Майор быстро сориентировался. Диверсант сделал небольшой крюк — метров триста или четыреста, — чтобы закопать парашют. Он решил поступить так — это сразу видно, — в горячке забыв о поврежденной ноге. Устроив тайник, поспешил в Жашковичи, но тут нога дала о себе знать. Перебинтовал ее, вышел на проселок и добрался до хаты Параски.

— Ну что, капитан, порядок?

Но Толкунов не склонен был разделять оптимизм Бобренка:

— Порядок будет, когда парашютиста поймаем.

— Дело техники.

— Не нравится мне все это.

— Почему же, есть след.

— От следа до дела… А здесь все как–то не по правилам. Когда это фрицы одного–единственного парашютиста сбрасывали?

— Но ведь Карий предупреждал — явно необычная операция.

— А если необычная, где подстраховка? Мог этот парашютист разбиться?

— Мог.

— И без рации. Как дать знать о себе?

— Рацию абверовцы могли оставить, — возразил Бобренок. — У той же Параски.

— Очень уж дальновидно, — сказал Толкунов не слишком уверенно. — Давай, пока не стемнело, еще немного походим.

Они прошли овраг до конца, обшарили все подходы к нему, но ничего не нашли. Двинулись в Жашковичи напрямик. Лес здесь был не очень густой, подлесок вытоптали жашковичские коровы — трава росла высокая и пастухам не было нужды далеко гонять стадо.

Скоро в просветах между деревьями увидели хаты, вышли на полянку и спрятались в орешнике. Дальше, к селу, тянулось лесное пожарище с пеньками и редкой порослью, лучшего места для отдыха не найти: все видно вокруг, и никто не мог подойти незамеченным.

Бобренок подложил под голову сумку, с наслаждением вытянул ноги.

— Как считаешь, если покурить?.. — спросил Толкунов.

Майору тоже очень хотелось курить. Конечно, этого не следовало бы делать — человек в лесу мог бы почувствовать дым.

— Давай, — согласился, — только осторожно.

Толкунов, ссутулившись, чиркнул зажигалкой, дал прикурить майору от своей папиросы; они прятали огоньки в ладонях и жадно затягивались — знали, что курить не придется всю ночь.

Потом легли голова к голове, замолкли, вслушиваясь в вечерние звуки засыпающего леса, и Бобренку показалось, что Толкунов задремал. Но капитан вдруг зашевелился, повернулся к Бобренку и прошептал:

— Война скоро кончится…

— Скоро, — согласился Бобренок радостно. — Вот Польшу пройдем, а там и Берлин! И конец нашим трудам…

Толкунов не согласился:

— Работа только и начнется…

— Скажешь такое!

— А разных гадов кто будет вылавливать? Дядя?

— А–а, ты вот о чем… — протянул Бобренок. — А я подам рапорт и демобилизуюсь.

— Ты что? — даже испугался капитан. — Ведь ты ас контрразведки, три ордена, кто тебя отпустит?

— Что ордена… — вздохнул Бобренок, но сам почувствовал, что не очень искренен, поскольку не был безразличен к своим наградам — два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны II степени заслужил честно и законно гордился ими.

— Ордена — это признание, — возразил Толкунов убежденно. — Ты это всерьез — о демобилизации?

— Решил.

— Глупость делаешь, — сказал Толкунов уверенно, — для тебя в армии все двери открыты. Два курса института знаешь сколько сейчас весят? Поступишь в академию, окончишь полковником.

Бобренок лениво потянулся и тихо возразил:

— Геолог я, понимаешь?

— Ну и что? А я работал в МТС.

— Если любишь свое дело…

— А я это полюбил… — Толкунов погладил свою кобуру. — Только мне труднее будет. Семь классов… Задержанные диверсанты — это и есть мой аттестат. Как думаешь?

— Еще какой! — успокоил его Бобренок. — Все тебе зачтется.

— Поймаем сейчас этого шпиона проклятого, — неожиданно перевел разговор на другое Толкунов, — и отоспаться можно будет. Я бы подремал немного.

— И я бы…

— У нас есть время поспать, — подумав, сказал Бобренок. — По сорок пять минут. Вначале — ты, а потом — я.

— Можно, — согласился Толкунов. — Сейчас еще в селе люди ходят.

Заснул сразу, спал тихо, как сова, и Бобренок подумал, как это ценно для разведчика: уметь так мгновенно расслабиться и заснуть. Он лежал и вслушивался в ночные шорохи леса: сонно пискнула из кустов какая–то маленькая пташка, бесшумно пролетел сыч и, усевшись на дерево, заухал тоскливо и жутко.

На миг и майору стало страшно, как бывало в детстве, когда оставался один в лесу — за каждым стволом чудится опасность…

Минуты тянулись долго, сон одолевал Бобренка, он с завистью смотрел, как тихо дышит Толкунов, вертелся и растирал себе щеки. Наконец наступила его очередь — майор свободно вытянулся под кустом, но сон как рукой сняло, и Бобренок долго не мог уснуть. Проснулся он от толчка, сразу сел, протер глаза и спросил:

— Который час?

— Одиннадцать.

— Пошли.

Они вышли к селу. Постояли немного под развесистым деревом. Параскина хата казалась безлюдной. Пробираясь по подлеску, обошли село и разошлись. Толкунов залег в огороде среди подсолнухов, а Бобренок устроился в полуразвалившемся сарае так, чтобы видеть подход к нему.

За огородами, окружавшими сарай, начинался луг с ручьем посередине, по его руслу можно было почти незаметно подойти к сараю, и Бобренок подумал, что сметливая Параска не случайно выбрала это место для встреч.

В центре села лаяли собаки, где–то близко сонно запел петух, но сразу спохватился и замолк — тишина, и только уханье сыча доносилось из пущи.

Незнакомец вышел из леса ровно в двенадцать, перебирался от куста к кусту осторожно, пока не скрылся в лощине. Выскользнул из лощины напротив сарая, метрах в пятидесяти от него, постоял, оглядываясь, и направился прямо к Бобренку, притаившемуся за дверью. Он вошел в сарай смело и не таясь — был уверен в полной безопасности — и только вскрикнул, когда майор заломил ему руки.

— Тихо! — приказал Бобренок. Связал руки пришельцу и ловко обыскал его. Не найдя оружия, обыскал еще раз более внимательно и зажег фонарик, осветив лицо ночного гостя. Молодой, лет двадцати пяти парень, полнолицый, курносый, смотрит испуганно, и губы дрожат.

— Кто ты? — спросил майор властно. — И откуда?

Парень сморщился, чуть не заплакал и ответил обреченно:

— Иван Заглада, и документы у меня есть…

— Какой Заглада и откуда?

— Из леса… Там курень, и я живу…

Бобренок произнес строго:

— Быстрее! Всю правду и до конца. Когда забросили, с кем, какое задание? Настоящая фамилия?

— Заглада, я же говорю, что Заглада. Не убивайте меня!

Бобренок подтолкнул его в глубь сарая.

— Но я ведь не вру, и вы можете проверить…

— Говори, откуда и какое задание?

— Какое задание? Окруженец я и жил здесь в селе. В хате Параски Ковтюх.

Сейчас и майору стало ясно — поймали они не ту рыбу. На всякий случай пригрозил парню пистолетом, выглянул из сарая и почти столкнулся с самой Параской. Сразу же за ней из темноты вынырнул Толкунов.

Параска, очутившись между двумя мужчинами, метнулась в сторону, но от капитана не убежал бы самый быстрый диверсант, не то что женщина.

— Без глупостей! — приказал он.

Он подтолкнул Параску в сарай, где стоял в углу парень со связанными руками. Женщина бросилась к нему, обняла и заплакала.

— Что они сделали, Ивасик! — воскликнула. — Чего бросаетесь на людей? — обернулась зло.

— Вы знаете этого человека? — спокойно спросил Бобренок.

— Почему ж не знать? Муж мой.

— Как звать?

— Иван Заглада. С сорок первого у меня, и люди могут подтвердить.

Бобренок услыхал, как разочарованно хмыкнул Толкунов у него за спиной, и спросил:

— В какой части служили, Заглада, и как попали в окружение?

Парень вытянулся, насколько позволяли связанные руки, и доложил четко, словно своему ротному командиру:

— Сержант тридцать шестой гаубичной батареи восемьдесят первого артдивизиона. Нас окружили под Ровно, потерял своих и решил остаться. Был ранен в ногу и не мог идти… — добавил, потупившись.

— Почему не явился в ближайшую воинскую часть после освобождения?