— Эх! Мне бы моего Кудеяра сюда! — сказал, горячась, гусарский поручик, подскакивая, дергая руками невидимые поводья и пришпоривая сам себя, как лошадь. — Не ушли бы, ракальи!.. Ух!.. Ух!.. — рубанул он саблей воздух.

— Зато городового спасли, — резонно заметил улан, аккуратно пряча саблю в ножны. — Живой… Шевелится!

— Городового?! Эво, была охота!.. — разочарованно протянул гусар, все никак не желая убрать оружие. — Знал бы, что городовой — лучше бы в тебя пулю пустил! Уж был ты у меня на мушке… Ей-ей, не промазал бы!

— Языком-то все мы мастера… — флегматично подначил его улан, жмуря хитрые белесые глаза.

— Как это?! В чем изволите сомневаться, корнет?! Мальчишка! К барьеру снова! Немедленно! На десять шагов… На пять!

— Ну да… Вам же поближе нужно… Издали-то не попадете, пожалуй…

— Господа-а… — хлюпая носом, позвал их со льда Костя Кричевский. — Господа, помогите… Благодарю вас, господа… — и он разрыдался, не в силах отвести взгляд от близкой своей квадратной формы могилы, над которой вздымался легкий пар.

— Да, брат, знатно прикрутили! — пропыхтел, тужась, гусар. — Стоял бы во фрунт перед Нептуном, как пить дать! — он хохотнул своей шуточке. — Ну, будет сырость разводить, городовой! В Неве и без того водицы хватает! Ты, чай, тоже слуга отечества, как и мы! Будь мужчиною!

— Спасибо вам, спасибо… — рыдал Костя, прижавшись лицом к его панталонам у колен. — Век… бога… молить…

— За корнета моли, за меня не надо! — буркнул, расчувствовавшись, поручик. — Коли бы не почудилось ему, что у меня один ус короче другого, да не стал бы он откалывать каламбурчики в эту сторону… Что вы улыбаетесь за моею спиною, корнет?! Дурная, скажу вам, манера — встать за спиною и улыбаться неизвестно чему!

— Да я не улыбаюсь вовсе! — сказал, улыбаясь, улан.

— Улыбаетесь!

— Что ж вам сегодня все не по нраву, поручик? Видите — не судьба нам продырявить сегодня друг друга… Да и пороху я не взял, а пистолеты разряжены. Пойдемте лучше, отпразднуем спасение раба божьего… Как тебя кличут? Раба божьего Константина, вот!.. Поверьте, поручик, вы мне за эти несколько минут стали куда более симпатичны, нежели прежде, и я даже готов признать, что был не прав касательно различий в размерах ваших усов! Константин, пойдемте с нами!

— Меня в полку засмеют, коли узнают, что городового спас! — воспротивился гусар, расправляя пальцами предмет своей гордости.

— Котинька, сынок, вставай… К обедне отзвонили уж… Ты здоров ли, друг любезный? Там тебя в гостиной некий господин Розенберг дожидается. Говорит, срочно! Такой прямо настойчивый господин, торопыга… Шапку не снял, чай пить отказывается… Ах!.. Костя! Какой ужас! Что это у тебя с головой?! Откуда?!

— Ничего, матушка, ничего… — поспешно зашевелился Константин, досадуя, что не скрыл от нежной родительницы огромную шишку на темени и кровоподтеки на груди.

— Льду бы надобно приложить! Я пошлю Агафью отца покликать из больницы! Беда-то какая!..

— Да какая там беда! Пустяки! Оступился вчера, упал. Не вздумай никого звать! Я тебе запрещаю! — и помощник станового пристава, уклонившись от материнской заботливой руки, заправляя рубаху в штаны, на ходу натягивая мундир, вышел в горницу.

— Константин Афанасьевич, голубчик, мужайтесь! — глубоким, трогательным голосом произнес он и откашлялся. — Это тяжелая и неожиданная утрата для всех нас, ужасная, непоправимая потеря… В самом расцвете, на пути к счастью, можно сказать… Такая молодость, доброта… Мы все виноваты, а я более всех… Все ведь можно было предотвратить, не допустить… Никогда себе не прощу столь роковой ошибки…

— Что такое?! Да что случилось-то?! — вскричал Костя, чувствуя, как стриженые волосы на его затылке шевелятся от страха за княжну. — Как это произошло?!