отвратительно! Один другого хуже!
Я чувствовал тогда, и все еще скромно утверждаю сегодня, что мы действительно были «один другого хуже». Он был пукатель, а я был запукан. А когда твоя голова на полтора года превращается в пердоприемник, это неизбежно сказывается на самоуважении. Элеонор Рузвельт сказала, — «Никто не в силах заставить человека чувствовать себя ниже других без его согласия». Поглядел бы я на нее, когда на ней сидит мой брат и пердит ей в правое ухо. Жутко сложно сохранить достоинство и самоуважение, доложу я вам.
Цифровые часы замерцали — четыре утра. Я подумал о Билли Скривенсе: богатый, преуспевающий, популярный. Наверное, достиг всего, о чем мечтал.
У него свое шоу на ТВ, он автор книг, учредил собственную благотворительную организацию, он первый по числу новых произведений и даже, черт возьми, бегает по утрам. Как это люди столько успевают? У меня есть теория, что никто в мире, кроме меня, не спит. Все делают вид, будто идут отдохнуть, но стоит мне закемарить, тут же вскакивают и бросаются барабанить на фортепьянах, зубрить латинские изречения или читать романы. А потом я иду куда-нибудь на вечеринку, а они все заводят разговор о последнем романе Мартина Эмиса или треплются по-русски с гостем из Москвы, а я стою и думаю: «Э-э… если кому-нибудь интересны точные цитаты из „Монти Пайтон“, [12]то вот он я, спрашивайте!»
Теперь, когда я об этом задумался, мне показалось странным, что такой занятой и знаменитый человек, как Билли Скривенс, находит время для бега трусцой. Я-то думал, что супербогачи нанимают других делать все эти нудные вещи за себя. Ходить в магазины, стряпать, прибираться в доме, отвечать на письма… Будь я миллионером, в первую очередь поручил бы кому-нибудь за себя бегать. Может, дело не в том, что убиваешь полчаса на физкультуру, а в том, как из-за этого преображается все твое остальное время? Как знать, не оттого ли я так мало успеваю за день, что не умею напористо штурмовать день с утра пораньше? Не потому ли вечно натыкаешься на фотографии таких триумфальных и преуспевающих людей, как Билли Скривенс и американский президент, — на пробежке? Если бы я начинал утро с каких-нибудь энергичных упражнений, может, и у меня весь день продолжался бы на том же высокооктановом уровне удачи? Возвращался бы домой заряженный, готовый вихрем решить все задачи дня, смелой галочкой отмечал бы каждый пункт плана, а потом садился почитать стихи перед уроком фехтования.
И я решился. Вместо ежеутренней разминки (плавное переворачивание страниц газеты и прихлебывание чая из кружки) отныне буду выпрыгивать из постели в шесть утра и отправляться за бодростью на пробежку по побережью, вверх, по утесам, в любую погоду. Начну через два часа. Вот так: отсчет нового динамичного режима. И я поставил будильник на нужное время. Головоломка о том, как привести жизнь в порядок, наконец-то была решена, и я вновь был не в обиде на мир…
Я ехал в поезде с нашим старым учителем математики, когда станционный громкоговоритель вдруг зазвенел как мой будильник. Я проснулся, и все оказалось сном. Часы показывали 6.00, и я расстроился, что будильник по ошибке зазвонил раньше времени, а потом опечалился еще сильнее, когда понял, что как раз таки вовремя. Давай, Джимми, вставай же! На пробежку! Сегодня первый день новой жизни, вперед, не тяни, расправь плечи или что там еще.
На миг я закрыл глаза, и тут, боюсь, меня похитили инопланетяне, или я попал в искривленное время, или случилось еще что-нибудь, потому что, хотя я открыл глаза почти сразу, часы нагло утверждали, что прошло три часа. На циферблате издевательски горело 9–15 надоедливым шрифтом цифровых часов, который казался слегка футуристическим где-то минут пять в 1973 году. Через десять минут я мчался по тротуару в сторону пляжа, влекомый собакой породы бордерская колли, которой не верилось в такую удачу. Бетти тащила меня вперед быстрее, чем я поспевал, но вдруг, учуяв брошенный объедок, нажала на тормоза, почти вывернув мне руку из сустава, и встала как вкопанная.
Бетти очень привередлива в еде в том смысле, что пища должна быть с прошлым. Обед из сплавного леса или выброшенного на берег старого штиблета были бы оскорбительны с точки зрения утонченного собачьего этикета. Но если в прошлой жизни это были продукты, а еще лучше остатки человеческого обеда, тогда она очень терпима к рецептуре. Вот излюбленный рецепт из « Гастрономической энциклопедии Бетти»:взять ножку цыпленка-бройлера, содрать почти всю кожу, бросить в травку на обочину на пару недель, дать хорошенько прогнить. Разложившуюся косточку слегка сдобрить грязью и муравьями и подавать. Глотать кость желательно целиком и при этом яростно ею давиться.