Бонне уже овладел собой.

— Не может быть! — воскликнул. — Неужели в Танжере не любят хорошеньких девушек?

— Это не мое дело, — осмотрительно отступила Фанни, — и вы об этом никому не говорите. Потому что у меня, — тревожно оглянулась, — могут быть большие неприятности.

— Почему? — небрежно бросил Бонне. — Девчонки зарабатывают где хотят, и никого это не должно интересовать. Ты откуда? — сжал локоть девушки. — Где тот инкубатор, в котором появляются на свет такие чудесные экземпляры?

Этот плоский комплимент понравился Фанни, и она фамильярно похлопала комиссара по щеке.

— Под Бременом, мой милый.

— Я непременно побываю там, — пообещал Бонне.

— Раньше я не видела тебя в «Сфинксе»…

— Я здесь ненадолго по делам.

— А затем куда?

— Конго, Сенегал…

— Говорят, там есть неплохие местечки.

— Хочешь туда?

— Мне и здесь хорошо, — надула губы девушка. — Туда отправляют второй сорт.

— Неужели те француженки тоже второй? Куда их? — быстро спросил Бонне.

— Кажется, в Солсбери…

— Я тан буду скоро. Где их найти? Может, кому–нибудь передать привет?

— Ну, ну, — Фанни помахала пальцем у него перед носом: — Я и так наговорила лишнего.

Бонне прикинулся удивленным.

— Не морочь мне голову и не делай таинственного лица, — сказал небрежно. — Они полетели на самолете?

— Мне об этом не докладывали, — засмеялась Фанни, и комиссар понял, что она в самом деле не знает этого. Можно было считать разговор оконченным, Бонне сидел только для того, чтобы его короткий визит и беседа с Фанни не показались подозрительными: помнил, как вчера Шаттих приказывал изолировать девушку.

Они обменивались с Фанни короткими, ничего не значащими репликами. Бонне имел для таких случаев несколько десятков стандартных фраз и комплиментов, которые тешили женское самолюбие и не давали затухнуть разговору. Затем извинился и пошел в холл. Встретил метрдотеля в дверях, они обменялись взглядами. Фриц вежливо уступил дорогу, но взгляд его был тяжелый и недобрый.

Бонне незаметно оглянулся и заметил, что метр подзывает кельнера. Задержался у стойки бара.

Кельнер, выслушав Фрица, проскользнул между столиками к Фанни. Когда Бонне вернулся, девушка встретила его неприветливо, а кельнер все время торчал за спиной.

Фанни допила виски и поднялась.

— Подожди меня, — сказала уходя, но сумочку не оставила, и комиссар понял: Фриц изолировал девушку от него. «Что же, тем лучше», — подумал и рассчитался.

Швейцар, заметив Бонне, сразу же вышел на улицу и, наверно, растворился в темноте, ибо комиссар не заметил его. Двинулся вдоль ограды, с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух. Из сада доносился аромат цветов, Бонне шел медленно, посмеиваясь, — вспомнил цветы, что росли у дома матери. Вдруг позади зашумел мотор, свет от фар на секунду осветил улицу, что–то заскрежетало.

Комиссар метнулся к ограде, прыгнул на нее. Рядом, чуть не задев его, промчалась левыми колесами по тротуару машина, вильнула, съезжая на мостовую, и исчезла за углом.

Комиссар перепрыгнул через ограду. Пополз в кустах, притаился, вынув пистолет.

Никого, только стрекочут цикады…

Затем от «Сфинкса», не выключая подфарников, медленно проехала еще одна машина. Бонне показалось, что за рулем сидел Фриц. Итак, они раскусили его, охотятся за ним, и он только чудом не погиб под колесами машины. В ушах Бонне все еще стоял жуткий скрежет металла — так скрипят автомобильные тормоза, когда водитель резко нажимает на педаль.

Но почему он затормозил?

Бонне потер лоб ладонью, засмеялся и спрятал пистолет. Сел прямо на траву, опершись спиной о ствол дерева. И это он, Люсьен Бонне, комиссар полиции, один из лучших парижских детективов? Мальчишка, пижон, его чуть не одурачили, нахально, позорно…

Выходит, они сразу раскусили его и разыграли все как по нотам. Конечно, Шаттих с Фрицем могли и убрать его, но не захотели создавать шума. Интерпол не прощает такие вещи. Вот почему водитель машины, наверно, швейцар «Сфинкса» в последние секунды нажал на тормоза. Если бы у него было задание задавить Бонне, наверняка дал бы газ и сбил комиссара.

Да, все логично. Шаттих узнал, кто на самом деле пришел в «Сфинкс». Он и Ангел знают, зачем приехал комиссар Интерпола в Танжер, и сделали все, чтобы Бонне пошел по ложному следу. Он, комиссар, детектив с огромным опытом, стоял за шторой и думал, что фортуна на его стороне, а эти негодяи, наверно, смотрели на его ноги, выглядывающие из–под шторы, и в душе смеялись.

Солсбери…

Что ж, неплохая версия — он проглотил наживку вместе с крючком. Потом они для уверенности подсунули ему Фанни и, наконец (прекрасный ход конем), прикинулись, что заподозрили его, — две встречи с Фрицем, когда он вначале шептался с швейцаром и словно ненароком показывал ему на комиссара глазами.

И последний аккорд — инсценировка убийства. Мол, Фанни проговорилась, и Интерпол напал на след девушек, вывезенных из Франции. И он как набитый дурак полетел бы завтра в Солсбери, а Ангел, смеясь и потирая руки, закончил бы свои дела в Танжере, замел бы следы — и ищи ветра в поле…

Дубровский предложил пойти вечером в клуб журналистов, но Анри отказался. Сказал, что у него есть срочное задание для своего журнала. Безделье угнетало его — он пошел побродить по приморским кварталам, рассчитывая немного развеяться. Но вышло наоборот. Песни и музыка, доносившиеся из дешевых ресторанов, волновали — поймал такси и решил тоже поехать в клуб журналистов, — не захотелось возвращаться в мрачный номер отеля.

Таксист запетлял по узким извилистым улочкам и наконец выскочил на центральную магистраль, залитую светом реклам. Когда уже подъезжали к клубу, Анри неожиданно спросил водителя:

— Вы знаете, где ночной клуб «Игривые куколки»?

Спросил так, без определенной цели; еще секунду назад не было и мысли об этом ночном притоне, и сам рассердился на себя, что мог подумать об этом, — у них же был договор с Бонне, и не имело смысла нарушать его, но все же он приказал шоферу:

— Отвезите меня туда…

Анри подумал об «Игривых куколках» потому, что клуб этот размещался на отшибе, почти за городом, а комиссар пошел сегодня к «Девушкам в красных чулках».

Ехали минут пятнадцать по крутому берегу моря. Анри видел огни кораблей, стоящих на рейде, слышал шум прибоя, но все это не успокаивало.

Ночной клуб «Игривые куколки» возвышался в парке у берега — четырехэтажное белое здание с освещенными окнами. Рядом — стоянка машин.

Анри вышел из такси и уверенно направился к стеклянным дверям, за которыми маячила фигура швейцара в форменной одежде — коренастый человек, настоящий вышибала, какими и представлял себе Анри людей подобной профессии.

Анри, прикинувшись пьяным, остановился и сказал уверенно:

— Ты что, не узнаешь? А–а, — засмеялся, — я побрил бороду, и ты не можешь меня узнать… — Вынул из кармана банкнот. — Но ты всегда узнаешь это и, наверно, знаешь разницу между десятью и пятьюдесятью франками.

Анри подмигнул швейцару, тот жадно посмотрел на пятидесятифранковый банкнот, но не взял. Севиль попробовал развеять его подозрение:

— Я же старый клиент!

Швейцар заколебался, но не стронулся с места.

— Не могу… Приказано пропускать только по особому разрешению мадам.

— Неужели, — сделал вид, что не поверил, Анри. — Раньше ведь не было этого? Зачем такие строгости?

— Будто не знаете: выступают новые девушки… Очень большой наплыв…

У Севиля загорелись глаза: а может, Генриетта здесь? Придя в себя, проворчал:

— Если новенькие, так старым посетителям уже и нельзя… Где же справедливость?

Швейцар только руками развел. Анри снова помахал ассигнацией.

— Пятьдесят монет, парень… Не зря же я ехал сюда!.. И такси отпустил.

Швейцар только покачал головой. Анри спрятал деньги. Хотел было уже уйти, но задержался и спросил словно ненароком:

— И хорошенькие есть среди новеньких?