— Тетушка, но два года разница существенная! В двенадцатом году Владимиру было уж семнадцать лет, а Евгению? Всего пятнадцать! Куда бы, на какую войну он отправился?

— Ксения, да я не о том! — сказала графиня. — Неважно, служил твой сын или нет… Дело в том, как нынче он может применить свои силы. Ему теперь сколько лет — двадцать три? Что же он, служит?

— Да, — ответила Ксения Григорьевна, — по статской линии идет. Тут, конечно, не столица, но перспективы у него немалые, все же наше положение здесь, в К., весьма существенно.

— Вот, а ты говоришь нету средств!

— Средства есть, но слишком скудные, не к нашему положению!

— Ксения, довольно. Я все поняла. — Елизавета Петровна поднялась. — Я теперь хочу прогуляться, а насчет моего завещания я уже знаю, что напишу. Дождитесь лишь моей смерти, и вы тоже все узнаете…

— Тетушка! — в притворной заботе воскликнула княгиня. — Зачем такие мысли!

— Ну будет… А то я не знаю, для какой нужды приехала… Завещание, смерть… Дела житейские. Кликни мне Лизу, я хочу с ней прогуляться. Очень мне по сердцу пришлась эта девочка. А что касается средств, — внезапно продолжила старуха, — то я теперь же выделю вам некоторую сумму, чтобы вы не с таким нетерпением ждали моей кончины.

Старая графиня прогулялась по саду в обществе Лизы, как и намеревалась, а потом отпустила девушку, которую самым подробным образом расспросила о ее родителях, особенно об отце, которого графиня помнила совсем маленьким мальчиком; расспросила и о жизни в доме тетки. Лиза не жаловалась, она по характеру вообще склонна была все воспринимать легко, но весь ее вид и манера держаться говорили об ее зависимом положении в доме Вяземских. Затем Елизавета Петровна расположилась отдохнуть в маленькой гостиной на первом этаже и невольно сделалась свидетельницей одного разговора, который повернул всю эту историю так, как даже и сама графиня не предполагала.

Молодые княжны Вяземские сидели за рукоделием по соседству с той комнатой, в которой была Елизавета Петровна. Они сидели несколько поодаль друг от друга, каждая у широкого окна, склонившись над вышиванием и небольшими, но богато инкрустированными столиками, в которых лежали нитки, иголки, ножницы, цветные лоскуты и все то, что необходимо для женской работы.

— Право, Юля, какая злая эта наша бабка! Сущая ведьма! — начала разговор старшая сестра.

— Молчи, Аннета, не то нам влетит, — отвечала ей младшая.

— Ну что такого? Ты же слышала, как maman о ней говорила? А что сказал папенька? Неужели не слыхала? Мне казалось, мы вдвоем подслушивали…

— Ах Аня! Прошу тебя, молчи! — сказала вновь младшая.

Младшая из сестер несомненно была разумнее старшей. Это обстоятельство с некоторым удовольствием и отметила Елизавета Петровна, слышавшая каждое слово, произнесенное княжнами.

— Евгений со мной согласился бы, — заявила княжна Анна.

— Да уж я знаю. Что-то вы с ним так спелись в последнее время, — язвительно заметила Юлия.

— Мы с ним ближе по возрасту, вот и все, — ответила Анна. — Ему со мной говорить интереснее, чем с тобой.

— Какие новости! Всем и так известно, что еще год-два, и ты станешь настоящей старой девой. Нашла чем гордиться!

— А ты года через четыре станешь такой же старой девой, как и я!

— Дурочка! Разве я нам этого желаю? — сказала Юлия. — Зря ты только так близка с Евгением. Он хотя нам и брат, а надобно будет, так пустит нас побоку, и все. Мы должны старухе угодить. А он пусть как знает! Ему что терять? Он нынче на службе. Там, глядишь, сделает карьеру. Губернаторская дочка с него глаз не сводит, и, ежели нужда станет, он женится на ней и возьмет приданого тысяч пятьсот. А мы? Как денег нет, так и кончено. Ни женихов, ничего! Думаешь, станет нам братец помогать? Да никогда. Дай Бог, если только на содержание возьмет. И будем мы у него в дому приживалками.

— Ужас какой ты говоришь, Юля!

— Правду я говорю… Ты старуху не брани. Через нее нам счастье может быть. Деньги ее — женихи наши. Ты что думаешь, помещик Афанасьев за тобой ездит от большой любви?

— А разве нет? Разве я уж так собой нехороша? — обиделась старшая княжна.

— Да не в том дело, Аня! Ты-то хороша. Да только много ли проку от твоей красоты да от громкого имени? У господина Афанасьева поместье небольшое, долги имеются, я слыхала, как о том промеж себя матушка с батюшкой говорили. Они бы тебя, конечно, за него с превеликим удовольствием отдали. Да только ему за тобой приданое надобно. Ежели денег достаточно дадут, то он свое имение поправит, да и тебе только польза при таком обороте. А если нет? Даже когда он женится на тебе, а денег у вас не будет, то охота ли тебе самой в нищете жить?

— Нет, сестрица…

— Ну так и вот! — Юлия даже отложила рукоделие в сторону. — Ежели старая графиня составит завещание в нашу пользу, то мы мало что ни от кого не будем зависеть, но еще и в столицу поедем и там женихов себе сыщем! Одно только меня беспокоит…

— Что, сестрица?

— То, что деньги наши окажутся в родительских руках.

— Да разве родители нам враги? — изумилась Анна.

— Нет, но… Матушка, конечно, все для нас, но папенька… Ты помнишь, что он сделал с Лизиным состоянием? Не такое оно и маленькое было, как они графине говорили. Когда бы папенька его не спустил, то Елизавета теперь была бы завидная невеста. Она, конечно, отчета не потребует, да если и потребует… Что теперь-то, когда денег нет… Но дело дурное…

— Так это Лизины деньги, не наши! Что ему до нее — племянница, да и все. А мы родные дочери! Неужели он нас посмеет обделить?

— При папенькиной страсти к игре с него станется.

— Брось, Юля, maman не допустит.

— Хорошо, коли так. — И обе барышни, замолчав, принялись за рукоделие.

— Вот, значит, какие тут дела да расчеты, — пробормотала Елизавета Петровна себе под нос. — Благодарю, княжны, за рассказ…

4

Старая графиня сдержала слово. Вернувшись домой в Петербург, она тут же выслала Ксении Григорьевне довольно большую сумму денег и написала ей письмо, в котором особым образом оговорила свое желание — чтобы деньги эти были закреплены за молодыми княжнами. И даже скоро получила ответ от княгини, в котором та благодарила тетушку и сообщала, что княжна Анна уже помолвлена с господином Афанасьевым — тем самым, о котором барышни упоминали в том разговоре, которому была невольной свидетельницей Елизавета Петровна. Но после уж старуха писем не писала и денег не слала, а на это, признаться, Вяземские весьма надеялись.

Более всего старая графиня сожалела, что не смогла взять с собой в Петербург Лизу, Елизавету Павловну, как она о ней говорила в беседе с братцем и племянником Владимиром. Едва вернувшись из К., графиня призвала Воейковых — Петра, Дарью и их сына — к себе для подробного рассказа о своей поездке. В красках передала она положение семейства, их надежды, описала молодых людей и свои собственные от поездки впечатления.

— Что ж, — сказал брат Петр, — если они так нуждаются, грех будет тебе им не оставить по завещанию солидной суммы.

— Позволь, Петр, не такие они люди, чтобы мне хотелось сделать им приятное. Кроме того, этим я могу обидеть твоего сына, — с такими словами графиня ласково посмотрела на племянника.

— Тетушка! — воскликнул Владимир. — Упаси Боже! Никакой обиды! Я человек не нищий, папенька, надеюсь, имения не промотает и меня не обделит, — улыбнулся Владимир и посмотрел на отца.

— Право, сестрица, — в беседу вступила кроткая Дарья Матвеевна, — Владимир вовсе не обделен ни деньгами, ни вниманием вашим…

— Ах Дарья! — оборвала ее графиня. — Я все ж сама хочу решить, как мне распорядиться своими деньгами! А кроме того… Я случаем узнала, что князь Александр промотал состояние Елизаветы Павловны, своей сироты-племянницы. И он тщательно скрывает это. Мне кажется это весьма дурным поступком. Растратил уж чужие деньги, да теперь еще чьи-нибудь ждет, чтоб растратить…