— Что? Да назови хоть один народ в мире, который достиг бы таких успехов, как аборигены Австралии. Все, что их окружает, пребывает в сохранности уже восемьдесят тысяч лет. В отличие от западных цивилизаций. Вот вы, небось, даже не помните, что получили на Рождество два года назад. — Нимрод утвердительно кивнул, точно постановил: все, дискуссия окончена. Потом улыбнулся, убрал кости в карман и снова посмотрел на часы. — Теперь, везунчики, пора поговорить о вашем будущем. Слушайте внимательно. Обстоятельства сложились так, что мне нужна ваша помощь. И я предлагаю сделать вот что: когда очнетесь после наркоза, маме обо мне — ни слова. После вашего рождения у нас с ней сильно подпортились отношения. В причины сейчас вдаваться не будем. Клянусь — я расскажу вам все подробности, когда вы приедете в Лондон.

— В Лондон? А когда мы приедем в Лондон?

— Хоть завтра. Ведь вы хотите побывать в Лондоне?

— Конечно! — ответили близнецы хором.

— Значит, все, что от вас требуется, — это сообщить родителям, вежливенько так, что, мол, вы хотите навестить дядю Нимрода и погостить у него в Лондоне. И что вы поедете сами, одни! Без никого! Это понятно? — Он снова бросил взгляд на часы. — Ну вот, время истекает. Вы вот-вот проснетесь.

Джон засмеялся:

— Без никого! Да они в жизни не согласятся!

— Ошибаешься, — ответил дядя Нимрод. — Вот увидишь, они воспримут эту идею вполне положительно. Но, разумеется, если ты хочешь не в Лондон, а в Салем, в этот летний лагерь, который на самом деле куда больше похож на школу…

— Как «на школу»? — вскинулся Джон.

— Уж поверь. Это летняя школа для одаренных детей.

— Летняя школа… — повторил Джон с отвращением.

— Раз вас это не прельщает, приезжайте лучше в Лондон. Только не проговоритесь, что идею вам подал я. Это очень важно. У нас с вашей мамой серьезные разногласия по целому ряду вопросов.

— Например? — решил уточнить Джон.

— Например, как молодые люди в вашем возрасте должны проводить летние каникулы. Я — руками и ногами за то, чтобы развивать мозги! Но только чтоб было весело! А в Салеме, куда мама хочет засунуть вас на все лето, страшная скукотища. Мозги они, конечно, развивают, этого у них не отнимешь…

— Все! Решено! Мы туда не едем! — сказали Джон и Филиппа.

Нимрод встал:

— Отлично! Договорились! Вы начинаете просыпаться.

— Погодите! — воскликнул Джон.

— Вот и все, — ответил Нимрод.

— А если они не разрешат?

— Вот и все, — сказал мистер Ларр.

Джон с трудом приподнялся на подушках и инстинктивно схватился за челюсть. Нащупал кончиком языка новые дырки в деснах.

— Несколько дней будет побаливать, — сказал доктор О'Грюми. — Это естественно. Но я дам вам с собой лекарство. — Он улыбнулся и вышел из палаты.

— Он ушел? — спросила Филиппа и тоже села.

— Да, он уже ушел, — ответил мистер Ларр, решив, что девочка спрашивает об анестезиологе. — Хочешь посмотреть на своих мудрецов? Вот они, красавцы. — Мистер Ларр показал Филиппе странный кривой лоток, где лежали четыре крошечных окровавленных зубика.

Филиппа решила, что они похожи на миниатюрные шахматные фигурки, которые оказались съедены в самом начале матча.

— Фу, уберите.

— Ты видела? — тихонько спросил Джон у сестры. — Нимрода?

— Да, а ты?

По-прежнему считая, что ничем, кроме удаленных зубов, они в такую минуту интересоваться не могут, мистер Ларр подсунул другой лоток под нос Джону:

— Вот, Джон, гляди скорей.

От вида выдранных зубов Джона замутило. Они показались ему трофеем браконьера, который раздобыл их в дебрях Африки, убив маленького и редкостного слоненка. Одновременно он понял, что не станет не только банкиром, аудитором или бухгалтером, но и стоматологом. Ни за что.

— Да, — шепнул он Филиппе. — Я его видел.

— И что ты думаешь? Кетаминный глюк? Или просто сон? Плюс наш близнецовый эффект?

— Запросто…

— Что бы это ни было, маме с папой не рассказываем. Во всяком случае, пока.

Глава 4

Перемены

Вечером, когда они вернулись из больницы, щеки у них были симметрично вспухшие, точно у хомячков, дорвавшихся до еды. После ужина, поднимаясь по лестнице к себе в комнаты, они случайно услышали разговор родителей.

— Ну, — сказал папа, — по-моему, все в порядке. В том смысле, что пока с ними ничего такого не происходит.

— Ты уверен? — спросила мама.

— По крайней мере, я ничего не заметил. — В голосе мистера Гонта появились нотки сомнения. — А что ты видишь? Скажи, что? Что-нибудь уже случилось?

— Ничего, дорогой. Или скажем так: ничего особенного. Но, если я не ошибаюсь, для Джона перемены уже начались. — Мама вздохнула. — Неужели ты не заметил? У него после операции пропали все прыщи.

Филиппа уставилась на Джона:

— Слу-у-ушай! Прыщавый мальчик! А ведь она права! Ни одного прыщика не осталось!

Джон бросился вверх по лестнице в мамин будуар, к большому зеркалу, занимавшему всю стену против шкафа, вернее не шкафа, а целой комнаты с нарядами. Уже целый год Джона изводили прыщи — мерзкие, ярко-красные, они выскакивали на лице в самый неподходящий момент и иногда даже лопались без всякого предупреждения.

— Как же сразу-то никто не увидел? — пробормотал он, придирчиво рассматривая каждый миллиметр своего лица, оттягивая кожу и поворачиваясь к свету под разными углами. Ни прыщика, ни угря, ни-че-го! Совершенно чистая кожа. В последнее время он редко подходил к зеркалу, поскольку вид собственной прыщавой физиономии повергал его в полное отчаяние. Сейчас же он с удовольствием смотрел на себя и недоумевал, почему остальные члены семьи не заметили эту чудесную перемену сразу и почему у некоторых, в частности у мамы, она вызывает не радость, а беспокойство.

Филиппа остановилась на пороге. Она мгновенно почувствовала, что брат сердит на всех родственников сразу, и не дала ему даже рта раскрыть.

— Честное слово, когда мы вернулись из больницы, лицо у тебя было как всегда — Луна с кратерами!

— Обалдеть! Значит, врачи, к которым меня таскали целый год, все-таки не ошиблись. Прыщи сами приходят и сами уходят.

— Угу. — Филиппа, в отличие от Джона, явно не разделяла его укрепившейся веры в медицинскую науку. — Верить в чудесное исцеление, конечно, не возбраняется.

— Ты о чем?

— А тебе не кажется, что тут вообще творится что-то странное?

— Может и творится, — согласился Джон. — Не знаю… — Он по-прежнему разглядывал свое лицо и не очень вслушивался в слова сестры. Наконец он довольно присвистнул, а потом, покосившись на Филиппу, с раздражением добавил: — Ты бы на моем месте тоже радовалась.

— Но о чем все-таки говорили папа с мамой?

— Не знаю. Допустим, о подростковом возрасте. Говорят, все родители с этим жутко носятся. Как только у детей начинается обыкновенная гормональная перестройка, предки гонят их к психиатру. Феликса Грейбела вообще отправили к специалисту по росту волос. А у него всего-навсего усы начали расти.

— Уж на что твой Феликс псих, но родители его вообще с прибабахом. — заметила Филиппа. — Кстати, о странностях. Пойдем, покажу кое-что.

Дети поднялись еще на один этаж, в комнату Филиппы. Вообще-то Джон наведывался сюда очень редко: с души воротит от пушистых зверюшек, сладеньких игрушек и развешенных по стенам картинок с длинноволосыми, похожими на девчонок гитаристами. Сразу за дверью был прикреплен плакат «Звезды Голливуда ниже тебя» (на вертикальной линейке был отмечен рост актеров-коротышек: чтобы сравнить себя с ними и резко повысить самооценку). Филиппа ткнула пальцем в последнюю пометку — она мерила свой рост как раз перед тем как лечь в больницу.

— Позавчера во мне было ровно пять футов. — С этими словами она вручила Джону угольник и карандаш, скинула тапочки и встала к стенке между Томом Крузом и Робертом де Ниро.

Приложив угольник одной стороной к стенке, а другой к макушке сестры, Джон черкнул карандашом.