— Юхим Каленчук к вашим услугам.
— Прекрасно, пан Каленчук, мне очень приятно с вами познакомиться.
Немного пожевали невкусную закуску, и Сливинский сказал:
— Завтра или послезавтра мы должны отправиться в район Бескид. Следует сразу связаться по радио с руководством и получить инструкции.
— Вы живете в Трускавце?
— Да.
— Будем ждать вас завтра в девять вечера на восемнадцатом километре Бориславского шоссе. Автобусная остановка на семнадцатом, немного пройдете, там лес, и мы увидим вас.
— Это меня устраивает.
Пан Модест хотел встать, но Каленчук остановил его.
— Не те времена, — пояснил он, — чтобы оставлять на столе еду.
Они быстро опустошили тарелки и вышли из чайной. Обоим пришлось ехать трускавецким автобусом. Подошли к остановке, будто незнакомые, и сели на разные места. Старенький трофейный автобус дребезжал и гудел, с трудом одолевая подъемы, но все же доехал до конечной остановки. Выход был только один, народу много, в двери создалась пробка, и пан Модест продолжал сидеть, равнодушно глядя в окно. Неожиданно встретился взглядом с пожилым человеком. Сразу же отвел глаза, но было уже поздно. Подумал: все пропало, этот проклятый большевик со шрамом на лице определенно узнал его. Несомненно узнал — Сливинский понял это по его виду. Пан Модест даже вспомнил его фамилию — Заремба. Не мог забыть — ведь когда–то он выдал его гестапо… А может, не узнал?
Сливинский встал. Когда Каленчук проходил мимо него, прошептал:
— Кажется, меня выследили. Посмотрите, пойдут ли за мной. Следует убрать. Вон тот, со шрамом на щеке.
Каленчук даже не взглянул на Сливинского.
— Ясно… — ответил коротко.
Пан Модест выпрыгнул из автобуса и не оглядываясь направился к боковой улице. Шел медленно — знал, что спешить нельзя: преследователи поймут, что их раскусили, и тотчас же задержат его. Шел заложив правую руку за борт пиджака, готовый в любой момент стрелять, бежать, черт с ним, с чемоданом, лишь бы спастись самому…
Выбрал самый длинный путь. Сворачивая в переулок, незаметно оглянулся и никого не заметил. Облегченно вздохнул и выругал себя за напрасные подозрения. Все–таки везет ему, Модесту Сливинскому. А может, он просто обознался и это совсем не Заремба?
А шрам на щеке? Значит, Заремба — только этот большевик не узнал его. И в Трускавце, конечно, случайно — лечит почки нафтусей…
Свернув за угол, Сливинский остановился: испытанный способ проверки — идут ли за тобой. Через несколько секунд мимо пана Модеста прошел блондин в светлом костюме. Даже не посмотрел на него. Но пан Модест уже заподозрил недоброе — пошел по другой улице. Знал: если Заремба также выслеживает его, сейчас появится в конце переулка. Скосил глаз. Так и есть — как раз вышел из–за угла.
У Сливинского перехватило дыхание: обложили, как волка, и уже не упустят его. Единственная надежда на Каленчука. Но ведь он такой плюгавенький и неуклюжий…
Подумал: Каленчук сможет действовать только в том случае, если один из преследователей отстанет. Значит, надо спокойно идти домой, они узнают, где он живет, один останется караулить, а другой пойдет за помощью. И Сливинский решительно повернул к дому Чмыря.
Отважный сразу оценил маневр Сливинского: петлять так по переулкам, чтобы ом, Каленчук, безошибочно определил преследователей. Юхим, отстав метров на пятьдесят от человека со шрамом, скоро заметил и его напарника. Тот шел по противоположной стороне улицы — невысокий, коренастый в светлом костюме. Да еще с букетиком цветов в руке. Типичный курортник, успевший уже завести роман и спешащий на свидание.
Оценил Каленчук и второй маневр Сливинского, когда тот, вопреки всем правилам конспирации, привел преследователей к дому Чмыря и, даже не оглянувшись, исчез за высоким забором. Юхим притаился за углом. Изобразил пьяного, оперся о ствол старого ореха так, чтобы видеть всю улицу. Как и предполагал Сливинский, молодой в светлом костюме замедлил шаги, человек со шрамом догнал его. На ходу обменялись несколькими словами, после чего пожилой быстро свернул на улицу, ведущую в центр. Блондин немного постоял, провожая его взглядом, и принялся слоняться взад–вперед по безлюдному переулку, на который выходил двор Чмыря, — настоящий влюбленный, ждущий девушку.
Каленчук внимательно осмотрелся вокруг. Переулок, куда выходила усадьба Чмыря, малолюден, но все же попадаются одинокие прохожие. И в соседнем дворе какой–то мужчина копается на грядках. Стало быть, надо подождать, когда блондин пройдет дальше в переулок.
Каленчук обогнул дом Чмыря с тыла и вышел в переулок с противоположной стороны. Шел, покачиваясь и спрятав пистолет в рукав. Левой рукой мял папиросу, что–то бормоча себе под нос. Поравнялся с блондином, остановился, вытаращившись на него, как на чудо. Попросил:
— Дай огня… и не ж–жди… не придет…
Покачнулся. Светловолосый полез в карман, Каленчук сделал два быстрых пружинистых шага и как раз в тот момент, когда обе руки блондина были заняты, ударил по голове зажатым в кулаке вальтером. Тот выронил букет, поднял руку, защищаясь. И тогда Каленчук изо всех сил ударил еще рукояткой в висок. Светловолосый даже не крикнул и упал на спину. Каленчук оглянулся — никого. Подхватил тело под мышки, оттащил в бурьян. Выглянул из–за угла. Тот, что возился в огороде, уже ушел, под орехом остановились и разговаривали две женщины с авоськами, навстречу шла какая–то пара. Он перебежал к калитке Чмыря, слегка нажал на щеколду — она открылась. С веранды выглядывал Сливинский в плаще и шляпе. Даже отсюда Каленчук увидел, как вытянулась его самоуверенная физиономия.
Замахал руками: скорее…
Сливинский подхватил большой желтый чемодан, вприпрыжку побежал к выходу. На веранде появилась толстая женщина, что–то крикнула, но пан Модест не оглянулся.
— Быстрее! — бросил Каленчук, и они свернули в переулок, где лежал светловолосый.
Сливинский, увидев неподвижное тело, на миг оглянулся.
— Ловко вы его! — похвалил он.
Каленчук не ответил. Повернули налево, миновали узкую улицу с красивыми кирпичными коттеджами и вышли на Бориславское шоссе. Сливинский хотел остановиться, чтобы дождаться какой–нибудь машины, но Каленчук взял у него чемодан.
— Понесем по очереди, — сказал он тоном, не допускавшим возражений. — Сейчас они будут там. Вызовут проводника с собакой и…
Шли быстро и отмахали немало, когда позади послышался рокот мотора. Догонял пустой «виллис». За рулем — паренек в военной форме. Сливинский замахал обеими руками и чуть не бросился под колеса. Водитель затормозил:
— Куда?
— В Борислав.
— Нет, я через пять километров сверну направо.
Пан Модест пообещал:
— Три сотни…
— Не могу.
— Подбрось тогда до развилки.
— Садитесь.
Каленчук влез на заднее сиденье, а Сливинский сел рядом с водителем. Попытался умаслить:
— А может, подбросишь? Не пожалею четырех сотен. Срочно надо…
Водитель покачал головой:
— Никак не могу.
Позади остались последние домики окраины, выехали на разбитую пыльную дорогу. Начинался молодой лесок. На повороте Каленчук оглянулся: на шоссе никого, впереди тоже. Похлопал водителя по плечу:
— Остановись на минутку…
Тот подрулил к кювету, и тогда Каленчук ударил его рукояткой вальтера по голове. Парень повалился к рулю, и Каленчук ударил его еще раз. Брызнула кровь, Сливинский брезгливо вытер капли с плаща.
— Зачем же? — поморщился. — Он и так уже готов…
Тело оттащили в кусты, а Каленчук сел за руль. Давно не водил машину, думал — отвык. Но «виллис» слушался прекрасно, и он увеличил скорость.
— Сейчас чекисты перекроют все дороги, — сказал таким тоном, будто сам работал в госбезопасности, — и начнут обыски в окружающих селах. Нам терять нечего. Заедем за ребятами и будем прорываться. Придется пробиваться через Дрогобыч.
— Из Дрогобыча на Самборское шоссе, — определил пан Модест. — Но ведь там же КП…
— Примем бой!
Сливинский зябко передернул плечами и ничего не ответил. Уже въехали в село. На «виллис» никто, кроме мальчишек, не обратил внимания — военные машины тут ходили часто. Юхим сразу же за околицей направился к речке, остановился в лозняке и огородами пробрался к усадьбе Демчуков — не хотел, чтобы какое–нибудь подозрение пало на сестру. С ней даже не попрощался — Марта ушла в сельпо, — сунул Юрку пачку денег и побежал за Стецкивом и Дудинцом, не оглядываясь и не слушая, что кричал вслед Демчук.